Мир без конца - Кен Фоллетт

Мостник ничего не мог прочесть по лицу Филемона и догадывался, что Грегори еще не объявил о королевском решении. Для Мерфина и Керис оно означало все. Если пост получит умеренный и разумный Клод, их мытарства кончатся, но если епископом станет Филемон, предстоят долгие годы склок и судебных тяжб.

Вел службу Анри, но проповедовал настоятель. Он поблагодарил Бога за то, что Он услышал молитвы кингсбриджских монахов и сохранил город от страшных последствий чумы. Аббат не упомянул ни о том, что братья, оставив горожан на произвол судьбы, бежали в обитель Святого Иоанна-в-Лесу, ни о том, что Керис и Мерфин помогли исполниться их молитвам, на полгода закрыв городские ворота. Выходило, что Кингсбридж спас Филемон.

— Меня просто трясет. — Обращаясь к жене, Мостник даже не старался говорить тихо. — Он все переворачивает!

— Успокойся. Бог знает правду, и люди тоже. Филемон никого не проведет.

Она, конечно, права. После сражения победители всегда благодарят Бога, но все-таки разницу между плохими и хорошими полководцами понимают.

Потом зодчий как олдермен был приглашен отобедать во дворец аббата. Он сел рядом с Каноном Клодом. Как только произнесли благодарственную молитву, начались застольные разговоры, и Мерфин тихо спросил у соседа:

— Архиепископ знает, кого король выбрал епископом?

Тот едва заметно кивнул.

— Вас?

Клод отрицательно мотнул головой.

— Тогда Филемона?

И вновь Канон едва заметно кивнул. У Мерфина опустилось сердце. Как король мог предпочесть неразвитого, трусливого Филемона ученому, разумному Клоду? Но вопрос риторический. Пройдоха умело разыграл партию.

— А Грегори уже сказал монахам?

— Нет. — Канон придвинулся к Мерфину. — Вероятно, он неформально известит Филемона сегодня вечером после ужина, а завтра на заседании капитула сообщит братии.

— Значит, у нас есть время до конца дня?

— Для чего?

— Чтобы изменить его мнение.

— Не получится.

— Я попытаюсь.

— Не получится.

— Не забудьте, я теряю все.

Зодчий не мог есть и лишь ковырял в тарелке, с нетерпением дожидаясь, пока архиепископ встанет из-за стола, затем подсел к Грегори:

— Если вы готовы прогуляться со мной до собора, я бы поделился с вами тем, что — надеюсь, не ошибаюсь — живо вас интересует.

Лонгфелло кивнул. Они прошли в собор, где Мерфин мог не опасаться, что их подслушают. Архитектор глубоко вздохнул. Его замысел очень опасен. Переубедить короля. Если не выйдет, могут обвинить в измене и казнить.

— Долгое время ходили слухи, что где-то в Кингсбридже существует некий документ, который король желал бы уничтожить.

Не изменившись в лице, законник ответил:

— Продолжайте.

Иными словами, лондонец подтвердил слова Мостника.

— Это письмо находилось у недавно умершего рыцаря.

— Умершего! — изумленно воскликнул Грегори.

— Вам, очевидно, известно, о чем я говорю.

Лонгфелло ответил как истинный законник:

— Предположим — просто, дабы продолжить разговор, — что известно.

— Шут его знает, что там в нем, но я хотел бы оказать службу королю, передав это письмо.

Он прекрасно знал, что в этом письме, но из осторожности, как и Грегори, предпочел сделать вид, будто понятия не имеет.

— Король будет признателен.

— В какой степени?

— Вы о чем?

— О епископе, который милее людям Кингсбриджа, чем Филемон.

Лонгфелло жестко посмотрел на собеседника:

— Вы пытаетесь шантажировать короля Англии?

В этом-то и опасность.

— Мы, жители Кингсбриджа, торговцы и ремесленники. — Мерфин старался говорить спокойно и убедительно. — Покупаем, продаем, заключаем сделки. Я просто пытаюсь заключить с вами сделку. Хочу кое-что продать и предлагаю свою цену. Это не шантаж, не принуждение. Я ничем не угрожаю. Не хотите приобрести мой товар, говорить не о чем.

Дошли до алтаря. Грегори посмотрел на высившееся распятие. Мерфин точно знал, о чем он думает. Законник размышлял, что лучше: арестовать олдермена, доставить в Лондон и пытать до тех пор, пока он не выдаст местонахождение документа, или поступить проще и удобнее королю и назначить епископом Кингсбриджа другого человека. Воцарилось долгое молчание. В соборе было холодно, и мастер поплотнее закутался в плащ. Наконец Лонгфелло спросил:

— Где письмо?

— Недалеко. Я отведу.

— Хорошо.

— А наша сделка?

— Если мы говорим об одном и том же документе, даю слово чести.

