Русский рулет, или Книга малых форм. Игры в парадигмы (сборник) - Дмитрий Губин

Вряд ли единый федеральный запрет на торговлю спиртным по ночам (или другой единый запрет) сможет им помочь. А та мера, которая может помочь им – вряд ли поможет другим. Это ведь только в глазах депутатов от «Единой России» вся Россия – едина. На самом деле то, что сгодится в Чечне, не будет работать в Москве, а то, что будет в Москве – не будет в Костроме. Единая – это Финляндия, где всего населения столько, сколько у нас в Петербурге. И то там, борясь с водкой, параллельно прививали культуру потребления вина.

И здесь у меня второй вопрос.

Алкоголь – это вещество, способное менять психологическое состояние. А потребность в смене такого состояния – одна из базовых потребностей человека, наряду с едой, питьем и удовлетворением либидо. Можно по-разному организовать процесс еды – научить, например, владеть ножом и вилкой – но нельзя приучить обходиться без еды.

Меня всерьез пугает то, что в огромной стране с множеством жизненных укладов борьба с алкоголизмом ведется только посредством запретов. Можно ввести госмонополию на продажу водки или запретить продажу алкоголя гражданам РФ до 21 года (идут такие разговоры), но я реально опасаюсь, что это, например, спровоцирует потребление наркотиков, от легких растительных до убийственных синтетических. В шутке «Скажем наркотикам – нет! У нас еще не кончилась водка!», я подозреваю, шутки только половина. Как и в анекдоте про то, что если гайку с члена отвернуть, то задница может отвалиться.

То есть меня пугают единые и тотальные запреты. При отсутствии хоть сколько-нибудь масштабной дискуссии: отчего у нас пьют? Есть ли типичные модели потребления спиртного? Какие из них представляют опасность? Какие – безопасны? Какие могут быть использованы в качестве стратегии минимального вреда? В каких регионах какие распространены? Какие методы – от пропаганды и поощрения до запретов и лечения – и в каких ситуациях наиболее эффективны? В свое время Лев Толстой пропагандировал пиво как альтернативу водке – он как, прав был или глупость делал?

Проблема пьянства в России – она ведь не выдумана, это правда: кое-кто из моих родственников и знакомых спился в ноль, на моих глазах спивается друг детства, и я ему не в силах помочь. Но для меня кампания против пьянства «сверху» – это все же кампания идей, советов, методик. А конкретные решения нужно принимать на местах: в регионах и даже, может быть, муниципалитетах.

Работал я когда-то в одной, столь же сильно пьющей, как и Россия, стране (10,39 л чистого алкоголя на человека в год). Называется Великобритания. И там все пабы закрывались в 11 вечера, включая выходные, и вся страна год за годом дискутировала: хорошо это (не «догоняют» в ночи) или плохо (нажираются авансом). А завершилась дискуссия так: local councils, местным советам, дали самим возможность решать, до которого часа пабам на их территории работать.

И дискуссия прекратилась.

Ваше здоровье, господа!

2010

О ВКУСАХ СПОРЯТ

В городе Иваново мы с женой на днях покупали букет. Маме исполнилось семьдесят, она в Иваново живет. Цветочный магазин был ровно такой, каковы все они во всех городах России. Снопы роз в пластиковых вазах, плюшевые игрушки и готовые букеты. В блестках, бантах, с бумажными бабочками и прочими красотами.

Повторяю: во всех городах России эти магазины и эти букеты одинаковы. Все эти букеты сделаны так, чтобы получатель умилился: прелесть что такое, денег не пожалели, ленточки курчавятся барашком. Это бедный, плохой вкус пускающих пыль в глаза бедняков либо нуворишей, – это их представления о шикарном.

Впрочем, один букет был довольно изящен. Мы выбрали его, и девочки-продавщицы спросили, не нужно ли добавить бантиков.

– Ни в коем случае! – закричали мы с женой, и девочки пожали плечами, сказав, что так многим нравится.

– Но ведь вы же понимаете, что с бантиками ужасно? – спросили мы, но девочки пожали плечами снова, сказав, что на вкус и цвет товарищей нет.

– Как это нет? – неожиданно не согласилась жена, обычно удерживающая меня от споров, но тут сама взведенная долгой и нервной дорогой. – Девушки, ну неужели вы не видите, те букеты откровенно ужасны!

– Наша задача – продавать, – сказали продавщицы.

– Ничего подобного! – сказали хором мы с женой, чем привели девушек в изумление. Они начинали принимать нас за безумцев.

– Ничего подобного, – продолжили мы, – потому что задача вашей профессии – воспитывать вкус. А не уродовать мир.

Девочки замолчали. Для них такое было странно слышать. Когда мы уходили, одна сказала:

– Что один считает красивым, то другой уродливым. И оба правы.

У меня не оставалось времени на спор. То, что девушка говорила, было мнением огромного числа нынешних русских людей – что нет дурного и хорошего, нет прекрасного и ужасного, нет морального и аморального, а есть лишь деньги.

