Мост через бездну. Книга 4 - Паола Волкова

А какое пространство, скажем, занимает Гоголь? Попробуйте сейчас черту поставить: до какого пространства? Поскольку ревизор еще не явился и поскольку финала еще нет — писатель еще разрастается.

Когда Лев Толстой писал свою непростую «Исповедь», он использовал труды Марка Аврелия. «Рассуждения…» Марка Аврелия («К самому себе» или «Наедине с собой») и сегодня популярны. Вряд ли римский император предполагал, что его личный дневник станет достоянием общественности. Поразительно распоряжается судьба: не сумев преодолеть нрав собственной империи и горько сожалея об этом, Марк Аврелий шагнул гораздо дальше: через столетия он нашел единомышленников по всему миру. Его философские размышления стали одним из наиболее читаемых памятников мировой литературы. Диалог великого императора с самим собой близок и понятен современному читателю. «Гляди, не оцезарей», — говорил себе император-философ, опасаясь превратиться в бесчеловечного монарха-деспота. «Гляди, не оцезарей», — этот девиз должен быть высечен в памяти любого человека, от которого зависят людские судьбы. Вдумайтесь в слова Марка Аврелия: «Гляди, неоцезарей, не дай окрасить себя в пурпур — ведь бывает и такое! Чти богов, храни людей. Всегда ревностно заботься о том, чтобы дело, которым ты в данный момент занят, исполнять так, как достойно римлянина и мужа, с полной и искренней сердечностью, с любовью к людям, со свободой и справедливостью; и о том также, чтобы отстранить от себя все другие представления. Это удастся тебе, если ты каждое дело будешь исполнять, как последнее в своей жизни, свободный от всякого безрассудства, от обусловленного страстями пренебрежения к велениям разума, от лицемерия и недовольства своей судьбой. Ты видишь, как немногочисленны требования, исполнив которые всякий сможет жить блаженной и божественной жизнью. Да и сами боги от того, кто исполняет эти требования, ничего больше не потребуют.

Время человеческой жизни — миг; ее сущность — вечное течение; ощущение — смутно; строение всего тела — бренно; душа — неустойчива; судьба — загадочна; слава — недостоверна. Одним словом, все, относящееся к телу, — подобно потоку, относящееся к душе — подобно сновидению и дыму. Жизнь — борьба и странствие по чужбине; посмертная слава — забвение.

Не поступай ни против своей воли, ни вразрез с общим благом, ни как человек опрометчивый или поддающийся влиянию какой-нибудь страсти, не облекай свою мысль в пышные формы, не увлекайся ни многоречивостью, ни многоделанием…» (Марк Аврелий. Размышления. М., 1985).

* * *

Хотим обратить ваше внимание на конный памятник Марку Аврелию. Их было очень много, но остался один. Бронзовый, подлинный. Античная схема конного памятника соблюдена полностью, но вот образ всадника никак не гармонирует ни с конем, ни с образом завоевателя, ни с образом императора Великой империи. Марк Аврелий изображен как философ-мыслитель: отрешенное лицо, задумчивость. И даже классическая поза и жест оратора не создают необходимой динамики. Появляется ощущение, что сильный нетерпеливый конь — Великая империя — готов нестись вперед, но вынужден сдерживаться и вышагивать горделиво под управлением императора-философа, размышляющего не о победах, а о проблемах мира, смерти, о предопределенности человеческого бытия. Этот конный памятник — своего рода философия, но сегодня это и шаблон. Он очень сильно похож на конную статую основателя Москвы Юрия Долгорукого. Здесь, в этой композиции, которую создали римляне, лошадь поднимает одно копыто, а сверху можно сажать кого угодно — Генриха VIII, Петра I. Хоть всех. На этого коня всех и посадили. Это, кстати, об эталонах.

Конная статуя Марка Аврелия. II в С. М. Орлов, А. П. Антропов, Н. Л. Штамм, В. С. Андреев. Памятник Юрию Долгорукому. 1954 г.

Именно такой конный памятник Петру I стоит перед Михайловским замком в Санкт-Петербурге. Создал его итальянский скульптор Бартоломео Карло Растрелли в XVIII веке. Однако самым знаменитым конным памятником России является символ Санкт-Петербурга — «Медный всадник» (открытие в 1782 году). Изготовленный из бронзы, свое название памятник получил с легкой руки А. С. Пушкина. Скульптор — француз, работавший в стиле барокко и рококо, Этьен Морис Фальконе. Когда Екатерина II задумала поставить памятник Петру, Вольтер и Дидро рекомендовали для выполнения данной работы именно французского мастера. Создать монументальное произведение Фальконе мечтал, поэтому сразу же согласился поехать в Россию. Кстати, за свою работу он запросил совсем небольшую по тем временам сумму в 200 тысяч ливров. Скульптор воссоздал в своем Петре личность созидателя и законодателя, а не завоевателя. В своем письме Д. Дидро Фальконе написал: «Мой царь не держит никакого жезла, он простирает свою благодетельную десницу над объезжаемой им страной. Он поднимается на верх скалы, служащей ему пьедесталом, — это эмблема побеждённых им трудностей. Итак, это отеческая рука, это скачка по крутой скале, — вот сюжет, данный мне Петром Великим» (Аркин Д. Й. Медный всадник. М., 1958).

