Дом в Цибикнуре - Софья Могилевская

— Давайте не будем включать радио до того часа, пока наступит самая главная минута!.. Представьте себе: наступит самый главный праздничный час, мы включим радио и вдруг услышим голос товарища Сталина и он скажет нам, когда кончится война!

Наташино предложение понравилось всем. Радио решили установить в коридоре. Коридор украсить особенно нарядно. И праздничное собрание устроить не в столовой, как обычно, а возле репродуктора, в убранном зеленью и красными флажками коридоре.

Когда техник установил репродуктор, Женя и Генка заявили всем ребятам: тот, кто посмеет самовольно и раньше срока включить радио, будет отвечать по закону военного времени.

В самый канун праздника Наташе пришла в голову ещё одна мысль. Она рассказала про это на ухо Кате, потом Миле, потом Клаве, и все одобрительно кивнули в ответ. Тогда Наташа совсем разгорелась и помчалась к Софье Николаевне. И Софья Николаевна, которая вместе со всеми радовалась внезапному Наташиному оживлению, тоже кивнула головой и сказала:

— Хорошо. Разрешаю. Только не задерживайся. Помни, что сегодня дел много и собрание начнётся очень точно.

— Нет, нет! Что вы, я в одну минуту!

Наташа запрыгала козой вокруг Софьи Николаевны и в один миг исчезла из дому неизвестно куда. Вернее, известно куда: она стрелой понеслась по тропинке, что шла задами деревни, прямо к плетню, который огораживал сад и огород почтальона Алёши.

«Неужели, — думала Софья Николаевна, подходя к окошку и следя глазами за Наташей, которая стремительно летела по тропинке, пересекающей лужайку, — неужели и эта весёлость и это оживление — всё это результат того разговора, который произошёл между нами в тот вечер?»

«Можно к вам?» спросила тогда Наташа, нерешительно открывая дверь школьной комнаты. Был поздний час. Дети давно легли, а Софья Николаевна задержалась в школьной комнате, просматривая их классные тетради с изложением. «Конечно, можно. Только почему ты не спишь? Давно пора…» — «Софья Николаевна, — сказала Наташа, подходя к столу, — вы давно не получаете писем от своего сына?» Да, от сына давно ничего не было. Дети должны были это заметить. Ведь почти все его фронтовые письма она прочитывала им вслух. Многие мальчики начали с ним переписываться. Но почему именно сегодня Наташа об этом спрашивает? «Да, — ответила ей тогда Софья Николаевна, — очень давно. Больше двух месяцев я не получала писем от Володи…» — «Больше двух месяцев!..» повторила Наташа. Помолчав, она тихо сказала: «И я больше двух месяцев не получаю писем от своей мамы…» — «Я знаю, — сказала Софья Николаевна и взяла Наташину руку. — Но ты должна понять: твоя мама и мой Володя, ведь они на фронте… Значит, они не могут нам написать, если не пишут…» — «Вот и я так думаю, — заблестев глазами и зарумянившись, воскликнула Наташа. — Наверное, мама никак не может написать, если так долго не пишет. Но к Октябрьской революции ведь они нам напишут, моя мама и ваш Володя? Правда?» — «Если смогут, то обязательно напишут… Но только… ты это пойми, если смогут…» — «Но они обязательно смогут! — вскричала Наташа, весело тряхнув головой. — Вот увидите! Обязательно смогут. И Катюша так говорит…»

И сейчас, проводив глазами Наташу, пока та не скрылась за поворотом тропинки, Софья Николаевна медленно отошла от окошка.

Может быть, тогда, вечером, нужно было поговорить с Наташей по-иному? Сказать ей другие, более жестокие и правдивые слова? Но разве могла она это сделать?.. И разве сама она не верит всей душой, что если её мальчик сможет, он обязательно, обязательно напишет хотя бы несколько слов к такому большому дню — празднику Октябрьской революции…

Глава 30. Красная рябинка

Наташа ловко перекинула в лазейку одну ногу, потом просунула голову и плечо и вылезла по другую сторону плетня.

Вот он, Алёшин сад и Алёшин огород…

Всё здесь было не так, как летом. Всё стало непохожим, неузнаваемым. Если бы не знакомая лазейка (сколько раз летом приходилось сквозь неё пролезать!), можно было бы подумать, что это совсем посторонний, чужой сад.

Всё изменила тут осень.

Пустые и голые стояли деревья, и ничего, кроме вороха прелой, опалённой осенними морозами листвы, не было на земле.

Где высокий и пышный малинник, в которой даже Алёшину голову нельзя было разглядеть? Только по голосу можно было понять, в какой стороне Алёша, куда он кличет своих детдомовских друзей, чтобы показать им самые крупные и самые сладкие ягоды.

