Джек. В поисках возбуждения - Антон Ульрих

Вечер мы провели, чинно сидя в глубоких креслах напротив камина, разожженного специально по такому случаю, и разглядывая мятущиеся по решетке тела грешников, которые были намного выразительней, нежели ангелочки на задвижке. Чувствовалось, что мастер лучше разбирался в муках, чем в блаженстве. Все это время я искоса наблюдал за Долли, пока не заметил, что и она интересуется моей особой.

Вскоре часы в углу зала пробили полночь. Лишь только все, пожелав друг другу спокойной ночи, отправились спать по комнатам, я в радостном предчувствии быстро разделся, лег на расстеленную горничной холодную постель и, задув свечу, принялся ждать. Дело в том, что кузину поселили в гостевой комнате, располагавшейся напротив моей, что меня взволновало, заставив кровь бегать намного быстрее, стуча в виски и требуя выплеска. Вскоре я услышал звук отворяемой двери в комнате напротив, и легкие шаги возвестили, что Долорес отправилась в ванную. Осторожно поднявшись с кровати, я тихо приоткрыл дверь, которая, к моему счастью, ни разу не скрипнула, и, проследив взглядом за удалявшейся по коридору фигурой в халате со свечой, прошмыгнул в гостевую напротив.

Большая круглая луна, выглянувшая из-за тучи, осветила небольшую спальню, устроенную по-спартански. Посреди комнаты стояла массивная кровать с большим пологом, над которой на стене висело распятие. Подобным ханжеским жестом мать стремилась утвердить за собой титул первой христианки Суссекса. Смею предположить, что это как-то связано с моим рождением, весьма темным, которое явно нанесло Анне душевную травму, отчего она так стремилась к отрицанию плотских утех.

Рядом с кроватью стоял небольшой туалетный столик, на котором были в беспорядке разбросаны заколки, булавки и прочие женские безделушки. Подле стояла вешалка с платьем. В глубине комнаты высился огромный платяной шкаф, оказавшийся, на мое счастье, почти пустым. В него-то я и забрался, услышав негромкие шаги в сторону гостевой. Немного погодя в комнату вошла, держа свечу, освещавшую ей путь, Долорес. Она поставила подсвечник на туалетный столик, слегка сдвинув безделушки к краю небрежным жестом, полным изящества. Через небольшую щель, оставленную незапертой дверцей шкафа, я видел, как кузина, освещенная мягким светом восковой свечи, протянула руку к поясу, развязала его и стянула с себя халат. Она немного помедлила, затем легла на постель и медленными движениями погладила тело, прикрытое лишь ночной рубашкой. Ток пробежал по мне, ладони мгновенно вспотели, а в голове появилась ясная картина: это мои руки ласкают красавицу. Горячая мелкая дрожь пробила меня сверху донизу. Что она делает, пронеслось у меня в голове? Боже, что она делает?

Долорес продолжала гладить себя, сначала легко и медленно, потом все сильнее и сильнее. Не в силах справиться с желанием, она поспешно задрала ночную рубашку, бесстыдно раздвинула ноги, открыв моему взору свои прелести. Ее пальчики заскользили по плоти, путаясь в белесых курчавых волосках. Изо рта вырвался сдавленный стон. Глаза Долорес закатились, лишь одни белки ярко светились на смуглом лице.

Словно безумный, дрожа и обливаясь потом, я напряженно следил за каждым движением, каждым жестом кузины, боясь хотя бы на мгновение упустить ее из виду, боясь даже мигнуть, отчего глаза мои ужасно болели, а веки чесались. Долли же возбуждалась все больше и больше. Она уже не владела собой. Казалось, будто в ее прекрасное тонкое упругое тело вселился демон сладострастия, терзая изнутри и доводя до исступления. Совершенно скинув с себя ночную рубашку, она каталась по большой кровати, путаясь ногами в концах полога и зарываясь головой в подушку, чтобы заглушить громкие стоны, вырывавшиеся из ее рта. Наконец она выгнулась, выставив вверх маленькую грудь со вставшими сосками, продержалась так несколько мгновений и с сильным выдохом бессильно упала на кровать, раскинув руки и тяжело дыша.

Буквально через несколько минут Долли свернулась калачиком, накрылась толстым одеялом и тут же заснула, предварительно задув свечу. Я просидел в шкафу еще какое-то время, затем тихо открыл дверцу, осторожно вылез и прошмыгнул в свою комнату. Только там я заметил, что весь низ моего белья оказался мокрым и заляпанным. Испуганный, я на цыпочках помчался в ванную комнату, находившуюся посреди коридора, где долго стирал, поминутно замирая и прислушиваясь, боясь, что кто-нибудь проснется, войдет в ванную, увидит, что я делаю, и сразу же догадается о моих проделках.

Признаюсь, ничего подобного я ранее не видел, как не видел и в последующие годы, чтобы женщина ласкала себя с подобной страстью. Увиденное той ночью до сих пор при желании легко встает живой картинкой перед глазами. Признаюсь вам, это было незабываемое зрелище!

Неделя, которую тетя Аделаида и кузина Долорес гостили в нашем поместье, была самой прекрасной из всех моих каникулярных недель. Мы с кузиной катались верхом на лошадях, совершая долгие прогулки вдоль берега Ла-Манша, выезжали все вместе на пикник, разумеется, с подачи тети, которой вечно не сиделось на месте, к величайшему неудовольствию Анны, привыкшей задавать тон в семействе, и к удовольствию всех остальных. Даже Чарльз позволил себе вырваться на время из-под влияния жены, пару раз прилюдно не согласившись с ее мнением.

Прекрасно скрывая свои истинные чувства к родственникам, Анна, к моему удивлению, позволяла вдове развлекаться, как той заблагорассудится, я долго не мог понять подобного снисхождения к даме, которую мать считала стоящей намного ниже себя. Но однажды, когда Долли послала меня за каким-то пустяком в доме, я, проходя мимо кабинета Чарли, случайно подслушал разговор отца и матери.

Темой разговора, как я догадался, послужило поведение тети Аделаиды за столом во время завтрака, к которому она вышла, по выражению матери, в чем мать родила, хотя на ней был прекрасный шелковый пеньюар, последний парижский шик, только-только входивший в то время в моду в Лондоне и совершенно незнакомый в суссекской глуши.

– Но дорогая, Адели просто более простодушная и наивная, нежели те дамы, с которыми ты привыкла общаться, – пытался заступиться за тетю Чарльз.

– А, так она уже стала Адели, – ровным, однако же полным неутолимой злобы тоном сказала Анна.

Я подкрался к полуоткрытой двери и прислушался.

– Эта особа ведет себя настолько вульгарно и распущенно, что я даже допускаю мысль о том, чтобы отказаться от нашего плана, – заявила мать. – Мне бы вообще хотелось больше не видеть ее у нас в доме. Ни ее, ни ее дочери, такой же вульгарной особы, как и эта, как ты ее называешь, Адели.

Чарли некоторое время молчал, видимо размышляя над сказанным, затем, громко вздохнув, произнес: