Повести и рассказы - Лу Синь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В храме была черная, как лак, тьма. А-кью тщательно запер ворота и ощупью пробрался в свою каморку. Лег и постепенно успокоился. Итак, люди в белых шлемах и белых панцирях действительно пришли, но его не позвали. Они унесли много хороших вещей, а на его долю ничего не досталось…
«И все потому, что Поддельный заморский черт – будь он проклят! – не допустил меня к революции. Иначе разве я не получил бы своей доли?» – негодовал А-кыо.
Чем больше он думал об этом, тем больше злился, и под конец душа его переполнилась горечью. В гневе он тряхнул головой и прошептал:
– Не допустили. Только вам можно. Ну, погоди, Поддельный заморский черт! Ты – мятежник, а мятежникам – ш-ша! – рубят головы… Вот возьму и донесу… Посмотрим тогда, как тебя заберут в ямынь[77] и отрубят тебе голову… А добро отберут. Всей твоей семье отрубят… ш-ша… ш-ша…
IX
Великое завершение
Ограблением дома Чжао вэйчжуанцы были и обрадованы и напуганы. Те же чувства испытывал и А-кью. Однако спустя четыре дня, ровно в полночь, А-кью схватили и отправили в город. В эту, тоже темную, ночь отряд солдат, отряд самообороны, отряд полиции и еще пять сыщиков незаметно подошли к Вэй-чжуану, воспользовавшись темнотой, окружили храм Бога земли и выставили пулемет прямо против входа. А-кью не показывался. Долгое время вообще не было никакого движения. Наконец начальник потерял терпение и назначил награду в двадцать тысяч медяков тому, кто первым проникнет к А-кью. Тогда два солдата из отряда самообороны, пренебрегая опасностью, отважились перелезть через стену. Вслед за ними отряды объединенными усилиями проникли в храм и схватили сонного А-кью, который пришел в себя, лишь когда его проволокли мимо пулемета.
В город А-кью привели только в полдень. В старом полуразрушенном ямыне солдаты, миновав пять или шесть тесных проходов, втолкнули его в какую-то каморку. Он споткнулся, и не успел еще выпрямиться, как сбитая из неотесанных бревен дверь захлопнулась, ударив его по пятке. В каморке были глухие стены без окон. Привыкнув к темноте и оглядевшись, А-кью заметил в углу двух человек.
Сердце А-кью билось тревожно, но он не унывал, потому что его каморка в храме Бога земли была не выше и не светлее этой. Его соседями оказались двое деревенских парней. А-кью постепенно разговорился с ними. Один из них сообщил, что господин цзюйжэнь требует с него долг, который не уплатил его дедушка;[78] другой сам не знал, за что его взяли… Когда они, в свою очередь, стали расспрашивать А-кью, тот бойко ответил:
– За то, что я захотел присоединиться к революции.
В этот же день, к вечеру, его выволокли из каморки и втолкнули в большой зал, где прямо против входа восседал старик с начисто выбритой, блестящей головой. А-кью подумал, что это монах, но тут же заметил, что старика охраняют солдаты, а по обеим сторонам от него стоят еще человек десять в длинных халатах. У некоторых были бритые головы, как у старика, у других волосы, длиной в целый чи, спускались на плечи, как у Поддельного заморского черта. У всех были злые, бандитские физиономии, и все они снисходительно рассматривали А-кыо. Он сразу же сообразил, что сидящий перед ним старик – важная птица. Ноги у А-кью сами собой подогнулись, и он опустился на колени.
– Говори стоя! Поднимись с колен! – хором закричали люди в длинных халатах.
А-кыо, конечно, их понял, но чувствовал, что не удержится на ногах. Тело непроизвольно клонилось вниз, и в конце концов он снова опустился на колени.
– Рабская душа! – с презрением сказали люди в длинных халатах, но вставать его больше не заставляли.
– Говори всю правду, как было дело! Этим ты облегчишь свою участь. Мне все известно. Признаешься – отпустим! – глядя в лицо А-кью. тихо и отчетливо произнес старик с блестящей головой.
– Сознавайся! – закричали люди в длинных халатах.
– Вначале… я хотел… сам присоединиться!.. – запинаясь, ответил сбитый с толку А-кью.
– Почему же ты не пошел? – ласково спросил старик.
– Поддельный заморский черт не позволил…
– Глупости! Теперь поздно выкручиваться… Где твои сообщники?
– Чего?
– Люди, которые в тот вечер ограбили дом Чжао?
– Они не позвали меня. Они сами все унесли! – возмущенно заявил А-кью.
– А куда они ушли? Скажи, и мы тебя отпустим, – добавил старик еще ласковей.
– Я не знаю… Они не позвали меня…
Тут старик глазами подал знак, и через минуту А-кью снова очутился за решеткой в каморке.
На следующее утро его опять вытащили и отвели в Большой зал. Там все было, как накануне. На возвышении сидел тот же старик с блестящей головой, и А-кью опять стал на колени.
