Рапорт инспектора - Павел Шестаков

— Приятели захаживают, — пояснил он. — Сезон-то закончился, вот и нарушаем режим помаленьку.

— И с Горбуновым случалось?

— Дался вам этот Горбунов. С его-то брюхом на инкассаторов нападать!

Он с удовольствием провел рукой по своему плоскому животу.

— При чем тут инкассаторы?

— Да в курсе я ваших забот. Не поддавайтесь вы на Ларисины выдумки. Артистка. Эмоциональный чел век. Игра воображения — и ничего больше.

— Вы ее хорошо знаете?

Девятов задумался.

— Женщин разве узнаешь? Мужья с женами по двадцать лет живут и вдруг такое узнают, что расходятся А тут курортное знакомство.

— Я слышал о вашем знакомстве. Скажите, вы не замечали у Белопольской предвзятости к Горбунову? Может быть, они не ладили?

Тренер покачал головой:

— Наоборот. Горбунов за ней, как хвост, таскался, а бабам такое всегда нравится. Не знаю, откуда ветер подул.

— Вам она не говорила?

— Я не любопытный. Стала намекать, я слушаю.

— Разубеждать не пытались?

— Ларису-то? Я ей слово, она мне двадцать. Самого чуть не убедила.

— Но все-таки не убедила?

Девятов усмехнулся. Единственным украшением его комнаты была вырезанная из пакета от импортных чулок картинка — стройная девица изогнулась в смелой позе и смотрела призывно, обхватив руками ноги в почти незаметных колготках. На нее тренер и поглядывал все время: то ли нравилось смотреть, то ли избегая взгляда Мазина.

— Перестаралась. Женьку приплела. Уж и его вроде укокошили.

— Откуда такое предположение?

— А с моих же слов. Я ей рассказал, что Горбунов ко мне заезжал, Женькин адрес спрашивал. Она и вывела. Смех один.

И Девятов сплюнул прямо на пол, мелким длинным плевком в дальний угол.

— Зачем ему адрес понадобился?

— Черт его знает. Дела у них какие-то были конфиденциальные, а проще, Женька насчет экзаменов хлопотал, а Горбунов кочевряжился. Вдруг сам к нему помчался. Я удивился немного и сказал Ларисе между прочим. А она сразу — «Убили! Видишь?». Ничего я на вижу. Едва отшутился — деньги, говорю, видно, не поделили награбленные. Тоже мне — налетчики. Один — с лысиной, другой — с приветом.

Девятов закурил, как курят люди, опасающиеся своего увлечения, короткими затяжками, подолгу крутя сигарету между пальцами.

— Выходит, увлеклась Лариса?

— Выходит. Так что бросьте это дело, бабьи домыслы проверять.

— Как тут бросишь? — возразил Мазин. — Люди погибают.

— Ну и что? Все живое свой срок имеет. Вон на бегу деревья подмыло. Уже не поднимутся. Даже мы с вами умрем когда-нибудь.

Впервые он высказал мысль общего характера, но отнюдь не вдохновляющую.

— Эти люди умерли раньте срока.

— По глупости, — резанул Девятов. — Крюков, я слыхал, непьющий был, а тут надрался и полез пьяную физиономию промывать. Как говорится, не зная броду, не суйся в воду, — заключил он так же жестко, как начал.

— А Редькин?

— Псих. Выкинулся.

— Уверены?

— На сто процентов.

— А у меня сомнения.

— Тогда к Горбунову идите.

— К нему все-таки?

— Ну, раз у вас работа такая — людей подозревать.

— У нас работа — разыскивать преступников.

— Так уж всегда и находите? — спросил Девятов с насмешкой.

— Находим.

— Хвастаете, — пробурчал тренер.

— Да нет, зачем хвастать?

— Не верю. Умного не найдете.

— Это горбуновская теория. Умный затаится?

— Лариса выболтала? Ну И трепло! Загонит она своего поклонничка в ваши сети.

— Но она не соврала? Горбунов говорил такое?

Девятов засмеялся:

— Говорил, точно. Ведь вы на чем ловите? На рецидивах, повторах, на почерке. Сейчас, небось, не дождетесь нового налета. А его и не будет.

— А вдруг?

— Горбунов же сказал, что затаится. Это на него похоже. Трус.

— Я сейчас не о Горбунове, — поправил Мазин. — Предположения Белопольской еще не факт, верно?

— Верно, — кивнул Девятов. — А о ком?

— О настоящем преступнике. Почему не уйти ему, не скрыться, как бы ни старался?

— Интересно. Почему же?

— Ну, если хотите, прежде всего потому, что весь его образ мыслей приходит в противоречие с общепринятым. Совершив преступление, особенно обдуманное, жестокое, человек оказывается вне общества, попадает в ситуацию, в которой обычные оценки поступков, своих и чужих, искажаются, возникает логика затравленного зверя, а много ли придумаешь на бегу?

