Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

Солнце яркими лучами взрывает тайгу, ещё не успевшую отряхнуть с себя ночной покой. Я беру полотенце, иду умываться. Маю не узнать: тут она отдыхает после трудного пути и не торопится покинуть просторную долину. Вода в ней прозрачная. Дно просматривается до мельчайших песчинок.

Черпаю горстями студёную воду, плещу в лицо, на грудь, растираю тело. Чертовски неприятная процедура! Но через минуту награда: такая свежесть и такая бодрость, словно с твоих плеч свалился стопудовый панцирь.

Василия Николаевича перенесли к костру на мягкую подстилку. Больно видеть его глаза, переполненные мольбою о жизни.

Рядом с ним сидит Лебедев, сгорбленный, весь подавленный бедою друга.

Евтушенко отправляет в эфир позывные. Ему отвечают сразу несколько станций. Ещё с минуту продолжается настройка.

— Плоткин у микрофона, — сообщает радист.

Мы с Хетагуровым забираемся в палатку.

— Здравствуйте, Рафаил Маркович! — кричу я в микрофон. — Спасибо за помощь. Мы закончили маршрут. Но у нас не всё благополучно. Мы потеряли ниже устья Эдягу-Чайдаха проводников: Улукиткана и Николая. Надо срочно организовать поиски самолётом, они где-то южнее Чагарского хребта, у истоков Удыгина и Лючи. Им надо сбросить продукты, палатку, обувь, одежду, спички — этого ничего у них нет. Хорошо бы сегодня начать поиски.

— Всё возможное сделаем.

— Но это не всё. Надо немедленно доставить в Хабаровскую больницу Мищенко и Королёва. Промедление опасно. Сопровождать их буду я. Договоритесь с крайздравом о посылке санитарной машины. Сейчас мы находимся в двух километрах выше устья Нимни. Здесь посадочной площадки нет. Завтра сплывём до устья Маи на плоту. Дальнейшее — ваша забота.

— На устье Маи вас встретит катер, доставит на косу, а оттуда, при наличии погоды, вывезем самолётом. Какие ещё будут распоряжения?

— Необходимо срочно приступать к организации работ на Мае. Все людские и материальные резервы нужно перебросить сюда. Подробности получите завтра утром от Хетагурова. Что есть у вас?

— Знаю, вы ждали помощи, но не было погоды, и самолёты долго не могли пробиться к Мае. Пришлось перебросить Лебедева с Алданского нагорья и организовать поиски по реке. Остальное в норме. За Ниной послан человек в Ростов. Вчера получил от неё телеграмму, что вещи днями отправляет, а сама немного задержится.

Хетагуров остаётся ответить на радиограммы, а я выбираюсь наружу. Снова меня захватывают экспедиционные заботы. Окончательно отступают в прошлое трудные дни, прожитые на Мае.

Идём с Трофимом в баню.

— Чего не радуешься? — спрашиваю я его.

— Чему?

— Нина едет. Столько её ждал, и хоть бы улыбнулся.

Трофим насупился. Отстаёт. Ноги тяжело шагают по гальке. Какие-то мысли о Нине снова тревожат его.

Палатка окутана паром. Лебедев и Пресников купают Василия Николаевича. Слышно, как хлещут по телу берёзовые веники. Филька сидит на гальке, делает из бузины дудочку. Ни забот, ни печали.

— Сейчас донышко заткну и заиграю, — говорит он, не отрываясь от работы.

— Сколько я тебя, Филька, знаю, ты в одной поре, без изменений, — говорит Трофим.

— Завидуешь? — отвечает тот.

— Не о том речь, кнопки одной у тебя не хватает, баню на камнях устроил. Можно же было поставить палатку на песочке?

— Удивил, кнопки не хватает, да ежели бы они были у меня все, неужто пошёл бы в экспедицию работать?! — и Филька вдруг разразился громким смехом. — У нас в колхозе председатель когда-то ходил с изыскателями, да, видно, не поглянулась ему эта работёнка; так вот, как, бывало, осерчает на кого-нибудь, кричит: «Я тебя, сукиного сына, в экспедицию запеку, ты там узнаешь кузькину мать!» Я и подкатись к нему с провинностью, нашкодил в посевную, он и подмахнул мне бессрочную увольнительную. Вот я и угодил к вам. А в прошлом году в отпуск приехал к себе в деревню. Он увидел меня и начинает: «Филя, вернись, — учти: не Филька, а Филя, — бригадиром заступишь». А я ему: с удовольствием бы, да занят.

— Это у тебя, Филька, новая биография. Быстро же ты её меняешь.

— Нельзя на одном месте топтаться, — отвечает быстро Филька.

Он продул дудочку, заткнул донышко деревянной втулкой и, прежде чем заиграть, пожевал пустым ртом.

Мы знаем, Филька чудесный музыкант, но его пальцы никогда не касались струн обычных инструментов, клавишей баяна, его губы не знают ни флейты, ни кларнета. Он играет на губной гармошке, на расчёске, в его руках поют стаканы, рюмки. Попади ему на губы листок берёзы, перо дикого лука, лепесток рододендрона, и он вдует в них жизнь. Филька обладает удивительной способностью передавать на своих примитивных инструментах крик птиц, зверей, звуки тайги.

Филька рывком головы откинул назад нависающие на глаза густые пряди волос, и вдруг его лицо стало серьёзным. Щёки музыканта надулись, точно кузнечный мех, глаза затуманились, — всё забыл Филька, кроме дудочки, и потекли по притихшему лесу стройные звуки, то поднимаясь высоко, то падая.

— Филька, чёрт, забавляешься, а воды холодной принёс? — кричит Лебедев.

Филька сунул мне в руки дудочку, вскочил, схватил ведро и побежал к реке.

Василия Николаевича завёртывают в брезент, уносят к палаткам. Теперь наш черёд с Трофимом. Я плещу горячую воду на раскалённые камни, и в полотняной бане становится жарко.

— Зачем вы хотите отправлять меня в больницу? — вдруг спрашивает Трофим.

Меня его вопрос захватывает врасплох.

— Всем нам нужно показаться врачу.

— Я не вижу в этом необходимости.

— Разве ты не замечаешь, что последние дни твои нервы слишком расшатались, и неудивительно после такого напряжения.

— Неужели за это на руках ссадины, до спины больно дотронуться?

— Ну, знаешь, Трофим, если бы не верёвка, то нас не было бы в живых.

— Договаривайте до конца.

— Ты же буйствовал, и у меня другого выхода не было.

— Даже если я сходил с ума — в больницу не поеду. Теперь я вижу, куда вы хотите меня определить, — перебивает он меня.

— Надо серьёзно подумать.

— Не будет этого. Нина скоро приедет, а я в доме умалишённых. Хороша встреча!

— Успокойся. Баня не для этих разговоров, поговорим в другом месте.

— Я остаюсь здесь и не должен болеть, — решительно заявил Трофим.

— Хочешь лечиться внушением?

Он молчит, окатывает себя из ведра водою, демонстративно выбирается из «бани».

Я встревожен нашим разговором. Трофим добровольно не полетит в Хабаровск, но и насильно отправлять его нельзя. Какой же выход?

Мы с Трофимом принесли на стоянку душистых еловых веток, чтобы помягче было на камнях сидеть. Садимся в круг и принимаемся за еду. Аппетит у нас — дай бог каждому! На первое уха из свежих ленков. Нет, вру: начале выпили по сто граммов спирта за встречу. Затем занялись ухою. Сервировка