Триумф пана Кляксы - Jan Brzechwa

– Я просто создана для поэзии. И поэтому никогда не выйду замуж. Ни за садовника, ни за короля! Истинный поэт должен быть свободен, чтобы отдаться творчеству целиком.

Пан Левкойник смотрел на нее с гордостью, а Мультифлора с грустью: ей ближе были розы, а не стихи.

И тут появились Бульпо и Пульбо. Эти двое женихов наверняка радовали сердце матери больше, чем я, однако она оказывала им ровно столько же внимания, что и мне, хотя я и был всего лишь скромным кляксикологом и исследователем птичьих языков. Уверяю вас, я сумел оценить ее деликатность и такт по достоинству.

Обручение двух следующих пар прошло так же торжественно, как и наше, то есть Пиония экспромтом сочинила в их честь несколько путанный, но прекрасно звучавший стишок. На этот раз Георгина воздержалась от чихания, а Гортензия, шевеля губами, вела сама с собой беззвучную беседу, хотя выглядело это как беззвучное повторение стихов Пионии.

Пан Левкойник пригласил всех нас в сад и угостил редкими сортами фруктов, выращенных Мультифлорой.

Улучив момент, я незаметно улизнул, чтобы поговорить с Вероником. Тот как раз сидел на стремянке, приколачивая табличку с надписью «Анемонова Горбушка». Спустившись на землю, он прищурил один глаз, еще раз полюбовался результатами своих трудов и наконец сказал:

– Уезжаем, пан Несогласка. Пора домой! Интересно, что там новенького?

– Пан Вероник, – сухо начал я, – я пришел к вам кое-что выяснить. С чего это вам взбрело в голову талдычить, что мой отец превратился в птицу? Да еще и утверждать, что видели это собственными глазами? Зачем вы меня запутали? И что это за комедия с почтальоном? Разве так поступают уважающие себя привратники? Как теперь будут доверять такому беспардонному вралю жильцы? И это теперь, когда близится ваш юбилей, вы своим поведением свели на нет все, что заслужили безупречной пятидесятилетней службой! Стыд вам и позор, пан Чистюля!

Я впервые в жизни произнес столь длинную речь, и пот градом катился по моему лбу.

Мои упреки и особенно тон, каким они были высказаны, так сильно подействовали на Вероника, что им овладел длительный приступ икоты. Я несколько раз стукнул его по спине. Это подействовало, и бледный как полотно Вероник сказал:

– Это ужасно! Это кошмар! Пан Хризантемский обвел меня вокруг пальца. Это его рук дело! Клянусь светлой памятью покойной Вероники, это его рук дело! Я сам никогда бы до этого не додумался! И я поверил этому шалопаю! Так это все неправда? От начала и до конца? Стало быть, моя репутация привратника обратилась в прах?

– Да, пан Чистюля, – сердито ответил я, – славно вы меня подвели. И нечего прятаться за какого-то там пана Хризантемского. Я его видел всего один раз в жизни. Знать не знаю, ведать не ведаю, что это за тип.

– Как? – поразился Вероник. – Вы не знаете? Вы не слышали, кто такой Модест Хризантемский? Знаменитый Модест Хризантемский? Да ведь это первый муж Пепы Бергамот, известной под псевдонимом Пепда-Папда. Они вместе выступали во всех цирках мира. Она – знаменитая дрессировщица, а он – не знающий себе равных иллюзионист и фокусник. Кое-кто даже считал его магом. Превосходит его, простите, лишь один человек – Амброжи Клякса. Теперь пан Хризантемский уже старик, давно на пенсии, но для тренировки подчас вытворяет разные фокусы. Например, может из пустой шляпы достать пятнадцать живых кроликов или выпустить из уха коноплянку, жаворонка или скворца. Именно этот фокус он и показал мне, когда мы находились в квартире пана Несогласки. А я попался на крючок. Видать, поглупел на старости лет. Позволить так обвести себя вокруг пальца! Как теперь смотреть в глаза жильцам? Особенно вашим родителям, пан Адась? Не остается мне ничего другого, как отказаться от места и пойти в дворники.

Мне стало жаль старого привратника. Да и мог ли я упрекать его за то, что он поверил своим глазам, если я, человек обширных познаний, оказался таким же легковерным, как и он? Я долго успокаивал Вероника и даже уверял, что все оказалось к лучшему, потому что благодаря этой истории мне посчастливилось повидать Адакотураду и, что более важно, познакомиться с моей любимой Резедой.

Этот довод убедил старого привратника. Он немного успокоился, вздохнул раз-другой и вернулся к своей работе, которую спешил окончить до отъезда.

