Ностальгия - Игорь Поль

Наша колонна упирается в наспех сооруженные блокпосты Национальной гвардии. Я вижу это, когда броня под задницей содрогается и замирает. И сразу становится слышно, как ревут чужие движки, растаскивающие машины вдоль поперечных улиц.

«К машинам!» – раздается по батальонному каналу, и мы горохом ссыпаемся с брони, выстраиваемся у левого борта. Взводный пробегает мимо, торопливо окинув нас взглядом. Подъезжает БТР Национальной гвардии, такой нелепый в своей камуфляжной раскраске среди цветных мостовых. Как крокодил в клочьях тины, по ошибке заявившийся на театральную премьеру. Офицеры-нацики смешиваются с группой офицеров батальона, что-то коротко обсуждают. Внутри меня нарастает возбуждение. Вроде и нет пока ничего вокруг, а ноздри улавливают уже какой-то смутный запах. Будет драка, и мы тут в своем праве, и нас такая силища, что порвем и не заметим. Потому и не страшно вовсе, и только неизвестность подстегивает изнутри и бьется раз за разом – «Когда? Когда?».

Генрих в предвкушении теплой встречи снарядил своего монстра разрывными. Паркер с сожалением оставил базуку и теперь прижимает к груди такую крохотную на фоне его глыбообразной фигуры винтовку. Гот в любопытстве крутит башкой – он, наверное, единственный, кто не был в Зеркальном, деревенщина с какого-то окраинного поселка в степях Никеля. Ему все тут в новинку и все интересно – и башни, и цветные бруски под ногами, и раздавленные броней машины вдоль дороги, и многоярусные виадуки над головой, заслоняющие небо. Подавляю желание подойти к любому из прохожих, что настороженно обходят нас по другой стороне улицы, и попросить коммуникатор на пять секунд – позвонить Нике и дочери. Будь я рядовым – отпросился бы у сержанта и слетал: одна нога здесь – другая там. Но позади меня девять моих лбов, у многих тут тоже родственники, и если мы начнем трезвонить, то будет у нас не отделение, а толпа на переговорном пункте. Гребаная ответственность – я с тоской вспоминаю, как когда-то носил на рукаве шеврон рядового первого класса. «Чистые петлицы – чистая совесть» – так у нас говорят.

Ждем совсем недолго. Офицеры «союзников» спешат к своему бэтээру. Поступает уточненная вводная. Оцепить район по Семидесятой и Пятьдесят девятой улицам. Осуществлять поддержку Национальной гвардии. Не пропускать за оцепление никого, кроме имеющих разрешение от нациков.

– Взвод, ко мне! В колонну по три! – кричит голосом, не прибегая к услугам такблока, взводный сержант.

– Первое отделение… второе отделение…

– Третье отделение, ко мне, становись, – подхватываю я.

Насколько хватает взгляда вниз по улице, сине-зеленые фигуры со всех сторон стекаются в плотные коробки.

– Взвод, за мной! Шире шаг!

Сото резво трусит в сторону Латинских кварталов. Взводный бежит рядом, придирчиво оглядывая строй.

Пробегаем мимо блокпоста. Нациков тут, оказывается – видимо-невидимо. Они везде – вдоль стен, в арках домов, за низкими заграждениями, наспех созданными из пенного наполнителя и колючих спиралей. От серой массы отделяются струйки и тянутся к нашим взводам. Пристраиваются союзники и перед нами. Они легкобронированы и вооружены кто винтовками, кто полицейскими дробовиками, вместо лопаток на разгрузках болтаются шоковые дубинки и связки пластиковых наручников, в подсумках – шоковые гранаты, а в остальном – пехота и пехота, разве что броня в боевом режиме не меняет рисунок, как у нас, подстраиваясь под цвет окружающих стен. Низко над головой проносятся десятки механических стрекоз. Они начинают изливать из себя невыносимо громкий голос, голос уносится вместе с ними, возносится на верхние ярусы, отражается от стен. Стрекоз все больше, на бегу поворачиваю голову посмотреть, откуда они берутся – огромный камуфлированный грузовик с закрытым кунгом, с направляющих на его крыше, как из улья, один за одним выстреливаются все новые беспилотники.

«Внимание жителям Зеркального. Объявлено военное положение. Проводится акция по идентификации граждан. Пожалуйста, оставайтесь в помещениях, где вас застала проверка. Не пытайтесь выйти на улицу. Попытки несанкционированного передвижения до окончания проверки будут пресекаться. Встаньте лицом к входной двери и приготовьтесь к проверке ваших контрольных чипов. Тем, у кого нет контрольных чипов, приготовить документы, удостоверяющие личность, и держать их в правой руке. Попытки неподчинения действиям властей будут пресекаться. Повторяю…»

И слева, и справа от нас, а если поднять голову – то и над нами по десяткам уровней бегут тысячи вооруженных людей. Мы буквально наводнили город. Мы струимся по его улицам и виадукам сплошной рекой. Латинские кварталы – перезревший гнойник. Мы охватили гнойник плотным кольцом, мы лейкоциты, мы бросаемся в грязь, чтобы отщипнуть от нее каждый по кусочку. Боевые машины различной принадлежности ползут позади нас и перегораживают улицы, создавая дополнительный рубеж оцепления. Задранные вверх стволы пулеметов таращатся на окна. Масштабы войсковой операции поражают даже непосвященных. Император демонстрирует свою мощь так, что рубаха трещит на вздувшихся бицепсах.

