Сострадательное прикосновение Шри Анандамайи Ма - Нараян Чаудхури
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С глазами, затуманенными слезами, я смотрел на великолепную гряду горных вершин. Внезапно произошло нечто невероятное. Всё мое существо было переполнено радостью. Ма была там! Представьте — прям передо мной! Но всё же не в физической форме. Как описать то, что невозможно выразить словами? Не было никакой формы — и всё же я ясно видел её длинные чёрные волосы, плывущие по горным хребтам. Лица не было, хотя я отчётливо ощущал её божественно милую улыбку, наполняющую моё сердце невыразимым теплом и покоем. Я не мог сдвинуться с места, стоял, как маленький ребенок, с благоговением и удивлением глядя на её величественные черты. Она была снаружи, а также внутри меня — воистину, она была моей жизненной силой, моя прана обрела форму. Не было слышно ни звука, но в глубине души я понимал значение её молчания. Оно говорило мне: «Почему ты плачешь, глупышка? Я не ушла от тебя, я всегда с тобой, всегда присутствую в твоем сердце, я — твоё истинное Я». Это переживание длилось всего несколько минут, но его хватило, чтобы рассеять тучи моего горя, прогнать тяжёлый туман, который затмил моё понимание.
Мать присутствует не только в трудные времена; она всегда начеку, даже когда речь идёт о мелких деталях нашей повседневной жизни. Ниже как раз такой пример.
Это произошло в ашраме в Варанаси. В то время, о котором идёт речь в моем рассказе, в зале под террасой, выступающей над Гангой, уже появились угрожающие трещины. Зал больше нельзя было использовать для собраний и встреч, и посетителям не разрешалось спускаться вниз. Только несколько преданных занимали некоторые боковые комнаты. Я оказался одним из тех счастливчиков. Я говорю «счастливчиков», потому что я наслаждался привилегией жить в одиночестве, прямо посреди этого переполненного ашрама. Моя комната, выходящая окнами на Гангу, находилась недалеко от «Анандамайи Гхата». В ночной тишине я часто сидел в холле у окна, выходившего на реку.
Рядом с ашрамом, на вершине гхата, находилось небольшое святилище, посвящённое Шри Ганеше. Каждый год группа рыбаков, живущих в окрестности, организует мероприятие, продолжающееся в течение пяти дней. По этому случаю над гхатом возводится приподнятая платформа. Брезентовая крыша и брезентовые стены расположены над платформой и красиво оформлены. Каждый вечер, когда их дневная работа заканчивается, преданные там собираются, а киртан, пение и чтение священных писаний продолжаются до поздней ночи.
В одну из таких ночей я, как обычно, сидел в холле и смотрел вниз на реку. Матери в то время не было в Варанаси. Я отчётливо слышал всё, что говорилось или пелось на церемонии в гхате. Часто садхаки ашрама, которые занимаются регулярной духовной практикой и ведут уединённый образ жизни, становятся очень чувствительными к шуму и вибрациям своего окружения. То же самое было и со мной в то время. Но громкость происходящего меня нисколько не беспокоила, пока она носила религиозный характер. Напротив, я с большой радостью и признательностью слушал Нама киртан и баджаны. Но все другие виды звуков или шума иногда сильно расстраивали меня.
В тот вечер я мог наблюдать, как настроение людей на платформе постепенно менялось. Хотя я не мог понять слов их песен, всё же мелодии и смех зрителей создавали у меня впечатление, что празднование приняло мирской оборот. Возможно, это было вполне безобидно, и, более того, моё впечатление могло быть ошибочным; но в ту ночь я был особенно чувствительным и чувствовал себя потревоженным. В молитвенном настроении я мысленно сказал: «В святом Каши, на берегах Ганги, рядом с ашрамом Шри Ма Анандамайи, как можно предаваться вульгарным песням? Они должны, по крайней мере, петь Махамантру!»
Не успела эта молитва оформиться в моем сознании, как я услышал могучий звук — я даже мог сказать, что «увидел» этот звук. Хорошо известно, что звук и форма тесно связаны. Существует уровень восприятия, на котором они смешиваются. Звук, который я услышал, не был произнесён никаким человеческим голосом, у него была своя собственная живая личность. Он пришёл, как огромная волна, с террасы ашрама, стекая в зал и, наконец, окутывая платформу внизу, где проходила церемония. Хотя волна не имела определенной формы, я каким-то образом чувствовал, что она связана с физическим присутствием Матери. Звуковая волна произнесла только один раз «Хари Бол» (что означает «повторяй имя Господа»), но не в той мелодии, в которой Мать обычно поёт эти слова.
Здесь голос был могучим и строгим, как упрёк или строгий приказ. Как только волна накрыла платформу, присутствующие мгновенно перестали петь. На несколько минут воцарилась полная тишина. Затем, без всякого перехода, они начали петь: «Харе Рама, Харе Рама, Рама, Рама, Харе, Харе», что является второй строкой Махамантры. Они продолжали петь в течение некоторого времени, опуская первый куплет (Харе Кришна и далее). Позже они пели «Ситарам, Ситарам», и, насколько я помню, оставшуюся часть ночи провели в пении Нам Киртана.
Моя молитва была ребячеством и вряд ли заслуживала такого сверхъестественного отклика. Но очень вероятно, что это был один из тех психологических моментов — моментов сопряжения, вызванных взаимодействием различных факторов, в которых урок, так часто забываемый, мог быть вбит в ум вышеупомянутого ребенка.
16
7 июля 1959 г. Сегодня утром в ходе какого-то разговора Матаджи рассказала, что она на тонком плане видела Свами Шанкарананду из Каши, который пришёл к ней и сказал: «Ма, я переезжаю в другой дом». Услышав это, Ма почувствовала беспокойство, опасаясь, что со Свами могло что-то случиться.
Вечером дочь Чоудхри Шерсингха, Дарсан Кумаджи, пришла со своим сыном Рави повидать Матаджи. Рави недавно очень серьёзно заболел в Лакхнау. Мы неоднократно получали известия о его тяжёлом состоянии. Его мать с глазами, полными слёз, рассказала Матаджи всю историю его болезни. Совсем недавно он был на грани жизни и смерти. Его температура подскочила до 41 градуса. Его тело, казалось,
