Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй

– И никто этого не заметил? Никто…

Я умолк.

А кто мог заметить? Полицию сформировали две недели назад, и ни одна душа не считала хорошим вкусом прислушиваться к ирландцам. Черт, я больше не считал разумным прислушиваться к Птичке. Конечно, она преувеличивает. Само собой. Двое или трое ее товарищей пропали без вести, и она раздула это до десятков и турка в капюшоне.

– Как мне тебе доверять? – взмолился я.

Десятилетнее тело Птички сдерживало дрожь, землетрясение, бегущее от основания позвоночника.

– Я покажу вам, где они зарыты, – прошептала она. – Но только если вы позволите мне остаться здесь.

– Две недели, – произнесла миссис Боэм, уголки ее рта уперлись в пол.

Птичкин обман подтянул ей кожу на пару дюймов. Будь Птичка ее ребенком, мрачно сказала она, без наказания бы не обошлось, но она догадывается, Птичка твердо знает, чего хочет. Так что две недели, а потом она должна уйти. Это напоминало приговор судьи, только наоборот.

– Простите, – сказала Птичка, принимая то, что смогла получить. – Но я все равно покажу вам, правда. Я…

– Две недели, – сказала миссис Боэм, а потом вдавила кулак в тесто, будто выдавливая грехи множества миров.

И сейчас мы с Птичкой шагали к Гробницам, а жара несла нам запахи засохшей конской мочи и горячего камня. Птичка переоделась обратно в мальчишеские штаны и длинную английскую блузку на пуговицах, но добавила в качестве пояска кусок холста. Она походила на метельщика, работающего на углу за пару пенсов.

– Откуда ты знаешь, где зарыты эти десятки птенчиков? – спросил я, стараясь скрыть свою недоверчивость к числу.

– Я их один раз подслушала. Когда человек в черном капюшоне приходил раньше, – ответила она, постоянно отвлекаясь то на сапожников, то на бакалейные лавки. – Моя подружка Элла исчезла, и в ту ночь я видела, как он пришел. Вылез из экипажа и пошел в комнату, которой пользуется, в подвале. Знаете, я бы никогда об этом не узнала, та комната запирается лучше всех, и пришлось бы стянуть ключ. Когда он уходил, я была у окна. Они погрузили тюк в экипаж, и он сказал: «Девятая авеню, у Тридцатой».

– На Девятой авеню у Тридцатой нет ничего, кроме леса, полей и пустых улиц.

– Тогда зачем им туда ехать?

Чувствуя, что сейчас я выставлю себя дураком – печально знакомое ощущение, – я довел Птичку до огромного входа в Гробницы. Она так боялась идти туда, что сейчас я думал, уж не припустит ли она прочь от одного только их вида. Но девчонка только смотрела вверх с каким-то тихим благоговением.

– А как они сделали окна высотой в два этажа, прямо в стене? – спросила она, когда мы вошли в прохладный воздух под каменными сводами.

Мне нечего было ей ответить, поскольку я и сам ни капли не догадывался, как это сделано. И тут из просторного, напоминающего собор вестибюля, со стороны кабинетов, послышался чей-то крик. Деятельный баритон, заставляющий выпрямить спину.

– Уайлд, идите сюда!

Джордж Вашингтон Мэтселл сжимал толстенной рукой кипу бумаг, а его взгляд из-под стальных бровей едва не пригвоздил меня к полу. Мы подошли к мрачному и слоноподобному шефу полиции. Он не смотрел на Птичку, но впитал ее присутствие, не отрывая от меня взгляда. Такая манера заставляла его выглядеть величественным памятником собственного доброго имени.

– Ваш брат, капитан Валентайн Уайлд, – начал Мэтселл, – человек, который доводит дела до конца. Когда Демократической партии требуются действия, он делает именно то, что требуется. Когда бушует пожар, он спасает из его когтей жизни, а потом тушит огонь. Думаю, он привнесет ту же решительность в работу полиции. И именно поэтому мне пришлось сегодня утром заменить недостающего патрульного. Причинило ли это мне неудобства? Да. Доверяю ли я вашему брату? Да. Так скажите мне, мистер Уайлд, чем патрульный, которого мне пришлось подменить сегодня утром, докажет правоту своего брата?

– Умершего ребенка звали Лиам, – ответил я, – и другого имени у него не было. Он из борделя, принадлежащего некоей Шелковой Марш, с которой мой брат, по-видимому, знаком. Вот еще один бывший житель этого логова, по имени Птичка Дейли, которая утверждает, что были и другие птенчики, подобным образом отправленные на тот свет, и заявляет, что знает, где они зарыты. Я предлагаю расследовать ее заявление, для чего мне требуется помощь. И несколько лопат, наверное. С вашего разрешения, сэр.

Улыбка, которая пряталась за зубами Мэтселла, вспыхнула в полную силу. Правда, он быстро посерьезнел, в глубине глаз дрожали темные думы.

