Потерявшие солнце - Максим Есаулов

– Но ты не понял. Свободна не смерть, а человек в смерти. Смерть лишь мальчик на посылках. У времени. У болезни. У врага.

Цыбин щелкнул зажигалкой. Лицо его застыло.

– Не надо! Хватит!

Маша, рассерженно цокая каблуками, шла к двери, поправляя свитер. Он успел заметить размазанную помаду у нее на лице. «Чернявый» круто развернулся на каблуках и порывисто выскочил за ней. Верхняя губа хищно вздернута. Лицо перекошено.

– Извини, я на минуту…

В коридоре было сыро и гулко. «Чернявый» держал Машу за рукав. Свитер сполз, обнажая смуглое плечо.

– Юноша! – Цыбин сунул горящую сигарету в рот и демонстративно убрал руки в карманы брюк. – Вы несколько перебрали, а даме это не нравится…

– Что? – Парень вскинул льдистые, нехорошие глаза. – Кто юноша? Я? Ты, сука, пока здесь книжечки читал, я в Грозном… Я этих «чехов»… Я убивал каждый день. Ты столько книжек не прочитал, сколько я убил…

Цыбин подходил ближе. «Многовато для одного дня». Парень заводил сам себя. Лицо его дергалось как в лихорадке.

– Все вы пи… А эта целка, б… ломается как…

Оставалось всего несколько шагов.

Парень опустился на пол и заплакал. Тоненько, по-детски, навзрыд, как обиженный ребенок.

– Не хочу-у-у-у…

– Леня! Ленечка! – Шлицын пробежал мимо Цыбина и склонился над ним. – Пойдем! Все нормально! Я же говорил, что тебе лучше не пить.

Он поднял голову:

– Извините, ребята! У него после Чечни с нервами не в порядке. Я думал его в компанию, к людям… Нет, спасибо, не надо мне помогать. Я сам.

– Ничего страшного. – Цыбин участливо покачал головой, глядя на удаляющегося в сторону лестницы Шлицына. Парня тот обнимал за плечи, по-отцовски вытирая платком ему слезы.

– Его младший брат. – Маша неслышно подошла сзади. – Он предупреждал, а я тоже дура… Устроила истерику, как первоклассница. Всего-то просил – поцеловать разочек. Не убыло бы.

– Не переживай. – Цыбин взял ее за локоть. – Может, потанцуем?

Она кивнула.

Музыка по-прежнему была протяжной и медленной. Таня, потеряв кавалера, уныло сидела на подоконнике. Вадик что-то горячо доказывал Елене Сергеевне и бухгалтерше.

– Интеллигенция – это…

От Маши пахло ландышем. Руки у нее были гибкие и длинные. Она легко обвила его шею.

– А ты готов был из-за меня подраться? – широко распахнутые глаза изображали детскую непосредственность.

– Я всегда готов защитить честь женщины, – улыбнулся он.

– Только кулаками?

– Любыми средствами.

Она откинулась, держа его за шею.

– Моя честь может оказаться в твоих руках.

Он вдруг понял, что она пьянее, чем кажется.

– У меня крепкие руки.

– Надеюсь. – Она снова прильнула к нему. Ее волосы были мягкими и волнующими.

– Берегись! – Вадик уже вращал в танце заметно повеселевшую Таню.

– А ты бы его не испугался?! – полувопросительно-полуутвердительно произнесла Маша. – Он ведь убивал людей.

– Он просто несчастный, изломанный мальчик.

– Ну все-таки… – Она сдвинула брови и вдруг лукаво заглянула ему в глаза. – А ты мог бы за меня убить?

Он снова улыбнулся:

– Только на дуэли. Извини, я на секунду.

В кабинете Елены Сергеевны было совсем сумрачно.

Телефон Анны тоскливо плевался длинными гудками.

– Домой звонишь? – Маша неслышно прикрыла за собой дверь.

Он положил трубку и помолчал.

– Нет, любовнице.

Она подошла вплотную и слегка пошатнулась.

– Много их у тебя? – Опьянение придавало ей смелости.

– Достаточно.

Неожиданно для него самого его ладонь легла на ее теплое, обтянутое лайкрой бедро.

– Может, и для меня найдется местечко? – Она мягко поцеловала его в губы.

– Посмотрим по поведению. – Он дернул вверх «молнию» на юбке, одновременно разворачивая ее спиной.

– Нежнее, Цыбин, – попросила она. – Я буду послушной.

Он вздрогнул, услышав, что она назвала его по фамилии, и положил ее грудью на стол…

Во дворе, на крепчающем ветру, испуганно скрипели деревья. На экране будильника застыли четыре нуля, разделенные пульсирующей точкой. Скинув промокшие туфли, он, не включая света, прошел в комнату и взял телефон. Набрав пять первых цифр остановился и, секунду помедлив, положил трубку. Раздевшись, прошел в ванную и, встав под обжигающий душ, старательно намылился шампунем. Жесткая мочалка царапала кожу. Запах ландыша не исчезал.