Полоска на такблоке пересекается с отметкой нашего текущего положения. Мы на месте. Разбегаемся в цепь поперек улицы, оружие поперек груди. Где-то за изгибом улицы волнами нарастает шум людского прибоя. Латинскому кварталу, чтобы встать на уши, и спички достаточно, а тут – такой шикарный повод… Стены уличного колодца, где мы стоим, уходят ввысь, вершины башен, скрытые транспортными развязками и трубами пневмопоездов, теряются в серой облачной дымке, из-за этого широченный проезд кажется мне узеньким переулком. Встречные машины тормозят перед цепью нациков – те выстроились перед нами, рука через локоть соседа, на сгибе прозрачные щиты, сержанты машут водителям светящимися жезлами, сгоняя их к обочинам, затор постепенно растет и теряет строгость линий, машины отчаянно сигналят, попав в ловушку, но уже не могут выбраться, зажатые сзади и с боков. Через пару часов перед нами море разноцветных крыш, натыканных как попало. Нацики водят сканерами по запястьям перепуганных людей, некоторых одевают в наручники и быстро волокут сквозь наше оцепление к стоящим поодаль огромным белым фургонам с решетками вентиляции под крышей. Ну чем не фура для перевозки скота?! Интенсивность курсирования туда-сюда все возрастает, только через наше отделение уже протащили человек десять и продолжают тащить все новых и новых. Гигантское сито начинает работать, пропуская через себя людские тела. Мы выгребаем из Зеркального всю пену – латино без документов или с просроченным видом на жительство, без разрешения на работу, просто агрессивных или крикливых не понять кого или проявивших явное недовольство. Не хрена тут ворчать и права качать. Кончилось ваше время, ублюдки. Нацики работают слаженно и быстро. Двое тащат полную женщину с распущенными волосами. Женщина вырывается так, что два бойца едва могут ее удержать. Она так мотает их, уцепившихся за ее локти, что их ноги вот-вот оторвутся от земли. Она визгливо орет на всю улицу на незнакомом языке, частит так, что всякие пуэрто-дьяболо-порра-форендо отскакивают от нас, словно пули. Она рвется из рук гвардейцев, пожалевших на нее наручники, огромной сбесившейся коровой.

– По башке ее, суку, чтоб не дергалась, – негромко советует нацикам кто-то из наших. Калина, кажется.

– Вот кобыла так кобыла. Лягнет – мало не покажется, – добавляет еще кто-то.

– Заткнуться всем, на хер! – обрываю я умника. Некогда мне миндальничать, мы не на танцах.

– Трюдо! – вырастает за мной вездесущий Бауэр.

– Сэр!

– Трюдо, ты в городе, мать твою, отставить выражения, гражданские кругом! – шипит взводный.

– Есть, сэр! Разрешите доложить, сэр! Сержант уточняет, что это не гражданские, сэр! Это выблядки, сэр! Мы от них этот самый город чистим, сэр! – Я изображаю самую крутую стойку «смирно», на какую только способен.

– Трюдо, штраф пять процентов от оклада!

– Есть пять процентов, сэр!

– В расположении города приказываю отдавать приказы в корректной форме!

– Так точно, сэр! – четко отвечаю я и добавляю про себя: «Мудило ты гребаный!»

События развиваются. Миллион с чем-то «мошек» клубится над провонявшими мочой проездами с перевернутыми мусорными контейнерами. «Мошки» лезут во все щели, влетают в квартиры, обследуют лестничные марши и чердаки, проникают в подвалы. «Мошки» считывают показания контрольных чипов и сигнализируют, где этих чипов нет. «Мошки» находят спрятанное оружие и наркотики. «Мошки» – наши маленькие вездесущие стукачи – безнаказанные и неуловимые. Они наводят нациков на все злачное, что смогли обнаружить, тактические компьютеры перемалывают терабайты данных, базы данных растут, и от обилия целей сходят с ума такблоки. Национальные гвардейцы муравьиными колоннами вливаются в недра башен. Вышибают двери выстрелами из дробовиков. Закидывают внутрь гранаты с парализующим дымом. То и дело выволакивают назад еще дергающихся или уже обмякших, попробовавших шоковой дубинки, людей с ногами, волочащимися по земле. Переполненные фургоны для скота один за одним отваливают от нашей цепи. Интересно, куда они тащат свой груз? Втайне надеюсь, что просто топят в море. Судя по тому, сколько мы тут торчим и на сколько продвинулись нацики, стоять нам тут еще ой как долго… Где-то далеко хлопают подствольники. Взрывов не слышно – пускают дым для успокоения толпы. Шум людского прибоя за поворотом то стихает, то нарастает снова, но нам он – до лампочки, дойдет очередь и дотуда, да и улица перед нами так забита машинами, что добраться до оцепления можно, только прыгая по крышам. Полоса машин перед нами – естественная полоса препятствий. Так мы думали. И прикалывались, глядя, как гвардейцы зачем-то раскатывают впереди спирали колючки и пристреливают к палубе массивные наклонные опоры.