– Хочешь что-нибудь еще сказать? – ласково спросил старик.
А-кью подумал, но сказать ему было нечего, и он ответил:
– Нет.
Человек в халате принес бумагу и сунул в руку А-кью кисточку. Но А-кью так перепугался, что душа его едва не вылетела вон: ведь он впервые в жизни держал кисточку. Он просто не знал, как ее держать. Человек указал ему место на бумаге и приказал расписаться.
– Я… я… не умею писать, – смущенно сказал А-кью, неумело сжимая кисточку в кулаке.
– Нарисуй круг – и все.
А-кью хотел нарисовать круг, но рука, сжимавшая кисть, дрожала; тогда человек разложил бумагу на полу. А-кью наклонился и, собрав все силы, начал выводить круг. Он боялся, что над ним будут смеяться. И изо всех сил старался, чтобы круг получился ровным, но проклятия кисточка оказалась не только тяжелой, но и непослушной. Дрожа от напряжения, он почти уже соединил линии круга, но вдруг кисточка поехала в сторону, и круг оказался похожим на тыквенное семечко.
А-кью было стыдно, что он не умеет рисовать круги, но человек, не обратив на это внимания, отобрал у него бумагу и кисточку; потом его увели из зала и опять втолкнули в каморку. А-кью не очень обеспокоился. Он считал, что так и надо, что в этом мире человека иногда должны куда-то вталкивать и откуда-то выталкивать. Но вот, что круг вышел неровный, – это, пожалуй, может лечь темным пятном на все его «деяния». Немного погодя А-кью все же успокоился и подумал: «Только дурачки рисуют круги совсем ровными…» Тут он и уснул.
А господин цзюйжэнь в эту ночь никак не мог уснуть: он повздорил с командиром батальона. Господин цзюйжэнь требовал, чтобы прежде всего нашли его украденные сундуки, а командир батальона главной своей задачей считал устрашение – чтобы другим неповадно было. В последнее время он совершенно ни во что не ставил господина цзюйжэня; разговаривая с ним, стучал кулаком по столу и, наконец, заявил:
– Расправиться с одним – значит устрашить сотню! Сам посуди: я всего дней двадцать как стал революционером, а уже произошло больше десяти ограблений, и ни одно из них до сих пор не раскрыто… Каково это для моей репутации? Когда же училось наконец поймать преступника, ты мне мешаешь… Не суйся! Этими делами распоряжаюсь я…
Господину цзюйжэню трудно было спорить, но он держался твердо и сказал, что, если не будут найдены его сундуки, он немедленно откажется от своей новой полярности помощника по гражданскому управлению, на что командир батальона ответил:
– Сделай одолжение!
По этой причине господин цзюйжэнь и не мог уснуть всю ночь. К счастью, он все же не отказался от своей должности.
На следующее утро, после бессонной ночи господина цзюйжэня, А-кью еще раз выволокли из каморки. В большом зале на возвышении сидел все тот же старик с блестящей головой, и А-кью опять опустился на колени.
– Хочешь что-нибудь еще сказать? – ласково спросил старик.
А-кью подумал, но сказать ему было нечего, и он опять ответил:
– Нет.
Сразу же какие-то люди – кто в халате, кто в куртке – подошли и надели на него белую безрукавку из заморской материи с черными иероглифами.[79] А-кью очень огорчился, потому что это напоминало траур. Ему скрутили руки за спину и выволокли из ямыня.
Затем А-кью втащили на открытую повозку, и несколько человек в коротких куртках сели вместе с ним. Повозка сейчас же тронулась. Впереди шли солдаты с заморскими ружьями и отряд самообороны; по обеим сторонам улицы толпились бесчисленные зеваки, а что делалось позади, А-кью не видел. Вдруг у него мелькнула мысль: «Уж не собираются ли ему отрубить голову?» В глазах у него потемнело, в ушах зазвенело, и он как будто потерял сознание. Но, придя в себя, подумал, что в этом мире у человека, вероятно, бывают и такие минуты, когда ему отсекают голову.
А-кью знал дорогу и не мог понять, почему они не направляются к месту казни. Он просто не догадывался, что его возят по улицам напоказ для устрашения других. А если бы и догадался, то все равно подумал бы, что в этом мире у человека бывают и такие минуты.
Наконец он понял, что этот извилистый путь ведет на площадь, где совершаются казни, а там… ш-ша! – и голову долой. Он растерянно глядел по сторонам. Всюду, как муравьи, суетились люди. Вдруг в толпе на краю дороги он заметил У-ма. Давно они не виделись… Значит, она работает в городе? А-кью стало стыдно, что он не проявил своей храбрости: не спел ни одной песни. Мысли вихрем закружились в его голове. «Молодая вдова на могиле» – нет, это недостаточно величественно. «Мне жаль» из «Битвы тигра с драконом» – тоже слабо. «В руке держу стальную плеть» – вот это, пожалуй, годится… А-кью хотел взмахнуть рукой, но вспомнил, что руки связаны, и не запел.