Остаток дня я провел в компании Резеды. Мы гуляли по улицам, наблюдая, как рабочие развешивали транспаранты, флаги и иллюминацию. Все население Адакотурады готовилось к Празднику Королевского Петуха.

Вечером, когда мы вернулись домой, пан Клякса уже спал, посвистывая и похрапывая. Скорее всего ему снились весьма важные дела. Этот великий ученый умел даже во сне делать открытия эпохального значения.

На столе я нашел приглашение следующего содержания:

«Министрон Двора Тромбонтрон имеет честь пригласить пана доктора Адама Несогласку для участия в свадебном кортеже Его Величества, каковой отправится на торжества по случаю обручения короля в день Праздника Королевского Петуха, в восемнадцать часов. Сбор на дворцовой площади. Просьба строго соблюдать протокол церемониала. Форма одежды – праздничная».

Утром меня разбудил Три-Три, принесший записку от Резеды. Пан Клякса уже не спал. Он сидел на полу и в толстой тетради делал наброски плана будущей пузырни. Раньше в таких случаях он летал под потолком, но в последнее время оставил эту привычку, потому что, по его словам, повредил себе воздушный пузырь.

– Впрочем, – заявил он как-то, – теперь у меня появились другие возможности. Прежде я умел превращаться только в предметы неодушевленные, в такие как пуговица от шапки богдыхана или чернильница. Но с открытием кляксической энергии и усовершенствованием превращалок мои возможности значительно возросли. Но это секрет, который я ни за что не открою, а то люди по своему обыкновению обратят это себе же во вред.

Резеда от себя лично и от имени всего семейства Левкойников пригласила меня и пана Кляксу к ним на обед.

Первая половина дня у меня была свободна, и я отправился в город. Мне хотелось осмотреть адакотурадские достопримечательности, а главное – музеи, которых я так еще и не видел. Особенно меня заинтересовал Исторический музей. Там были выставлены коллекция пиявок болотной эпохи, чучела Королевских Петухов прошлых лет, первые сломанные часы, старинные рюмки для яиц, плот, на котором сказандцы прибыли в Адакотураду, модели самокатов всех веков, гипсовый слепок с ноги неизвестного спортсмена, портреты бывших королей от Шлепанца Кривоногого до Кватерностера I, а также много других весьма любопытных экспонатов.

Кроме того, я посетил Акустическую Мастерскую Поющих Раковин, Фабрику Парадного Порошка, Надувальню Рыбьих Пузырей, Завод Государственных Транспарантов, Протирочную Королевских Очков, Адакотеку, где были выставлены картины, изображавшие жития домашней птицы, написанные выдающимися птицежистами. Еще я зашел в несколько научных учреждений, в том числе в Школу Фортепьянных Педалей для трех ног, а также в Институт Знаков Препинания.

Я вернулся домой, переполненный незабываемыми впечатлениями, и мы с паном Кляксой отправились к пану Левкойнику. Улица, к которой примыкала «Анемонова Горбушка», благодаря стараниям Вероника получила собственное название. С одного конца она стала называться Старопроектной, с другого – Новопроектной, а посередке – Среднепроектной.

Семейство Левкойников было в полном сборе, кроме Розы, которую вызвали в секретариат министрона Двора для написания автобиографии, заполнения анкеты и брачного листа, а также для ознакомления с обязанностями будущей королевы. Пока что нам было известно лишь то, что она должна будет принять историческое имя Квакваностры.

Весь дом был сплошь уставлен букетами роз, потому что пан Левкойник сразу же занялся садом и с помощью стимулирующей жидкости быстро улучшил то, над чем долго трудилась Мультифлора.

– Когда в доме живет поэтесса, – заявил он, едва мы переступили порог, – приходится думать о розах. Розы поддерживают вдохновение. Не так ли, Пиония?

Девушка мечтательным взором глянула на отца и как бы в подтверждение его слов меланхолически произнесла:

– Роза, береза, заноза, страж грозен…

– Извините, – спросил Вероник, – нельзя ли вместо «страж» сказать «привратник»?

– Не будет рифмы, – ответила Пиония, глядя на родителя, единственного здесь человека, разбиравшегося в ее поэзии.

Резеда тоже не теряла времени даром. Она так выдрессировала обоих пуделей, что те, наряженные в розовые фартуки, во время обеда ходили на задних лапах и подавали на стол.

Аппетит у пана Кляксы был отменный, и накладывая себе в тарелку огромные порции, он при каждой смене блюда весело восклицал:

– Сколько живу, а так вкусно еще не едал! Эти тефтели просто чудо!