Дары и анафемы. Что христианство принесло в мир? (5-е изд., перераб. и доп.) - Андрей Вячеславович Кураев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Христом же называл себя Сергей Тороп, некогда служивший участковым милиционером в Минусинске, а после пребывания в психиатрической лечебнице ощутивший себя Христом, господом Второго Пришествия, творцом Третьего Завета. Имя он себе взял новое — Виссарион.
Наша беседа длилась четыре часа. Прежде всего меня интересовал вопрос: что же именно нового возвещает Виссарион, чем он считает необходимым дополнить Новый Завет. С этим вопросом я обращался к нему несколько раз. Его первые ответы меня не устраивали. Все то, что казалось новым бывшему милиционеру, не было новым для меня как для человека, который начал собирать библиотеку по истории религии еще в те годы, когда новый «Спаситель» еще нес патрульно-постовую службу… Проповедь любви и примирения? Это уже было у пророков и в Евангелии. Враждебность богов Ветхого и Нового Заветов? Это уже было у гностиков. Идея кармы? Это было в религиях Индии. Перевоплощения? И эта идея не настолько нова, чтобы ради нее стоило бы вновь Христу приходить на землю. Что же именно столь насущного, столь разительно нового настало время возвестить людям, что для этого понадобилось устраивать «Второе Пришествие Христа»?
В конце концов Виссарион так сформулировал «научную новизну» своей проповеди: «Религии Востока учили, что перевоплощений бесконечное множество. Христиане вообще отрицают перевоплощения. Я же возвещаю, что неправы и те, и другие. Перевоплощения есть — но их всего семь. Каждой душе дается только семь попыток». В самом деле: традиционное христианство считает, что человек обретает ту или иную вечность по итогам одной своей жизни (Человекам положено однажды умереть, а потом Суд. — Евр. 9, 27). Восточные религии говорят о миллионах перевоплощений. Традиционный христианский вариант слишком требователен и ответствен. Восточный — слишком утомителен. А вот семь попыток — это в самый раз… Для успеха на рынке — вполне достаточно. А для претензий на невиданную новизну — маловато…
И, конечно, его не слишком интересовал вопрос о том, можно ли вот так просто, механически, прислонить идею кармы и перевоплощения к Библии. Ибо именно знанием Библии, как оказалось, новый Мессия не обладал.
О том, что было в ходе нашей беседы дальше, считаю полезным сообщить, потому что уж очень это было типично. Те люди, что убеждены в своей способности «обновить» и «дополнить» христианство, как правило, весьма плохо знают и христианство, и само Писание.
Так вот, наш разговор с Виссарионом естественно обратился к библейским текстам. И здесь оказалось, что передо мной собеседник, беседу с которым нельзя строить так же, как строятся беседы с протестантами. Я привожу ему какой-либо библейский текст, несовместимый с его воззрениями, а он мне в ответ: «Ну, ты же понимаешь, что Евангелия написаны обо мне. Но вот именно этого я не говорил. Это апостолы меня неправильно поняли. Я совсем иное имел в виду». Приводишь еще какое-либо библейское место, и в ответ слышишь вопрос: «А у тебя есть грехи?» На такой вопрос я, конечно, мог ответить лишь одно: «Вот этого у меня больше, чем хотелось бы». До-вольный моим признанием лжемессия поясняет: «Ну, вот. А грешный человек не может чисто понимать слово Божие. У меня же нет грехов. И потому только я могу правильно понимать смысл Библии».
И так я оказался в ситуации, более чем обычной для священника. Это обычная, вполне рядовая составляющая работы священника: объяснять человеку, что у него все же есть грехи. Приходит человек на исповедь, не понимая ее смысла, не умея каяться и заявляет: «А у меня нет грехов. Если кого и убивал — то только по делу». Или же убегает от труда покаяния другим путем: торопливым признанием во всех грехах сразу («Во всем грешна, батюшка»[146]). Или вместо своих грехов на исповеди начинает рассказывать о грехах других людей («Я, батюшка, на днях согрешила, бранное слово сказала. Но она сама виновата. Она…» — и на полчаса рассказ о действительных и мнимых грехах соседки).
Что же, вот и передо мной оказался человек, глубоко верующий в собственную непогрешимость. И мне нужно было показать ему, что у него недостаточно оснований для того, чтобы считать себя самого совершенным человеком и тем более Единородным Сыном Божиим. Конечно, его личные грешки меня не интересовали. Но дело в том, что на языке православного богословия грех — это не только нарушение заповеди, это еще и болезнь. Грех — это неполнота, ущербность. И вот эту неполноту жизни и мысли Виссариона надо было сделать очевидной. Самый простой и необидный путь к этому — это выяснить пределы его познаний.
Сначала я заговорил с ним о буддизме. Движение Виссариона именует себя «Общиной Единой веры». Он утверждает, что нашел путь к объединению всех религий, прежде всего — буддизма и христианства. Однако вскоре выяснилось, что о буддизме он не имеет просто никаких представлений. И это было настолько очевидным, что даже моему собеседнику стало понятным, что ему не следует выставлять себя знатоком буддизма. После того, как он признался в собственном незнании буддизма, я спросил его: «Как же вы собираетесь объединять то, чего не знаете? И как вы можете считать себя Мессией, Словом Божиим, Логосом, Разумом Божиим, если вы не знаете того, что известно любому образованному человеку?» Его ответ был весьма находчив: «Но ведь буддизм — это ложь. Мессия должен знать истину, но он не обязан знать ложь и грех». — «Значит, вы, объединяя буддизм и христианство, объединяете ложь с истиной?» — «Нет. О единстве я говорю только для привлечения большего числа людей. На самом деле истина только в христианстве, только в Библии и во мне».
Тогда я перевел разговор на такие предметы, незнание которых никак нельзя назвать похвальным. Оказалось, что ни древнегреческого, ни древнееврейского, ни латыни, ни современных европейских языков лжемессия не знает. Для человека в этом нет никакого преступления[147]. Но тот, кто выдает себя за Христа, — как же он не потрудился выучить родной язык истинного Спасителя? Неужели древнееврейский или древнегреческий языки — это тоже грех, прикосновение к которому оскверняет Мессию? Неужели Бог не знает человеческих языков и не понимает наших разноязыких молитв? Здесь в ответ уже было молчание.
Но кульминацией нашей беседы стал тот момент, когда Виссарион начал говорить о существовании множества богов. Услышав, что он проповедует обычный оккультный политеизм (Бог Ветхого Завета и Бог Нового Завета