— Мудрите, — сказал Девятов с интересом. — Логика всегда одна.

Мазин покачал головой.

— Если говорить о преступной логике, то да. Спастись любой ценой. Это, между прочим, одна из причин, по которой мы преследуем преступника. Не месть наша цель, а предотвращение нового преступления.

— Да если не будет его?! — настаивал Девятой.

Мазин сказал твердо:

— Если сразу не возьмут, будет.

— Идеализм проповедуете, — вновь возразил тренер, — как в фильме «Бродяга». Помните? Сын вора будет вором, — прокурор проповедовал.

— Я не про сына.

— Понимаю, что и не про святого духа, а получает мистика. Если оступился человек, выходит, не удержишь его? А как же наша мораль? По-вашему, люди неисправимы?

Мазин ответил сдержанно:

— Вы не поняли меня, Девятов, или не хотите понять. Я говорю не о тех, кто оступился, осознал и страдает еще до суда и наказания. Я о том, кто и не помышляет о раскаянии, а занят одним — уйти от расплаты, замести следы. Его «бездеятельность» — форма борьбы, маскировка, попытка выиграть время.

— Что ж, и не выиграет, значит?

— Нет. Всю жизнь в таком анабиозе не просидишь, иначе зачем и закон преступать. Но какое-то время, если выдержка и терпение есть, можно, конечно. Однако как? Спокойненько лежа на печи? Простите, не верю. Нервы-то и у преступников есть, да еще и не самые, крепкие, как правило. Во всяком случае, покой ему и не снится. Ворочается, прислушивается, присматривается. Идет время. Если недалек, глуп — возникает иллюзия: пересидел, дескать, обманул! Появляется соблазн нового преступления.

— Мы, вроде, не о дураках рассуждали.

— А с «умными» еще хуже. «Умный» боится. И правильно делает. Понимает, что безопасность его шаткая и ненадежная. Но на этом «ум» и кончается. Дальше начинаются опаснейшие глупости. Потому что к преступнику укрепить безопасность? Нужно скрыть следы. Избавиться от свидетелей. Ведь пока свидетель жив подлинной безопасности быть не может. Вы согласны со мной?

— Ну, — усмехнулся тренер. — Интересно вы рассуждаете. Одно удовольствие слушать. Может, по рюмочке пропустим? У меня рыбка вяленая имеется.

— Спасибо. Не хочу.

Девятов опустил потянувшуюся к шкафу руку.

— Дело хозяйское. Я сам не люблю, когда пить заставляют. Это от бескультурья нашего. «Пей до дна! Пей.». А зачем, спрашивается, если охоты нет?.. С умным человеком и в трезвом виде поговорить приятно.

Девятов разговорился постепенно, и теперь откликался на слова Мазина не короткими, лишь бы отделаться, репликами, а весьма продолжительными тирадами:

— Я, если честно, от вас такой психологии не ожидал. Недооцениваем мы милицию. И не удивительно. Честному человеку откуда вас знать? Мы ваших сотрудников только на перекрестках видим. А вы ишь как Горбунова копнули! Вглубь.

— Я по-моему, ясно сказал: речь не о Горбунове.

— Ну, это понятно, — закивал Девятов согласно. — Это понятно. Тут дело служебное. Не для постороннего человека. Что у вас на уме, нам знать не положено. Это понятно, — повторил он навязчиво. — Не будем лукавого по имени называть. Будем по-вашему — преступник. И точка. А Редькин с Крюковым свидетели получаются? Или сообщники?

— Это одно другому не противоречит.

— Верно, верно. Сообщник — он и есть самый худший свидетель. Он-то все знает, без ошибки. Только вряд ли оба сообщники. Крюков — вернее, а Редькин — совсем мямля. Какой он сообщник? Нет, этот сам выкинулся, точно.

— Я сначала тоже так думал, — сказал Мазин.

— Да ну? Сначала? А потом?

Мазин слукавил немного, помедлив с ответом.

— Секрет? — спросил Девятов.

— Вообще-то дело служебное, но, между нами существует предположение, что в квартире Редькина в момент его смерти находился посторонний человек.

Девятов поднялся с койки непроизвольно, быстро, даже качнулся, неудачно поставив ногу.

— Разыгрываете?

— Зачем? — пожал плечами Мазин. — Мне ваша помощь нужна. Зачем мне вас разыгрывать?

— Да что ж они там не поделили?

— Не знаю. Может быть, деньги. Денег мы у Редькина не нашли.

— А искали? Его все-таки подозреваете?

— Я лично сомневаюсь. Согласен с вами — мямля.

Тренер все еще переваривал услышанное, шагая по комнате взад-вперед, рискуя отдавить Мазину ноги. Комнатка была тесной.