Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев

Глава 3

Старый знакомый

В середине июля, получив донесение об осаждении испанцами Монса и о потерях, которые несут гугеноты, адмирал вновь выдвинул на обсуждение проект оказания помощи французским войскам в Нидерландах, но король, помня взрыв недовольства, которое выразила его мать, медлил, не решаясь прекословить старой королеве. И все же адмиралу удалось уговорить его, Карл дал согласие. Де Колиньи немедленно отправил четырехтысячное войско к границе, а сам поехал в арьергарде с пятьюстами всадниками. И кто бы мог подумать, что через три дня войско попадет в засаду и будет разбито. Узнав об этом, король поспешил к матери. Та выслушала его и отрывисто засмеялась:

— Посмотрим теперь, захочет ли он еще раз поступить наперекор моей воле.

Карл вылупил глаза:

— Так это была ваша затея? Но для чего вы это сделали, матушка?

— Скоро ты об этом узнаешь, Карл.

Но, вернувшись, де Колиньи, как ни в чем не бывало, вновь потребовал войско, уверяя, что все вышло совершенно случайно, их застала врасплох целая армия испанцев, когда они ночью спали в лесу. Король потерял терпение и ответил решительным отказом. Боясь, что вожди гугенотов встревожатся неожиданной немилостью короля и, чего доброго, самовольно выступят в поход с целью сделать из Нидерландов гугенотскую республику, королева-мать заторопилась с приготовлениями к свадьбе.

Неделю спустя пришло письмо из Рима от французского посла; он уверял мадам Екатерину, что разрешение на брак от папы получено и его благословение уже в пути; какие-нибудь несколько дней — и оно прибудет в Париж. Екатерина тут же показала это письмо кардиналу Карлу Бурбонскому, и потребовала назначить дату венчания; к тому времени благословение уже прибудет. Кардинал внимательно осмотрел письмо, печать и подпись, прочел лживое донесение французского посла и в конце концов дал согласие. Немедленно принялись оговаривать все детали и решили, что обряд венчания будет происходить в понедельник восемнадцатого августа, в соборе Парижской Богоматери.

Едва кардинал ушел, Екатерина позвала одного из капитанов личной гвардии.

— Ты возьмешь две роты всадников, — сказала она, — и не медленно поскачешь по дороге на юг к границам Италии. Раздели отряд на три части и контролируй дороги: через Салуццо, Савойю и Франш-Конте. Папский посол не должен прибыть в Париж раньше восемнадцатого августа. Возьми этот кошелек, в нем двести луидоров, это для тебя и твоих людей. Выполнишь поручение — получишь столько же. А теперь ступай.

В один из дней накануне свадьбы Конде доложили, что его хочет видеть какой-то господин. Имени он не назвал, но просил передать, что приехал издалека, с границ Пуату.

Пожав плечами, Конде небрежно махнул рукой:

— Что ж, пусть войдет.

Через минуту в комнату, где сидел у окна принц и листал Плутарха, тяжело ступая грязными дорожными сапожищами, грузно ввалился человек в плаще и, широко улыбаясь, остановился у порога.

Конде поднял голову; книга выпала у него из рук.

— Матиньон! Старый друг моего отца! Это вы?

— Я, принц, клянусь халатом Моисея, кто же еще! — воскликнул Матиньон и от всей души обнял молодого человека, совершенно не стесняясь при этом пыльного костюма.

— Где вы пропадали, Матиньон? — искренне сокрушался Конде, а глаза его так и сияли счастьем, разглядывая старого воина. — Мы все так долго не видели вас!

— Вы ведь знаете, принц, где я был, — ответил Матиньон, и как ни в чем не бывало, развалился в кресле, — а вот теперь здесь, и, черт меня подери, если я в течение двадцати четырех часов куда-нибудь двинусь с этого места, исключая, впрочем, набеги на кухню и винный погреб.

Конде рассмеялся.

— Да, да, — воскликнул он, — вы пожинали лавры победителя женского сердца в объятиях герцогини Д'Этамп, я помню это. Но что же заставило вас покинуть ее? Вы ей надоели, и она вас прогнала?

— Что, прогнала меня? Ха-ха, как бы не так! Да она вцепилась в мои штаны и не отпускала до тех пор, пока я не пообещал ей, что вернусь, как только наш король женится. «Per Вассо!»[14]

— Значит, вы приехали на свадьбу Генриха Наваррского?

— А как вы думали, мой принц? Разве мог я усидеть дома, в то время как мои друзья и боевые соратники, съехались в Париж на празднества по случаю такого невиданного бракосочетания? И если я что-то и оставил в постели герцогини, то уж никак не свою совесть, веру и желание служить вам, ваше высочество, как я служил вашему отцу.

— Как, — растроганно произнес Конде, обнимая за плечи сидящего Матиньона, — вы приехали в Париж, значит, не только ради свадьбы?