– Шелковая Марш, вы сказали, – тихо повторил он.

– Да.

– Постарайтесь не повторять это на территории Гробниц. Другие птенчики, вы сказали.

– Да, но…

– Если они там и их можно найти, именно мы их и найдем, – заключил он, уже двинувшись прочь.

Мы решили, что поездка на север на конке заведет нас слишком далеко от Девятой авеню. И вот, часом позже, я оказался в большом наемном экипаже, вместе с притихшей Птичкой Дейли, серьезным шефом Мэтселлом и мистером Пистом, чьи седые волосы развевались над головой, как восклицательные знаки. Мэтселл явно доверял ему, Бог знает, почему. Под нашими ногами гремели три лопаты, и всякий раз, когда Птичка случайно задевала их взглядом, она тут же отворачивалась и смотрела с открытого верха экипажа на развалюхи, которыми сменились могучие храмы из кирпича и камня, оставшиеся у нас за спиной. Мои нервы тряслись, как струны, при мысли, что Птичка выдумала десятки трупов исключительно ради моего смущения. Странно, ведь я не сильно-то держался за работу в полиции.

– Прошу прощения, сэр, но у вас действительно есть время на такого рода расследования? – спросил я в тот момент, когда меня осенило – шеф Мэтселл собирается лично работать лопатой.

– Если к этому имеет отношение Шелковая Марш, то да, хотя это не ваше дело, – спокойно ответил он, занимая на мягком кожаном сиденье место, которого хватило бы на двух мужчин. – А сейчас рассказывайте, как вам удалось за такое короткое время столько узнать.

Мой отчет, за вычетом спектаклей Птички, оказался коротким. Под конец шеф Мэтселл впал в глубокую задумчивость, не обращая на нас внимания, а мистер Пист, иначе это и не скажешь, просиял.

– Мистер Уайлд, у вас просто первоклассные навыки!

Его потрепанные рукава угнездились на коленях, голландские ботинки толкались с лопатами.

– Я был стражником всю свою жизнь, а днем занимался поиском утраченной собственности. Находить пропавшие вещи – за вознаграждение, по крайней мере, – вот что я всегда делал. Но отыскать имя, – заявил он, постучав угловатым пальцем по подбородку, точнее, по тому месту, где шея встречается с лицом и где должен быть подбородок, – труднее всего, сэр. Я салютую вам! Именно, да. Ветряная оспа. Этой самой рукой подниму вечером стаканчик за ваше здоровье.

Мы с Птичкой обменялись взглядами, ясными как день: безумный, но безвредный. Эти взгляды метнули меж нами крошечную золотистую искорку родства. А потом она уставилась на каменные дома, вновь совсем одна, дожидаясь той минуты, когда мы достигнем края постоянно растущего города.

Город закончился примерно на уровне Двадцать третьей улицы, неподалеку от бурлящего Гудзона. Конечно, разметка, будто выдавленная в земле, шла дальше, хотя некоторые дороги резко меняли камень на грязь, тогда как другие были опрометчиво вымощены. К примеру, Бродвей и Пятую авеню заселяли даже здесь, далеко к северу, и еще дальше. Но Девятая авеню была по-прежнему откровенно пасторальной. Будь наша цель иной и не скрути мне живот боязнь потерпеть неудачу, когда мы вылезли из экипажа с лопатами, этот пейзаж показался бы мне совсем домашним. Мы оставили позади бродящих свиней и рыночные прилавки, и воздух вне города стал вкусным и чистым. Без дыма, без перевернутых ночных горшков и гниющих рыбьих внутренностей. Только разбросанные кое-где ограды ферм, сверкающие кукурузные початки и бесчисленные поблескивающие камни, прорывающиеся сквозь просяные поля. И еще запах сахарных кленов, которые следили за нами, пока мы шагали к глухому перепутью.

Идиллия, при других обстоятельствах.

Мы остановились у грубо расчерченного перекрестка. Каждый из нас незаметно огляделся, а потом вновь посмотрел вперед. Птичка вложила свою тоненькую ручку мне в ладонь и подняла взгляд, будто говоря: «Я знаю только это. Не всё. Знай я всё, я была бы мертва».

– Скажи-ка мне, – кривя рот, спросил Джордж Вашингтон Мэтселл, – в какое время суток они обычно приезжают сюда? На рассвете, к примеру? Или под покровом темноты?

– В темноте, – тоненьким голоском ответила Птичка.

Но я уже слышал такой голос, и не им она говорила правду.

– Тогда, – вздохнул он, – если захоронение существует – а я очень надеюсь, что так и есть, малышка, ради твоей же пользы, иначе я отправлю тебя на Запад, жить с фермером, который лишился жены и нуждается в неплохом поваре, – оно расположено немного в стороне от Девятой авеню. Ночью тут много ездят. Обитатели Гарлема привыкли возвращаться домой из Нью-Йорка.