— И сделаете епископом Канона Клода?

— Да.

— Спасибо. Нам придется немного углубиться в лес.

Они пошли по главной улице, через мост, их дыхание клубами поднималось в воздух. В лесу зимнее солнце почти не грело. На этот раз Мостник нашел дорогу намного быстрее и сразу узнал источник, большую скалу, болотистую долину. Скоро открылась поляна с мощным дубом, и олдермен подвел законника прямо к тому месту, где закопал свиток.

Здесь кто-то побывал. Мерфин тщательно разровнял землю и набросал листьев, но тайник все же нашли. Около пустой ямы в фут глубиной высилась кучка недавно выкопанной земли. Зодчий в ужасе уставился на нее:

— Вот черт.

— Надеюсь, это не часть шарады… — произнес Грегори.

— Дайте подумать, — перебил его Фитцджеральд.

Грегори замолчал. Мерфин принялся рассуждать вслух:

— Об этом знали только два человека. Я не говорил никому, значит, сказал Томас. Он перед смертью повредился рассудком. Думаю, просто не осознавал, что говорит.

— Но кому он мог сказать?

— Последние месяцы Лэнгли провел в обители Святого Иоанна-в-Лесу, куда монахи никого не пускали. Значит, монаху.

— И сколько их?

— Около двадцати. Но мало кто способен понять важность стариковского лепета о каком-то спрятанном письме.

— Это все прекрасно, и где же оно сейчас?

— Мне кажется, я знаю. Дайте мне еще один шанс.

— Хорошо.

Они двинулись обратно в город и пересекли мост. Солнце заходило за остров Прокаженных. Мерфин и Грегори вошли в сумрачный собор, из-под юго-западной башни поднялись по узкой винтовой лестнице в маленькую комнатку, где хранились костюмы для мистерий.

Архитектор не был здесь двенадцать лет, но пыльные кладовки редко меняются, особенно в соборах, и эта не являлась исключением. Нащупав в стене камень, он вынул его. Все сокровища Филемона лежали на месте, включая выгравированное на дереве любовное послание. Только к ним добавился мешочек из промасленного сукна. Мерфин развязал его и вынул свиток тонкого пергамента.

— Я так и думал, — сказал он. — Прохвост выудил тайну из Томаса, когда тот потерял рассудок.

Никаких сомнений: настоятель хранил письмо на случай, если вопрос о назначении епископа решится не в его пользу, но теперь оно в руках у Мерфина. Олдермен передал свиток Грегори, и тот развернул его. Лонгфелло водил глазами по строчкам, и лицо его медленно покрывала смертельная бледность.

— Боже милостивый. Так слухи оказались правдой.

Скручивая свиток, лондонец имел вид человека, который нашел то, что искал много лет.

— Это то, что вы ожидали? — спросил Мостник.

— О да.

— И король будет признателен?

— Глубоко признателен.

— Так ваша часть сделки?..

— Будет выполнена, — кивнул Грегори. — Вашим епископом станет Клод.

— Слава Тебе, Господи, — вздохнул зодчий.

Когда через восемь дней рано утром Керис в госпитале учила Лоллу накладывать повязки, вошел Мерфин.

— Я хочу тебе кое-что показать. Пойдем в собор.

Стоял ясный морозный зимний день. Суконщица закуталась в тяжелый красный плащ. Когда они шли по мосту в город, Фитцджеральд остановился и вытянул руку:

— Шпиль готов.

Керис посмотрела наверх. Он виднелся сквозь паутину хлипких лесов — высокий, изящный. Глядя на сужающиеся, устремившиеся в небо грани, целительница думала, что они, пожалуй, никогда не кончатся.

— И это самое высокое здание в Англии?

Мерфин улыбнулся:

— Да.

Прошли в собор. Архитектор повел жену вверх по лестнице, расположенной в стене центральной башни. Он привык взбегать наверх, но Керис, когда они добрались до вершины башни и ступили на дорожку, огибающую основание шпиля, тяжело дышала. Наверху дул резкий холодный ветер.

От взгляда вниз перехватывало дыхание. Перед ними на север и запад расстелился весь Кингсбридж: главная улица, рабочий район, река, остров с госпиталем. Дым поднимался из тысяч каминов. Маленькие люди торопливо двигались по улицам, пешком, верхом или на телегах, несли сумки с инструментами, корзины с продуктами, тяжелые мешки; мужчины, женщины, дети, толстые, худые, в бедной одежде или богато и тяжело разодетые. Основные цвета — коричневый и зеленый с вкраплениями голубого и алого, как у фазана. Суконщица невольно задумалась: у каждого своя жизнь, каждый богат и сложен, с драмами в прошлом и неизвестностью в будущем, с дорогими воспоминаниями и тайными печалями, с друзьями, врагами, любимыми.