Но теперь я жалею, что не задержался. Не сказал хотя бы, что хороший вкус – это вкус просвещенный. То есть знающий правила композиции и сочетаемости, знакомый с историей профессии. Хороший вкус может нарушать правила, но он знает, что правила есть, а оттого это не нарушения, но позиция. А плохой вкус ведет себя так, как будто мир начался сегодня, а оттого лепит все и сразу, для него критерий – количество да цена. Нам вообще сегодня крайне необходимо о вкусах спорить. Хотя бы потому, что нам еще далеко до красивой, обихоженной, комфортной страны, а вверх у нас идут только цены. Спорить нужно, даже когда те, к кому мы обращаемся, хлопают глазами и думают про себя: что это за глупости? Заплатил бы ты, дядя, поскорее – да проваливал.

2010

ПУСТЬ НОВЫЕ МИФЫ ПРИДУМАЕТ ЖИЗНЬ. НЕ НАДО, РЕБЯТА, О МИФЕ ТУЖИТЬ

Общества часто живут мифами, и понятно: миф – это надежда на лучшее. А надежда – не компас земной, и даже совсем не компас, но хорошее обезболивающее.

Например, отдельно взятый русский человек, давно потерявший нательный крестик, ходящий в церковь раз в год святить крашеные яйца на Пасху, лелеет миф о том, что Россия – в целом православная страна. То есть миф о том, что большинство россиян – православные. Этот миф позволяет ему не задаваться, например, весьма болезненным вопросом, останется ли после него хоть что-нибудь, когда он умрет. Потому что православная душа не умирает.

Социологи – это те люди, которые сопоставляют мифы с реальностью. Поэтому они задают вопросы не только о том, считаете ли вы Россию в целом православной страной, но и о том, хотите ли видеть своего сына православным священником. Такой опрос провел ВЦИОМ 9 ноября этого года. Выяснилась удивительная вещь: быть священником своему сыну не желает никто. На втором месте по нежеланию – милиционеры, далее – учителя, следом – политики. Хотя ровно в том же опросе и ровно те же люди, что не желали своим детям быть священниками, милиционерами, военными и политиками, уверяли, что положение священников в обществе высоко, а политиков – крайне высоко. Еще любопытнее, что четырьмя самыми высокооплачиваемыми профессиями в народе считают тех же политиков, бизнесменов, чиновников и журналистов. И это выявляет глубочайшее противоречие внутри мифа.

Мифам можно изумляться, но следовать им нельзя. В 90-е девочки говорили, что мечтают стать валютными проститутками, а мальчики – бандитами, но где бы они оказались в нулевых, осуществляя мечты? Зато в нулевых все молодые люди мечтали пойти в банкиры и бизнесмены, пока половина банкиров и бизнесменов не сбежала, а вторая – не села. Сейчас молодежь мечтает работать в госкомпаниях, идеально – в «Газпроме».

Ну-ну, посмотрим, где окажутся они через 10 лет, когда кончится газ и найдутся новые энергоносители.

2010

ЧАПАЕВ И ПУСТОТА

Я в один день участвовал в двух телепрограммах. Сначала в «Пресс-клубе» обсуждали тоску по СССР, а потом в своей кулинарной программе главред журнала «Афиша Еда» Леша Зимин учил готовить рождественского кролика с имбирем, апельсинами, курагой и кус-кусом.

Должен сказать, через мой желудок прошло немало братцев-кроликов. И удивительные свойства пресной крупы по имени кус-кус, которую можно готовить и 5 минут, и час, и будет равно хорошо, – мне тоже известны. Кус-кус – это, кстати, та самая манна небесная, что спасла в пустыне евреев, а потом была приватизирована арабами. Эта врожденная веротерпимость позволяет выкладывать на кус-кус разом, скажем, баранину, рыбу и того же кролика, которого, правда, я доселе пробовал лишь в томном горчичном соусе. А вот Зимин своего подшефного готовил, словно украшал елку, то есть весело и ярко – у меня от предвкушения праздника слюнки текли.

И это при том, что на записи передачи про СССР меня кормили. Плавлеными сырками и бутербродами с колбасой. Так сказать, пробуждали воспоминанья – об очередях в продмаги и о том, как я возил эту колбасу из Москвы в Иваново, где жили мои мама, брат и сестра. Сторонники СССР про это тоже помнили. Но они говорили – и я их аргументы знал наперед – про советскую душевность, про фильм «Чапаев», про бесплатное образование, про безопасность и про дружбу народов. То есть у них воспоминания подменялись фантазиями. Потому что Советский Союз был страной, где родители били детей. А дружба народов состояла в том, что народы дружили против евреев, каковым трудно было поступить в вуз и продвинуться по службе. Высшее образование, кстати, в СССР, было туфтой – никто не владел иностранными языками и понятия не имел о достижениях своей отрасли за границей: выпускники, в общем, были как советский рубль, неконвертируемыми. А что до безопасности – так у меня отца банда подростков убила средь бела дня в центре Иваново, позарившись на американские джинсы.