— Конечно, нет. Мой долг — служить вам и умереть возле вас. Да и где мне быть, как не у стремени боевого коня сына великого Людовика Конде? Ах, принц, если бы только порассказать вам все приключения, выпавшие на долю мою и вашего отца за долгие годы нашей дружбы, то вы поймете, что Жерар де Матиньон не может сидеть дома и, впав в прострацию, ждать приближения смерти. Я старый воин и должен погибнуть либо в бою за нашу веру, либо за вас, принц, другого выбора у меня нет. Вот потому я здесь.

— Отец часто рассказывал мне о вас, — ответил юный Конде, — и вы сами знаете, как искренне люблю я вас и всегда скучаю без вашего общества. И если вы говорите, что приехали в Париж, чтобы быть моим верным другом и наставником…

— Именно так, а другого у меня и в помыслах нет. Приказывайте, монсиньор, старый солдат хоть сейчас готов исполнить любое поручение. Куда надо ехать: в Нидерланды, Испанию, Италию? Только для начала, принц, не мешало бы пообедать и выпить вина. Чертовски голоден и устал с дороги, а деньги, что дала мне герцогиня, все до единого су я спустил на постоялом дворе какому-то купцу, черт бы его побрал. Хорошо еще, что не проиграл лошадь.

Конде хлопнул в ладоши и отдал приказание. Прошло не более пяти минут, и в комнату к нему внесли столько еды и вина, что вполне хватило бы на пятерых.

Матиньон, не сходя с места, с удовольствием принялся поглощать то, что принесли, а юный принц, сидя рядом, с любопытством слушал рассказы старого воина, а заодно объяснял, как идет подготовка к свадьбе и как встречают гугенотов парижане.

Слуги, стоя в дверях, удивленно глядели на Матиньона. Недоумевая, какое право имеет этот человек вести себя так вольно в присутствии принца королевской крови, во все глаза разглядывали его, стараясь запомнить, дабы в будущем не попасть впросак.

И что уж говорить о вечере того же дня, когда за Лесдигьером и Шомбергом в Лувр пришел паж от принца Конде с просьбой немедленно прибыть к нему. Едва все встретились, как сердце старого Матиньона не выдержало: он упал в объятия друзей и расплакался, как отец, дождавшийся с войны любимых сыновей.

Благословение от папы, наконец, пришло; письмо прислал с нарочным из Рима кардинал Карл Лотарингский. Других писем быть не должно, решила Екатерина. И пусть папа беснуется, сколько хочет, но она сделает свое дело. Зато потом он будет благодарен ей как неутомимому борцу за католическую веру, как мечу, который неустанно сечет головы мятежным еретикам.

Глава 4

Ночной визит на улицу Четырех сыновей

В воскресенье семнадцатого августа около десяти часов вечера Екатерина Медичи приказала подать носилки к боковому крыльцу Лувра. Усевшись, надвинув на глаза капюшон и задернув шторы, она сказала, что хочет полюбоваться вечерним Парижем.

Ее донесли до самого конца улицы Трус-Ваш, потом, миновав два перекрестка, вышли к монастырю Сен-Мерри. У Сент-Круа де Ла Бретонри носилки повернули налево и очутились на улице Сент-Авуа, в самом ее начале. Она была шире, чем предыдущие, за исключением Сент-Оноре, и народу здесь было побольше; впрочем, жители торопились поскорее разойтись по домам, пока совсем не стемнело и они не стали жертвами ночных разбойников, к коим единодушно причисляли гугенотов, потому как те были бедны и путем ночного грабежа пополняли кошельки. Так учили их проповедники, и поскольку никто не смел, сомневаться в правдивости высказываний святых отцов церкви, то гугенотов стали ненавидеть еще больше, нежели после того, как духовенство окрестило их безбожниками.

Но все же прохожие бросали любопытные взгляды на необычное и несколько несвоевременное шествие, в центре которого качались носилки без каких-либо опознавательных знаков. Это мог быть какой-нибудь вельможа, возвращавшийся домой из Лувра или, наоборот, отправляющийся в гости к любовнице. То же можно было сказать и о даме. Неплохой случай поживиться для грабителей-гугенотов, авось их сразу поубавится, ведь носилки сопровождали вооруженные с ног до головы швейцарцы в шлемах и красных мундирах, поверх которых блестели стальные нагрудники.

Между особняками Мезм и Монморанси носилки остановились. Рука в перстнях, высунувшаяся из-за шторы, показала вправо. Миновав еще ряд домов, та же рука сделала знак остановиться. Они находились прямо посередине улицы Катр-Фис. На них глядел сверху зарешеченными цветными стеклами готических окон громадный дворец. Тому, кто вздумал бы забраться на шпиль одной из четырех угловых башен или на самый верх конической крыши этого колосса, едва видимой с земли сквозь частые зубцы стен, люди внизу показались бы муравьями. Дом принадлежал семейству Гизов.