Этьен Фальконе. Памятник Петру I.1768–1770 гг.

У Фальконе образ коня — стихийной неукротимой, стремительной силы, и образ всадника — державного властелина, со скрытой энергией, спокойно-величаво восседающего на коне, противопоставлены, но пластически слиты воедино. Дидро напишет Фальконе: «Герой и конь в вашей статуе сливаются в прекрасного кентавра, человечески мыслящая часть которого составляет своим спокойствием чудесный контраст с животной вздыбленной частью» (Д. Й. Аркин. Указ. соч.). В этом противоречии есть определенное сходство с идеей конной статуи Марка Аврелия.

Рассказывать о «Медном всаднике» здесь не имеет смысла, так как все наши читатели наверняка слышали об этом неоднократно. Но, может быть, стоит упомянуть несколько наиболее интересных фактов.

Сама концепция памятника великому российскому императору обсуждалась Екатериной II и знаменитыми философами — Вольтером и Дидро. Но Фальконе проявил упрямство и, настаивая на своем видении образа Петра, осмелился спорить с венценосными особами и знатью. Как вы понимаете, каждая деталь памятника предполагала наличие глубочайшего смысла. И в свете этого факта совершенно неудивительным становится то, что современники критиковали и очень возмущались хорошо отполированным постаментом памятника. Гром-камень, призванный символизировать неукротимую стихию, природу, варварство, должен был оставаться совершенно естественным. Но по начальному замыслу скульптора конная статуя должна была стоять на постаменте в виде волны, а значит, камень должен был быть обработан, и шлифовка шла все время, пока огромную глыбу транспортировали в Санкт-Петербург. Сам процесс доставки Гром-камня в Северную столицу был длительным и очень непростым.

Сложной была и отливка деталей для огромной статуи. В России мастеров-литейщиков такого уровня не было, а заграничные мастера запрашивали очень дорого. На свой страх и риск согласился выполнять эту работу вместе с Фальконе литейщик, пушечных дел мастер Емельян Хайлов. Верхнюю часть Медного всадника отливали дважды, так как во время первой отливки труба, по которой заливали бронзу, лопнула, и раскаленный металл полился на пол. Постройки были деревянными, пожар начался мгновенно. Емельян Хайлов, не растерявшись, снял свой армяк, намочил водой, обмазал его глиной и приложил к трубе. У литейщика обгорели руки, пострадали глаза, но пожар был потушен, а работы продолжились. Правда, подготовка к новой отливке заняла еще три года.

Уже на момент представления гипсовой модели статуи Екатерина II была очень недовольна своеволием мастера, и, в конце концов, рассорившись с императрицей окончательно и не вписавшись в придворные интриги петербургской знати, Фальконе вынужден был уехать из России, так и не дождавшись открытия своего творения. История расставила все по своим местам. Фальконе победил, «Медный всадник» действительно стал знаменитым благодаря необычному воплощению художественного гения скульптора. Невольно приходят на ум строки из поэмы Льва Гумилева:

Искаженная пространством бесконечность,Может быть, не канет в пустоту.Может быть, и детская беспечностьНе сорвется на лету.

Может быть, испивши все отравы,Весь прошедши свет,Ты запишешь в рукописи славыЛетопись побед.

Сжать судьбу в кулак, швырнуть под ноги,Растоптать и снова приподнять,Чтобы други, недруги и богиСмели лишь смотреть и трепетать.

Чтобы тьма разверзлась под ударом,Чтоб огни воскресли в глубине,Чтобы все загрезили о старомВ сонном царстве, в вечном полусне.

Лев Гумилев. Сон спящей царевны, 1961

Лаконичная подпись на памятнике: «Петру I Екатерина II Лета 1782» — выполнена по желанию императрицы. Екатерина II, будучи поистине и духовной, и идейной наследницей Петра, обозначила эту преемственность и подчеркнула, что в России нет более великих императоров, кроме как Петр I и Екатерина II. И вторая она не после безродной Марты Скавронской (Екатерины I), а после Петра Великого.