Вепсы. Очерки культуры и истории - Зинаида Ивановна Строгальщикова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По материалам Э. Лённрота и его последователя А. Алквиста, побывавшего у вепсов в 1855 г., появились работы о вепсском языке венгерских исследователей Пала Хунфалви (1875 г.) и Йожефа Синнеи (1881 г.). В 1890 г. по итогам поездки к исаевским вепсам в 1887 г. вышла работа Я. Базилера.
После некоторого перерыва с конца 1880-х гг. возобновились поездки финских учёных к вепсам. К ним выезжали языковеды Эмиль Нестор Сетяля (1889 и 1916 г.) и Лаури Кеттунен (1917-1918 и 1934 гг.). Э. Н. Сетяля и А. О. Вяйсянен в 1916 г. записали на фонографе игру на кантеле, хотя еще в 70-е гг. XIX в. В. Н. Майнов написал, что «особый народный инстумент совершено исчезает теперь точно так же, как и название его - кантелет (рис. 34). В настоящее время известен в Лодейнопольском уезде только один человек, умеющий делать кантелет и играть на нём».
В 1927 г. З.П. Малиновской удалось привезти из поездки к приоятским вепсам кантеле, которое сейчас хранится в Российском этнографическом музее (далее - РЭМ).
Рис. 34. Игра на кантеле (фото А. О. Вяйсянена, 1916 г.)
Работы финских ученых заложили прочный фундамент в области исследования вепсского языка. Своеобразие вепсского языка воспринималось ими как показатель его архаичности, они подчеркивали важность его изучения для выявления ранних этапов финского языка, а позднее и для сравнительного финно-угорского языкознания. Об этом писал и Э. Леннрот: «Этот язык не безыинтересен, исследователь финского языка найдет в нем. немало материала, подтверждающего его теоретические предположения». Такой взгляд на вепсский язык одновременно способствовал формированию в науке мнения о вепсском языке как остановившемся в своем развитии. Л. Кеттунену принадлежит часто повторяемое в литературе высказывание о вепсском языке как первооснове - «санскрите» - среди прибалтийско-финских языков.
Важным итогом первых исследователей вепсов и их языка стало установление их этнонима. Ссылаясь на исследования А. Шёгрена, Д.И. Языков уже в 1840 г. в своем обзоре о финских жителях Санкт-Петербургской губении впервые для русского читателя приводит сведения о вепсах и названии их языка как вепсского: «Места по р. Ояти называются от самой тамошней Чуди, по крайней мере часть, Вепса, а от некоторых Карелов, которым тамошняя Чудская страна несколько известна, Ojati laiten Wepsa, m.е. Вепса, живущих около Ояти. Наречие сих Вепсян, для отличия от Чудских языков, населяющих другие места, называется Wepsan Kieli». Этноним vepsä обнаружил также и А. Алквист в своей поездке у вепсов на Ояти, а Э.Н. Сетеля в 1916 г. у южных вепсов в форме bepsläine. В русскую этнографическую науку он вошел благодаря работам В.Н. Майнова, в которых он напрямую связывает вепсов и летописную весь, хотя и продолжает называть их в своих работах как вепсянами, так и чудинами.
Постепенно этноним «вепсы» вытеснил и другие названия вепсов - чухаръ и кайваны. В настоящее время он является единственным официальным названием народа и прочно закрепился как самоназвание, хотя сохраняются и прежние самоназвания. Они соответствуют диалектным группам вепсов, которые выделяют в зависимости от места их проживания. На северовепсском (или прионежском) диалекте говорят в селах, расположенных вдоль юго-западного побережья Онежского озера. Большая часть данной территории входит в Карелию. Здесь они называют себя «ludikel’» (мн. ч. - lildikeled). Самоназвание vepsläine (мн. ч. vepsläizet) распространено в основном среди носителей средневепсского (оятского) диалекта, в деревнях по рекам Оять и Капша. У части оятских вепсов (в Ярославичах) бытуют близкие к северовепсскому этнониму: Itidinik и Itidilaine. В зоне распространения южновепсского диалекта вепсов в в бывшей Новгородской губернии (ныне Бокситогорский район) по р. Лидь вепсы называют себя «bepsläine», а также «чухарями» (cuhar’, мн. ч. cuharid), где он воспринимался вепсами как и самоназвание. В речи их русских соседей названия вепсов чудью и чухарями носили иронический оттенок. Местное русское население называло вепсов также и кайванами, но последнее вепсами воспринималось как прозвище.
Самоназвания от основы Iud’ у вепсов и карелов Д.В. Бубрих связывает с древним социальным термином, используемым в Древней Руси и ставшим этническим у карелов ливвиков, людиков и части вепсов. Превращение социального термина в этнический, как отмечает Д. В. Бубрих, не «составляет редкости». В Древней Руси людинами (ед.ч. людин) до середины XIII в. называли часть свободного населения, которая не состояла на службе князя, но платила ему подати, в отличие от другой его части - княжих мужей, имеющих по Русской Правде более высокий социальный статус.
ОБРАЗ ВЕПСОВ В РАБОТАХ ДОРЕВОЛЮЦИОННЫХ ОТЕЧЕСТВЕННЫХ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ
В конце 1880-х гг. к вепсам начинают проявлять интерес русские краеведы и этнографы. Появляются работы о вепсах В.Н. Майнова, А. И. Колмогорова, В.Ф. Лескова, Д.П. Никольского, Н. Подвысоцкого и др.
Для поисков «живой старины» особый интерес представляли районы расселения южных и пограничных с ними средних вепсов, сохранявших наиболее архаичный образ жизни. Более столетия южновепсский ареал служил местом изучения древностей для зарубежных и отечественных исследователей вепсской культуры.
Наряду с описаниями «чудской и чухарской экзотики» из жизни обитающего в «подстоличной Сибири» малоизвестного для широкой публики народа, они содержат много интересных этнографических сведений. В.Н. Майнов при сборе материалов о вепсах был осведомлен о работе финских исследователей и постарался заполнить словарь культурных слов, опубликованный А. Алквистом в его «Kulturwöuter», с целью определить культурную ступень, на которой «находилась Весь в момент встречи с русскими и шведами и что именно и от кого из них переняли».
В целом, хотя в своих исследованиях финские учёные отдавали приоритеты изучению вепсского языка, а русские - культурным традициям вепсов, их работы сформировали представления о вепсах как народе, находящемся на закате своей более чем тысячелетней истории. Речь не шла о демографическом сокращении численности вепсов. В. Н. Майнов отмечал, что «среди приоятской чуди не только не заметно вымирания, но напротив того, детопроизводительностъ у них чуть ли не превышает детопроизводителъность русских». По его данным, в среднем на одну женщину из 20 опрошенных пришлось 8,4 рождения детей, но выживало из них 58,25%. Опасения у многих исследователей вызывала активность обрусения вепсского населения. Его причины казались очевидными: жизнь в окружении