Холодный, пронзительный ветер гнал по Неве низкую, серую волну. Графитовые штрихи дождя придавали пейзажу вид карандашной гравюры. Антон вдруг подумал, что осень слишком затянулась в этом году. Ноябрь всегда был в Питере началом заморозков, а сегодня даже наводнение никого не удивит.

Адрес значился по Миллионной улице, но искомая парадная располагалась со стороны набережной. Дверь высокая, двустворчатая выглядела прилично. Звонок был один.

– Кто?

– Уголовный розыск.

Антон вооружился удостоверением и приготовился к словесной дуэли через дверь. Замок щелкнул. Пахнуло ледяным ароматом строгих духов.

На вид женщине можно было дать около сорока пяти. Волосы аккуратно уложены. Косметика. Элегантное старомодное платье из черной шерсти с кружевным воротником.

– Что-нибудь забыли? – Голос у нее был властный, но тихий.

– Извините?

– Если вы по поводу Иннокентия, то ваши сотрудники были вчера. – Она смотрела словно в пустоту. – Я рассказала все, что знала. Комнату его обыскали.

Антон виновато улыбнулся:

– Простите, я понимаю ваше состояние, но нам придется еще не однажды беспокоить вас, причем задавая, возможно, одни и те же вопросы. – Он снова улыбнулся. – Специфика работы.

– Толку-то от вашей работы. – Ее лицо оставалось неподвижным, как гранит. – Проходите. Только обувь снимите.

Прихожая была просторная и квадратная. Стены сплошь закрыты стеллажами, полными книг. Рассмотреть их получше Антон не успел.

– Направо проходите. – Она распахнула дверь. – Кофе не держу. Могу предложить чай.

Нутро требовало чего-нибудь горячего, но Антон покачал головой:

– Спасибо, давайте к делу. У меня еще много работы.

В ее глазах мелькнуло что-то похожее на интерес.

Диван был кожаным и потертым, словно сошедшим с экрана фильма о тридцатых годах. Остальная мебель ему под стать: солидная, дубовая, не новодел. Много книг. На стенах фотографии в рамках, несколько картин, шашка в ножнах. На столике перед диваном – массивная пепельница из снарядной гильзы.

– Можете курить. – Она села напротив, накинув на плечи пуховый платок. За окном было слышно, как бьется в каменных кандалах разбушевавшаяся Нева. Глаза у нее были жесткие, но блеклые, как погасшие жерла пушек.

Антон достал папиросы.

– Еще раз простите, что я, возможно, буду повторяться. Как ваше имя-отчество?

– Екатерина Васильевна.

– Вы Иннокентию кем…

– Мать.

У него даже рука с зажигалкой опустилась. Она улыбнулась. Еле-еле. На долю секунды.

– Принести документы?

– Не нужно.

Он уже вспомнил: Екатерина Васильевна Солитянская, 1940 года рождения, уроженка Ленинграда, пенсионерка.

«Дай Бог мне так выглядеть в пятьдесят восемь».

– Екатерина Васильевна, вам известны обстоятельства смерти Иннокентия?

– Большей частью из прессы. – Уголки рта слегка опустились.

– Вы знали кого-нибудь из погибших вместе с ним?

– Я вообще старалась знать поменьше о нем и его друзьях.

Антон хмыкнул и выпустил струю дыма. Ее лицо заострялось на глазах.

– Почему?

– Мне это было неинтересно. – Она пожала плечами.

– Он же был вашим сыном.

– Он очень давно перестал им быть. – Она подчеркнула слово «перестал». Произнесла его по слогам. С удовольствием.

Антон вздохнул. Меньше всего хотелось тревожить чужие скелеты.

– Вы знаете, что вместе с ним был крупный латвийский чиновник?

– Это характеризует его не с лучшей стороны. – Она снова вытянула губы в прямую линию. – Я имею в виду чиновника.

Папироса была сырая и тянулась с трудом. Скелеты подступали ближе.

– Теплыми ваши с сыном отношения не назовешь.

Екатерина Васильевна пристально посмотрела на него. Без интереса. Без раздражения. Тускло.

– Простите, как вас зовут?

– Антон Владимирович.

– Антон Владимирович, я еще раз объясняю, что Иннокентий перестал быть моим сыном, когда я поняла, что в моем доме растет человек без внутреннего стержня. Торгаш, слизняк и неудачник.

Антон поежился, словно от женщины исходил холод могильного камня. Ее слова втыкались в пространство, как лопата в чернозем. Его вдруг дернула злость:

– Вы поняли это, купив сына в магазине, или за воспитание отвечал кто-то другой?

Ожидаемого взрыва не последовало. Даже намека на него.

Она встала, поправила прическу и, подойдя к маленькому ореховому шкафчику, достала пачку папирос «Три богатыря» и зажигалку.

– Не вам, Антон Владимирович, упрекать меня в недостатках воспитания.