Перед лицом зла. Уникальные расследования лучшего профайлера Германии - Аксель Петерманн

После четырехнедельного перерыва судебный процесс возобновляется. Вновь допрашиваются важные свидетели, в том числе Тереза Винтер. Она не меняет своих показаний. Защита хватается за любую соломинку и подает множество ходатайств о предъявлении доказательств. Адвокаты не стесняются заявлять о дискредитации личности обвиняемого и говорят об «отвратительной клеветнической кампании» против него. В своем ходатайстве защита говорит: «Нельзя подменять недостаток доказательств мнимыми зловещими фантазиями обвиняемого».

В конце процесса Дитер Хабиг прерывает молчание, когда ему предоставляется последнее слово. Я смотрю, как он обращается к председательствующему судье, его взгляд ничего не выражает: «Я снова и снова пытался вспомнить, но у меня ничего не получается!» Ни слова сожаления или раскаяния.

После 16 долгих месяцев, 75 дней судебных заседаний Дитер Хабиг приговаривается к пожизненному заключению за убийство. В обосновании суда говорится, что его следует считать полностью виновным в том, что он намеревался воплотить свои садистские фантазии, использовав Мишель Ройтер. Я сравниваю резолютивную часть приговора с нашим профилем преступника. Они совпадают по всем шести пунктам.

До сих пор Дитер Хабиг не раскрыл своих тайных фантазий, равно как и то, почему он убил Мишель Ройтер.

Спусковой крючок, заставивший его стать убийцей, также остается неизвестным. Дитер Хабиг по-прежнему считает себя жертвой судебной ошибки.

2

Ухо

В паутине прошлого

Когда мне было 14 или 15 лет, я посмотрел один фильм, названия которого не запомнил. Знаю только, что в главной роли снимался Берт Ланкастер[11]. Он играл убийцу, и этот убийца был хорошим парнем. Плохим парнем оказался тюремный надзиратель. Убийца должен был нравиться зрителю, особенно потому, что он так трогательно заботился о маленькой больной птичке. Я ожидал от фильма с пометкой «16+» чего-то другого, уж точно не увидеть в нем убийцу, с любовью ухаживающего за птичкой. Я был разочарован сверх меры и подумал: какая сентиментальная чепуха! Сегодня я рассуждаю об этом несколько иначе. Но на это ушло около 40 лет.

1

Конец девяностых, жаркий летний воскресный день. Раздается телефонный звонок, и после разговора я понимаю, что впереди меня ждет череда дней, в которых будет много работы и мало сна. Так обычно бывает, когда совершается убийство.

Дежурный инспектор звонит около четырех часов дня. Мертвая женщина, вероятно, преступление на сексуальной почве. Я прошу его предупредить других коллег из отдела по расследованию убийств. Ищу ключи от машины, мои движения чуть более суетливы, чем обычно. К этому моменту я работаю в отделе убийств уже 20 лет, но каждый раз, когда предстоит выезд на труп, меня не покидает волнение, как будто это мое первое дело. Никогда не знаешь, чего ожидать в этот раз.

На своей машине я за 15 минут добираюсь до микрорайона застройки 1950-х годов: социальное жилье рядом с аэропортом, по восемь квартир в доме. Тротуар оцеплен красно-белой заградительной лентой, коллега в форме стоит у входа в здание в окружении многочисленных зевак. Я знаком с ним еще со времен службы в отделе по охране общественного порядка. Мы здороваемся, и он излагает суть произошедшего. Герта Мальштедт, пропала со вторника. Ее братья обратились в полицейский участок с заявлением об исчезновении. Второго ключа от квартиры у них не было. Полицейские проследовали вместе с ними к дому Герты. Почтовый ящик оказался переполнен. На звонки в дверь никто не ответил. Поэтому сотрудники полиции одолжили у соседа лестницу и проникли внутрь через откинутую на проветривание балконную дверь. Они сразу почувствовали неладное. Пострадавшая лежала в гостиной, с ремнем на шее, почти полностью обнаженная, с раздвинутыми ногами.

Подъезжают мои коллеги, их немного, всего четверо из двадцати. На дворе девяностые, мобильные телефоны еще не входят в базовый инвентарь каждого госслужащего. Те, кто не хотят, чтобы с ними связывались, остаются недоступными. Постоянного дежурства для всех не существует, только один коллега дежурит ночью и в выходные. Его называют ДУ – «дежурный по убийствам»; полиция любит подобные сокращения.

Мы быстро распределяем обязанности. Мои коллеги опрашивают родственников и соседей. Вместе с судмедэкспертами из отдела криминалистики направляюсь в трехкомнатную квартиру Герты Мальштедт, расположенную в бельэтаже. Уже на лестничной клетке мы чувствуем трупный запах: смесь аммиака и гнилого сыра. Герта Мальштедт, должно быть, умерла несколько дней назад, теплый летний воздух ускорил процесс разложения тела. Прежде чем войти в квартиру, облачаемся в белые комбинезоны, а поверх обуви натягиваем синие бахилы. Мы не должны оставлять новых следов – ни волос, ни волокон, ни отпечатков подошв.

Прежде чем отправиться в комнату, где находится тело, мы заглядываем в другие помещения: спальню, гладильную, кухню, ванную. Мы всегда делаем именно так: сначала осматриваемся, а затем переходим непосредственно к месту преступления. Все окна закрыты, шторы и занавески задернуты. Только в ванной комнате горят тусклые светильники в зеркальном шкафчике. Дверцы шкафа в спальне открыты, перед ним разбросаны бумаги и одежда. На аккуратно застеленную кровать вывалено содержимое ящика. На пустом ящике – металлическая вешалка, на которой повешены в ряд 15 ремней. На кухне ящик со столовыми приборами наполовину выдвинут. В раковине под красным полотенцем лежат ножницы для разделки птицы и нож. Оба предмета в крови. Я обнаруживаю что-то непонятное, завернутое в полотенце. По виду похоже на человеческую кожу, облепленную волосами. Я вынужден присмотреться, прежде чем до меня доходит, что это отрезанное человеческое ухо.

Случаи нанесения увечий жертвам, так называемые мутиляции, встречаются при убийствах редко: в Германии всего пять-шесть раз в год. Причины подобных манипуляций с мертвым телом бывают разные. Они могут быть прагматичными, когда убийце нужно без риска убрать труп с места преступления. Также здесь может иметь место сексуальный интерес или агрессия, при этом раны обычно наносятся по всему телу жертвы, а не только на определенной его части. Но в нашем случае преступник имел другие мотивы. Отрезанное ухо должно было значить нечто иное.

В гостиной запах почти невыносим. Пурпурного цвета шторы на окне задернуты и соединены прищепками для одежды. В комнату едва проникает тусклый дневной свет. Потолочный светильник выключен. Под вынутыми ящиками, на двухместном диване и на кресле, валяются бумаги, пустые шкатулки из-под украшений и отдельные ювелирные изделия. На широкой софе замечаю скомканное шерстяное одеяло, подушку, накрытую желтым полотенцем, и пару смятых тканевых носовых платка. Перед диваном стоит журнальный столик. Он был передвинут и теперь располагается по диагонали. Убитая лежит между софой, журнальным