Маньяк Фишер. История последнего расстрелянного в России убийцы - Елизавета Михайловна Бута
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В какой-то момент подросток потерял сознание от боли и ужаса. Головкин был разочарован этим, но все же достал из сумки веревку с завязанной заранее петлей и перекинул ее через сук ближайшего дерева. Он хотел видеть, как мучается его жертва, поэтому пришлось потратить остаток питьевой воды из бутылки на то, чтобы привести мальчика в чувство.
Андрей, тринадцатилетний московский школьник, очнулся с петлей на шее. Как только он открыл глаза, Головкин начал тянуть за веревку. Глаза подростка наполнились ужасом, он попытался оттянуть петлю руками, стал отчаянно брыкаться, пытаясь сбить с ног нападавшего, но тот успел подтянуть его еще сильнее наверх. Минут десять парень хрипел и брыкался, на секунду ослаблял веревку, чтобы глотнуть воздуха, а затем вновь начинал задыхаться. С каждой минутой движения жертвы становились все менее осмысленными. Лицо мальчика синело и бурело, а взгляд становился безжизненным. Когда он стих, мужчина срезал веревку. Тело подростка безвольно распласталось у его ног. Головкин начал медленно раздевать Андрея, чтобы изнасиловать.
Когда все закончилось, Сергей снова пнул мальчика в живот и полез в сумку за орудием убийства. Согласно первоначальному замыслу, он собирался исполосовать и расчленить задушенную жертву. Насильник достал массивный нож с острым лезвием и попытался ухватить его поудобнее. Казалось, нож не хотел слушаться. Несколько раз Головкин ронял его, услышав внезапный скрип или шорох. Когда он все же поднес лезвие к белой коже жертвы, то понял, что не может сделать надрез. Ему отчаянно этого хотелось, но что-то его останавливало.
В этот момент вдалеке послышались голоса заплутавших грибников, возвращавшихся на дачу, и Головкину пришлось поторопиться. Он тщательно очистил место преступления, оттащил тело мальчика к валежнику и быстрым шагом двинулся в направлении железнодорожной станции. Последний поезд до Одинцова уходил в полночь, так что нужно было спешить.
Начавшаяся с подражания любимым с детства фильмам склонность к садизму все сильнее захватывала Головкина. Обычно все начинается с относительно невинных экспериментов, но со временем страсть разрастается, заполняет собой человека и подчиняет его себе. Он стремился вновь пережить то, что испытывал во время просмотра жестоких сцен документального кино. Ему необходимо было видеть искаженное болью лицо, судороги и мучения жертвы. Такие картинки сопровождали его с юных лет, Головкин понимал эти эмоции, а сам факт того, что он способен заставить человека переживать подобное, не мог не завораживать.
О природе садизма написано очень много. В МКБ-10[5] и DSМ-5[6] садистическое расстройство рассматривается как отдельное нарушение психики, но в большинстве случаев говорят о садомазохизме, потому как речь обычно не идет о непосредственном удовольствии при доставлении боли кому-либо или стремлении к тому, чтобы самому ее испытывать. Это всегда присовокупление к чужой эмоции. Человек чувствует связь с другим посредством общей боли. Мазохизм часто проявляется во вполне гуманистических формах. Полагаю, у многих есть знакомые, которые подобрали старую больную собаку, «чтобы дать ей шанс умереть с достоинством». Садизм тоже может проявляться в относительно безобидных вещах. К примеру, если тренер с необыкновенным упорством занимается со спортсменом до полного обоюдного изнеможения. Все это далеко не всегда признаки садомазохизма, если за поведением человека не видно подлинного личного мотива. Если кто-то приютил больное животное, потому что его собственная собака умерла, когда он был в отъезде, то речь здесь про психологическую травму. Если тренер «гоняет» спортсмена, потому что сам именно в этом соревновании когда-то не смог преуспеть, то он просто закрывает гештальт. Если же кто-то раз за разом совершает однотипные, ничем не обоснованные поступки такого плана, если его все чаще тянет наблюдать за чьей-то болью, то мы имеем дело с садомазохизмом, связанным с неприятием себя. Человек считает, что недостоин любви, уродлив внешне или внутренне, недостаточно настоящий. Поэтому только яркие, очевидные эмоции, которые кто-то демонстрирует исключительно по отношению к нему, замещают нормальные человеческие отношения.
11
Нужно. Идти. Дальше
1984 г., Одинцовский район
Казалось, Андрей обречен на вечные муки ада. Он приходил в себя, пытался оттянуть петлю, но та только сильнее затягивалась на шее, лишая его возможности дышать, и он вновь отключался. И так раз за разом. Пока он висел на дереве, время, казалось, стало расширяться и разбухать. Секунда превращалась в часы и даже годы. Он терял сознание, проводил вечность в страшных видениях, а затем вновь приходил в себя и начинал задыхаться. Насильник давно ушел, но подросток продолжал раз за разом проваливаться в жуткую бездну. Выбравшись из нее, он обнаруживал себя голым, с петлей на шее, и на него наваливался паралич. Будучи не в силах сделать вдох, он снова погружался в темноту.
Утром он наконец очнулся. Если тебя лишают возможности дышать, то любое движение, любая борьба только отнимают силы и сокращают оставшиеся секунды. Когда на шее затянута петля, уже нет смысла стараться победить. Земля быстрее уйдет из-под ног. Андрей лишился чувств, но не умер. Отчаянные попытки выкарабкаться парализовали его, но оставили шанс выжить. Насильник счел его мертвым и ушел, но подросток был еще жив. Андрей сам этого не осознавал, словно застряв в каком-то потустороннем лифте в ад. Первые лучи солнца заставили его открыть глаза. Превозмогая дикую боль, он сделал вдох. Раздавшийся хрип больше походил на звериный. Глаза различали препятствия на пути, но казалось, до мозга не доходит полноценная картинка происходящего. Звуки, краски и запахи исчезли. Все исчезло. Он, пожалуй, даже предпочел бы смерть этому аду, но сейчас мозг сверлила только одна мысль. Кажется, чужая:
– Не спотыкаться, не спотыкаться, не…
* * *
– Кто мог сделать такое? – спросил оперативника следователь Телицын, который принимал участие в поисках.
– Издеваешься? Пойди у парня спроси, – поежился оперативник, вспоминая то жуткое утро и животные хрипы, которые издавал мальчишка. Ни в одном фильме он не видел ничего более страшного, чем эта сцена.
– Он еще долго говорить не сможет, ничего не помнит. Из-за стресса память стерла все произошедшее.
– Нужно показать фотографии, обычно это работает, – со знанием дела предложил оперативник, отхлебнув из кружки с коричневыми разводами на стенках.
– Не работает, – махнул рукой Телицын. Он отодвинул папку, подтянул пепельницу, стоящую на краю стола, и закурил прямо в кабинете. – Показал наугад ему фотографии пионервожатых, он на одного посмотрел, испугался и стал мычать.
– Так может…
– Не может: у того парня
