Жизнь Микеланджело - Фредерик Стендаль

Микеланджело Буонарроти. Страшный суд. Фрагмент с осужденными грешниками.

Суждение иностранцев о Микеланджело

Как Моцарт в статуе в «Дон Жуане», так и Микеланджело в стремлении внушить ужас объединил во всех элементах картины все, что только может быть отталкивающего (за исключением того, что внушает презрение): в рисунке, в цветах, в светотени – и тем не менее он сумел привлечь зрителя. Можно представить, что говорили на его счет люди, приехавшие оценить его с точки зрения изнеженного стиля или античного идеала красоты. Это наши Лагарпы, рассуждающие о Шекспире.

Один очень уважаемый во Франции писатель, господин Фальконе, знаменитый скульптор, говоря о «Моисее», воскликнул, обращаясь к Микеланджело: «Дружище, да вы просто мастер принижать великие вещи!» И добавил, что, в конце концов, этот хваленый «Моисей» скорее похож на каторжника, чем на вдохновенного законодателя.

Господин Фюсли, писавший об искусстве со всем остроумием уроженца Берна, говорит («Письма Винкельмана», т. II): «Все художники изображают своих святых стариками, вероятно, потому, что считают возраст необходимым условием святости, и там, где они не в силах придать величия и значительности, они заменяют их морщинами и длинными бородами. Это можно видеть на примере „Моисея“ в церкви Сан-Пьетро-ин-Винколи работы Микеланджело, который принес красоту в жертву анатомической точности и своей страсти к ужасному, или, скорее, грандиозному. Невозможно сдержать смех, когда читаешь начало описания, которое дал этой статуе рассудительный Ричардсон: „Так как это произведение очень известное, не стоит сомневаться в том, что оно превосходно“. Если правда то, что Микеланджело изучил руку знаменитого сатира из виллы Людовизи, которого ошибочно принимают за античного, то так же вероятно, что он изучил и голову этого сатира, чтобы придать ее характер своему Моисею, поскольку обе они, как говорит Ричардсон, напоминают голову козла. Без сомнения, в этой фигуре есть что-то чудовищно великое, чего нельзя отнять у Микеланджело: это была буря, предвещавшая ясные дни Рафаэля».

Знаменитый кавалер Асара, который в прошлом веке слыл человеком любезным и все же писал со всей запальчивостью педанта, говорит: «На протяжении всей своей долгой карьеры Микеланджело ничего не сделал ни в скульптуре, ни в живописи, ни даже в архитектуре, чтобы понравиться или показать красоту – вещь ему неизвестную, но всегда руководствовался лишь желанием похвастаться своим мастерством. Он считал, что владеет величественным стилем, но на деле его стиль был самым мелочным и, быть может, самым грубым и тяжелым. Его искривленными фигурами любовались многие; но достаточно лишь бросить взгляд на „Страшный суд“, чтобы понять, до чего может дойти нелепость композиции»[46].

Можно выказывать аффектацию, будучи при этом совершенно естественным; таковы Петрарка и Мильтон. Они так мыслили. Чем больше они хотели выразить свои чувства, тем больше они кажутся нам неестественными.

Микеланджело потратил более двенадцати лет на изучение мускулатуры со скальпелем в руках. Однажды он чуть не умер смертью Биша́ (т. е. от заражения при работе над трупом. – Прим. ред.).

Несомненно, Винкельман тоже написал что-нибудь подобное о Микеланджело, но я не могу процитировать его, поскольку никогда не читал этого автора.

Рассказывают, что знаменитый Джошуа Рейнольдс – единственный, как мне кажется, настоящий художник, которого породила Англия, – отличался одной особенностью. Он открыто признавался в величайшем восхищении, которое питал по отношению к Микеланджело. На автопортрете, который он отправил во Флоренцию для коллекции портретов художников, он изобразил себя держащим бумажный свиток, на котором можно прочесть: Dissegni dell’ immortal Buonarroti («Рисунки бессмертного Буонарроти»). Напротив, всю свою жизнь и в разговорах, и в сочинениях он выказывал крайнее пренебрежение по отношению к Рембрандту, а между тем учился он именно у этого великого художника и никогда не подражал Микеланджело; и после его смерти выяснилось, что все картины голландского мастера, входившие в его коллекцию, были оригиналами, и притом превосходными, тогда как все, что у него имелось из произведений Микеланджело, – плохие копии, недостойные даже критики.

Я сознаю, что с голландскими и немецкими туманами и мелочными правительствами почувствовать Микеланджело невозможно. Но англичане меня удивляют: самый энергичный из народов должен был бы понимать самого энергичного из художников.

Правда, что в опаснейшую минуту англичанин любит щегольнуть своим хладнокровием. Впрочем, помимо того, что у него нет ни времени, ни необходимой легкости[47], чтобы заниматься такой чепухой, как искусство, он также отравлен в данный момент какой-то системой живописности, а книги подобного рода задерживают обычно развитие нации на пятнадцать-двадцать лет. У англичан существует общая склонность к меланхолии и готической архитектуре, что есть признак хорошего вкуса, поскольку она вдохновлена самим климатом; но она надолго отдаляет от торжествующей силы Микеланджело. В конце концов, только у женщин в Англии есть время заниматься искусством, но они едва пишут гуашью или акварелью.

Так как этот народ все еще обладает достатком богатого дома, приближающегося к разорению, он должен воспользоваться им, чтобы привезти в Лондон пять-шесть произведений Микеланджело. Это полностью освободило бы этот крупнейший европейский город от присущего ему в целом оттенка монотонности и бесцветности[48].

Но все же необходимо, чтобы рано или поздно Англия почувствовала Микеланджело. Это нация, для которой написаны и которая прекрасно чувствует эти слова Макбета:

I have almost forgot the taste of fears:The time has been, my senses would have cool’dTo hear a night-shriek; and my fell of hairWould at dismal treatise rouse and stirAs life were in’t: I have supp’d full with horrorsDireness, familiar to my slaught’rous thoughtsCannot once start me. – Wherefore was that cry?[49]

Микеланджело Буонарроти. Клеопатра. 1533–1534 гг. Галерея Уффици. Флоренция.

Микеланджело Буонарроти. Набросок к «Страшному суду».

Влияние Данте на Микеланджело

Мессер Бьяджо, церемониймейстер Павла III, сопровождавший его при осмотре наполовину законченного «Страшного суда», сказал его святейшеству, что подобное произведение больше подходит для трактира, чем для папской капеллы. Едва правитель вышел, как Микеланджело тут же по памяти нарисовал портрет мессера Бьяджо и поместил его в аду под видом Миноса. Как мы видели, вокруг его груди несколько раз обвился ужасный змей[50]. На жалобы церемониймейстера Павел III ответил следующими словами: «Мессер Бьяджо, вам известно, что я получил от Бога абсолютную власть на небесах и на земле, но я не властен в аду, поэтому так и оставайтесь».