Взрослые и дети. #Многобукв - Людмила Владимировна Петрановская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так или иначе, до тех пор, пока важнейшим показателем успешности учреждения будет число отработанных занятий и проведенных мероприятий, а не реальная динамика достижений их воспитанников, пока нежелание ребенка учиться и любые другие трудности в его развитии будут рассматриваться не как педагогическая задача, за решение которой отвечают взрослые, а как медицинская проблема самого ребенка, будет продолжаться практика сортировки и эскалация диагнозов в сторону все большей тяжести. А диагнозы – прямая дорога к дисциплинарной психиатрии, поскольку они делают невозможным опротестование необоснованного «лечения», ведь ребенок и вправду «совсем больной».
4. Отсутствие представления о работе с детьми-сиротами как особой квалификации, отсутствие системы профессиональной подготовки кадров для этой работы.
Выше речь шла о том, что проблемы ребенка должны рассматриваться прежде всего как педагогическая задача, профессиональный вызов работающим с ним взрослым. Не так уж сложно учить детей счастливых, здоровых, способных и покладистых. Однако среди сирот такие встречаются редко. Нет у них оснований быть такими. Работать с детьми, ранеными судьбой, надо уметь, многое о них надо знать и понимать.
И вот тут встает вопрос – откуда? Сегодня в России не существует такой педагогической специализации – работа с детьми-сиротами. Нет курсов, обучающих правильному поведению с ребенком, страдающим от эмоциональной депривациии, перенесшим потерю родной семьи, бывшему жертвой жесткого обращения. Не зная, не понимая внутреннего мира этих детей, скрытых «пружин» их поведения, очень легко принять их поведение за «ненормальное». Потому что для человека непосвященного оно именно так и выглядит. Вопрос в другом: как так получается, что с сиротами работают непосвященные? Что 95 % воспитателей, руководителей, а кое-где и психологов сиротских учреждений не знают, кто такой Боулби и что значат слова «депривация» и «госпитализм»? Не знают признаков и закономерностей протекания детского горя – это люди, к которым ребенка привозят после изъятия из семьи, часто в состоянии шока? Искренне уверяют, что у их воспитанников есть «гены проституции», или «плохая карма», или что ребенку «лучше в детдоме, чем с непутевой мамашей»?
Представим себе, что детей, больных лейкозом, возьмутся лечить педиатры общей практики. Если ребенок слаб и бледен, рассуждает такой врач, наверное, переутомился. Его тошнит – несварение, конфет переел. Температура – простыл, наверное. Абсурд? Конечно. Врач плохой? Вовсе нет. Он просто исходит из своего образования, для любых других детей с вероятностью 99 % его диагнозы и предлагаемое лечение были бы абсолютно верны. Причем врачу все же легче – убедившись, что ребенку становится только хуже, или заметив какие-то дополнительные симптомы, он поймет, что ситуация вышла за пределы его компетенции и отправит больного на консультацию к коллегам. А куда отправлять ребенка-сироту педагогам, которые с ним не справляются, и квалификации соответствующей не имеют?
Согласитесь, парадокс: приемных родителей, даже с высшим педагогическим образованием, отравляют на Школу приемного родителя, и это очень мудро и правильно. А воспитатель, которому предстоит иметь дело с целой группой сирот, может прийти к детям прямо со скамьи педвуза, или из обычной школы, детского сада, техникума.
При ближайшем рассмотрении многие случаи «неадекватного» поведения детей есть просто случаи, когда взрослые не смогли справиться с этим поведением. И разумно было бы повышать способность взрослых справляться, а не «лечить» детей. Есть педагоги, у которых дети никогда или очень редко ведут себя «неадекватно». Они добиваются этого не магией, а собственным профессионализмом, определенным стилем поведения, отношения к детям. Все это можно в себе развивать, всему этому можно обучать. И среди сотрудников учреждений есть немало тех, кто хочет и готов учиться. Необходимо такое обучение им предложить, чтобы дети не становились жертвами педагогической беспомощности взрослых.
5. Закрытость сиротских учреждений от общества, концентрация всей ответственности за детей в руках руководителя учреждения.
Почему карательная психиатрия, осужденная как практика наказания взрослых, по-прежнему процветает в детских учреждениях? В первую очередь потому, что о ней не так много известно. Дети, в отличие от пострадавших диссидентов, не имеют возможности рассказать в прессе о том, что им пришлось пережить, у них нет родных, близких, друзей, которые могли бы вступиться, возмутиться, подать в суд, наконец. Кроме того, у многих из этих детей в медицинских картах с рождения стоят официальные диагнозы: «энцефалопатия», «олигофрения», «алкогольный синдром плода» и т. д. С точки зрения обывателя, они и вправду все больные, почему бы им не лежать в психбольнице?
Дети содержатся в учреждениях в полной изоляции от общества: чем серьезнее статус учреждения, тем выше забор вокруг, тем меньше возможностей у детей видеться с другими людьми, пожаловаться, попросить помощи. Волонтеры и шефы часто боятся «выносить сор из избы», чтобы не испортить отношения с руководством учреждения, которое имеет полное право в любой момент вообще запретить общение с детьми и их поддержку. У волонтеров нет никаких прав, их статус никак не определен. Их общение с ребенком полностью зависит от доброй воли администрации. В этой ситуации общественный контроль за жизнью детей в учреждении практически невозможен.
Второй, неразрывно связанный с этим аспект проблемы – это то, что руководитель сиротского учреждения является единственным и полноправным представителем всех своих воспитанников. Это значит, что в его руках могут быть судьбы от 50 до 300 детей. Такой объем ответственности противоестественен, даже в самой многодетной семье одновременно несовершеннолетних детей не бывает больше 15–20. Отвечать за большее число детей, вершить их судьбы, и при этом не стать жертвой профессионального выгорания и профессиональной деформации практически невозможно. Известно, что власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Факторы «роста абсолютности власти» очевидны: чем меньше детей поддерживают внешние связи (ходят в гости, общаются с родными, с шефами), чем более сами дети зависимы и ограничены в способностях (например, дети-инвалиды, особенно с интеллектуальными проблемами или лежачие), чем выше степень закрытости учреждения (а она напрямую зависит от тяжести диагнозов детей), тем больше злоупотреблений там будет. Даже если изначально на работу устраивались вполне приличные люди.
Лекарство от этого только одно – открытость и распределение ответственности. Необходимо законодательно прописать права и обязанности шефов. Нужен закон о возможности совместной с руководителем учреждения опеке над ребенком одним или несколькими шефами. При этом распределялись бы обязанности по воспитанию и развитию ребенка: например, шеф обязуется возить его на занятия в кружок, делать с ним домашние задания, еще что-то. Учреждение после заключения такого договора не может препятствовать контактам воспитанника с шефом, но и шеф не может
