Стоход - Андрей Дугинец

С приходом Гриши на вечорку Олесе сразу стало не по себе. Вспомнилось теплое лето, сбор ягод, рыбная ловля, тихая задушевная игра Гриши на сопилке. А потом эти настойчивые советы матери подружиться с хлопцем из хозяйственной семьи… После расставания в лесу Олеся ни разу не видела Гришу близко. И вот теперь он сидит прямо перед ней, заметно подросший, серьезный и красивый. Савке до него как сове до орленка. Олеся знала, что девчата целуются с хлопцами, когда парочками расходятся по домам. И с омерзением думала, что и ее скоро поцелуют толстые, всегда почему-то мокрые губы Савки. Чуть не каждый день выслушивая наставления матери, Олеся старалась убедить себя, что Савка не такой уж противный. Но трудно было в это поверить, когда и свои собственные глаза, и люди говорили совсем другое. Ей и так было обидно на свою долю, а тут еще все высмеивают ее суженого, обнажают его уродство.

Увидев на глазах Олеси слезы, Гриша решил, что она жалеет Савку.

«Вот оно что! — подумал он, впившись пальцами в лады. — Со мной рано даже рыбу ловить. А с этим… — Гриша не смог бы даже сказать, что же такого у Олеси с этим Савкой, но злоба разбирала его все больше и больше. — Теперь все понятно! Я батрак, безземельный, а у этого мокрогубого шесть моргов земли. Он хозяин!..» Гармонь вдруг вызывающее громко и задорно заиграла, и комнату заполнила голосистая польская песенка, которую все любили за веселый, задорный припев.

Песню подхватили и ребята, и девушки многоголосым, стройным хором. Когда повторяли припев «Тиха вода бжэги рвэ», Гриша тоже подтянул высоким сильным голосом, потом лукаво моргнул Олесе на Савку. Девушка недоумевающе взглянула, поняла намек песни и так растерялась, что уронила веретено и со слезами убежала в закуток между печью и дверью, где сидела хозяйка.

— Девчата! Хлопцы! Да что это вы завели польскую! — попыталась остановить пение Ганночка. — Давайте нашу, украинскую.

Но никто ее не слушал. А Тимох, подойдя к Олесе, чтобы успокоить ее, сказал:

— Хорошую песню на любом языке запоешь, а плохую и на родном не захочешь.

Воспользовавшись тем, что Тимох отошел, Савка показал Грише кулак и прошептал:

— Я тебе это припомню. Все припомню.

— Плевать мне на твои кулаки! — не переставая играть, ответил Гриша.

— Скоро ты придешь ко мне, как к пану, в батраки. Да еще, может, со своим дедом. О!

Гармошка зарычала, как старый пес, которому наступили на хвост, неожиданно описала в воздухе дугу, со всего маху треснула Савку по лбу и отлетела на середину комнаты. А Савка с Гришей сцепились и, хрипя, покатились по полу. Тимох подбежал и разбросал их в разные стороны. Сюсько, вытирая рукавом кровь с лица и тяжело дыша, поплелся в свой угол. А Гриша, посасывая разбитую нижнюю губу и ни на кого не глядя, вставлял планку в гармонь.

— И чего сцепились?! — сложив руки на груди, сетовала хозяйка. — Так было хорошо, так весело! И на тебе!

— Не беда. Подерутся и помирятся, — ответил Тимох.

Гриша злобно сверкнул на него:

— Хай с ним черт мирится, а не я!

— Да плюнь ты на него, Грыць! — Тимох взял Гришу под руку, усадил поближе к коминку и, стараясь вернуть прежнее настроение, безголосо, но громко затянул песню.

Но песни никто не подхватил, и Тимох начал ходить от кудели к кудели. Увидев, что у одной девушки самая маленькая кудель, он незаметно поднес к ней спичку. Кудель вспыхнула красными, мелкими кудряшками, затрещала и исчезла, будто на опаленных зубьях гребенки ничего и не было.

— Тю на тебя! — девушка ударила парня веретеном.

Но и этот испытанный способ развеселить девчат уже не спас испорченного вечера.

Гриша решил не появляться на тех вечорках, где бывают Олеся и Савка. А случайно встретившись с Олесей на улице, делал вид, что не замечает ее, или тихонько, с едкой усмешкой запевал:

Тиха вода бжэги рвэ…

Зимовать было трудно. Да и весна не принесла облегчения. Надо было что-нибудь сеять, а земли, кроме огорода, ни клочка.

С долгами дед Сибиряк теперь и не надеялся рассчитаться, жил, уже ни о чем не мечтая, не ожидая ничего хорошего. Оляна советовала сшить управляющему сапоги или еще чем-нибудь расположить его к себе да попросить клочок земли. Но Конон Захарович отмалчивался.

Став батраком, он совсем замкнулся, ни с кем не разговаривал и даже не смотрел людям в глаза. А по воскресеньям уходил к отнятой паном земле и просиживал там от восхода до заката.