Неужели эти сухие и голые, эти безлистые прутики — это и есть те самые малиновые заросли?

И деревья рябины, растопырившие во все стороны обнажённые ветви, казались какими-то сухопарыми. Ничего на них не оставалось. Только скрюченные, шуршащие, похожие на бумажки листья шевелил ветер. Лишь на одном дереве, на самой макушке, случайно, чудом уцелело несколько багряных кистей. Видно, Алёша не смог залезть на такую высоту.

Эти красные кисти ветер качал, будто весёлые праздничные флажки.

Наташа пробежала между грядками, между кустами, мимо маленькой, низкой баньки и толкнула калитку, которая вела в большой двор.

Вот и сама изба. С высоким крыльцом. С белыми наличниками вокруг окон. С обширными сенями, коровником, сараем и кладовкой.

У Алёши, как и у них в доме, как и в других деревенских избах, как во всех городских домах, как всюду, по всей советской земле, в этот день шло приготовление к наступающему празднику.

Наташины ноги быстро застучали по ступенькам крыльца, потом в сенях. Она дёрнула на себя входную дверь и вместе с осенним ветром ворвалась в избу. Все — и Алёша, и бабушка, и Аннушка, и оба Алёшиных братика, — все были дома, и все занимались разными праздничными делами.

— Наташа?! — удивился Алёша и так быстро вскочил со скамьи навстречу Наташе, что все еловые ветки с его колен упали на пол.

Он тоже, по примеру детдомовских ребят, плёл зелёную гирлянду, чтобы к празднику украсить двери своей почты.

— Наташенька! — взвизгнула Аннушка и поскорее поставила горячий утюг на шесток.

Она подлетела к Наташе и принялась стаскивать с неё пальто.

И оба братика во все глаза уставились на Наташу.

Только бабушка продолжала месить тесто, хотя и глянула в сторону Наташи. Тесто под её руками урчало и квакало на разные голоса.

Наташа даже растерялась, так хорошо её все встретили. А она-то боялась Алёши! Сколько времени они совсем не говорили друг с другом!

— Я только на одну минуточку! Прямо на секундочку по очень важному» делу, — быстро заговорила она, стаскивая с себя шубку и снимая калоши.

Прежде всего нужно было со всеми как следует перездороваться. Наташа, тряхнув несколько раз головой в сторону бабушки, в сторону Алёши, братиков и Аннушки, сказала:

— Здравствуйте, бабушка! С праздником вас! Здравствуй, Алёша! Здравствуйте, мальчики! А с тобой, Аннушка, мы виделись сегодня у нас дома тысячу раз. Но всё равно, здравствуй…

Алёша со сдержанным удивлением наблюдал Наташу. Что с ней? Почему она такая весёлая? Может, получила всё-таки письмо? Может, не почтой, а с какой-нибудь оказией? Только ведь ни один человек последние дни не приезжал в детдом. Уж кто-кто, а он-то об этом хорошо знает…

— А мы уже сплели и уже развесили наши гирлянды… Гляди, какие у меня исколотые руки. Такие колючки — эти ёлки! — оживлённо и весело продолжала Наташа.

— Нет, — сказал Алёша, показывая свои крепкие руки, — нет, мои руки таких колючек не боятся… Садись, Наташа, вот сюда, на это место… Гостьей будешь.

Какая жалость, что в этот день было столько разных дел в их собственном доме и нельзя было подольше задержаться в доме у Алёши! Никак нельзя было. Софья Николаевна велела вернуться поскорее, А так было хорошо, так славно было у Алёши!

Хотя Наташа уверяла, что сыта по самую макушку и ещё выше, что только что кончился обед и вечером будет необыкновенный, праздничный ужин, всё равно ничего не помогало.

Уже бабушка, бросив тесто, раздувала на шестке горячие угли и жарила на большой сковороде яичницу. Уже Аннушка нырнула куда-то вниз, в подпол, и не успела Наташа моргнуть, она вынырнула наверх с миской квашеной капусты и солёных огурцов.

— Ешь! — сказала она, поставив перед Наташей миску.

Тогда Наташа, вкусно похрустывая солёным огурцом, объяснила, что Софья Николаевна, все ребята и весь детдом просят у Алёши побольше красной рябинки, потому что это очень украсит их зелёные гирлянды и брусничные букеты на праздничном столе.

Алёша только головой кивнул — и оба братика куда-то исчезли. Через мгновение они вернулись с такими охапками рябиновых веток, что еле-еле тащили их.

Несколько веток рябины бабушка сейчас же сунула в тёплую печь, а остальные Алёша положил около Наташи на лавку.

— Возьми, — сказал он. — Они будут в самый раз с зелёными ёлками…