Видя, что старик совсем пал духом, Гриша с матерью сами взялись за дело. Мать нанялась обрабатывать огород у попа. А сын плел корзинки и по субботам возил в Пинск. Когда он уезжал на базар, мать пасла за него коров. А иногда по вечерам Гриша помогал и на огороде. Работали они дружно, как заговорщики, потому что решили втайне от деда скопить денег, чтобы расплатиться с паном и все же купить ковалочек. Но Гриша не вытерпел и как-то после удачной продажи корзинок поделился этими планами с дедушкой. А тот только буркнул: «Цыган с иголки богател!» — и ушел в свою шорню.

Гриша долго думал, как же это цыган богател с иголки. Наконец спросил у матери.

— Да как же, — ответила мать. — Дожился цыган до того, что осталась только иголка в драной шапке. Нечего продать. Вот он и давай мараковать: продам иголку подороже, куплю шило, понесу шило сапожнику, выменяю черевики… Продам черевики… Да так дошел до коня. А тут голодная смерть хвать его за горло…

Гриша ничего не ответил и решил больше не говорить с дедом о своих замыслах. Обидно ему было за дедушку: раньше говорил, не поддавайся нужде, а сам…

Шурша прибрежным камышом, быстро плывет по протоке лодка, груженная корзинками из тоненькой белой лозы. Гриша стоит на корме и, упираясь веслом в дно речушки, толкает лодку вперед и вперед.

Полешуки гребут только на озерах да когда перегоняют лодку с одной стороны реки на другую. Простая гребля даже двумя веслами кажется им слишком медленным способом плавания. Сухопутных дорог в этом краю намного меньше, чем водных. На сенокос плыви. На пашню, расположенную где-нибудь на грудке в середине болот, плыви. В Пинск, в Любешов да в любое местечко, где есть базар, удобнее всего добираться по воде. Вот человек и приспособился плавать легко и быстро. Встанет на середине лодки, поближе к корме, веслом или просто длинной палкой упирается в дно и с силой отталкивается. Лодка быстро мчится вдоль берега и послушно поворачивает на изгибах реки.

Гриша приставил ладонь козырьком к глазам и всмотрелся: на полянке мелькнуло село, издали похожее на старое, разросшееся в ширину и в длину осиное гнездо. Лишь по множеству крохотных окошек да высоких дымарей можно было догадаться, что в селе не меньше сотни дворов. Сухопутной дороги в село нет совсем. Зато чуть ни перед каждым окном возвышается огромный, увешанный тряпьем крест. Грише подумалось, что село строили на старом кладбище, где кресты уже подгнили и доживали свой век. За поворотом реки село скрылось.

Шелестит камыш. Ворчит, побулькивает за кормой вода. Гриша размечтался о том времени, когда они вылезут из долгов и он будет учиться в школе… Да не в простой, сельской, а в такой, где обучаются одни музыканты…

На широком заливе Стохода Гриша чуть не врезался в целую флотилию лодок, переплывающих речку.

Впереди всей процессии, на большой двухвесельной лодке, плыл старый косматый поп. Он стоял на середине лодки, устало размахивал кадилом и заунывно пел. Длинная пепельная грива его развевалась по ветру. На веслах сидел дюжий угрюмый парень. Следом, на рыбачьей душегубке, оборванный грязный мальчонка вез крышку гроба. На носу перед крышкой белел наскоро вытесанный топором осиновый крест. На рыжем челне, выдолбленном из целой колоды, стоял гроб с телом покойницы, обутой в лыковые постолы. Дальше дружной утиной стайкой плыло семь лодок, до предела нагруженных людьми.

Кто-то вполголоса пел, подтягивая попу. Кто-то тихо, неохотно голосил. Какая-то девочка глухо, надрывно рыдала. И никто ее не утешал, никто не успокаивал…

За всей этой процессией вплавь следовали мальчишки.

Один, видать самый отчаянный, наголо остриженный мальчуган, обогнав своих сверстников, вырвался вперед и даже поравнялся с лодкой попа. Он то и знай оглядывался и посвистывал черномазой лопоухой собачонке. Песик взвизгивал и поскуливал, но старательно шлепал передними лапами по воде и не отставал. Первыми достигли берега именно они, стриженый мальчуган и белый с черной мордашкой кудлатый песик. Заложив руки в карманы мокрых отцовских штанов, мальчишка стоял с победным видом. А пес отряхивался и вытирал морду о траву.

Когда поп вышел на берег, пес подбежал к нему и, ласково повиливая хвостом, начал ловить кадильницу: видно, считал, что косматый человек хочет с ним поиграть. Священник сердито топнул огромным сапогом. Песик удивленно и обиженно посмотрел на него. И хотя так ничего и не понял, поджал мокрый растрепанный хвост и спрятался за своего хозяина.