Избранные творения - Григорий Нисский

Но что всякая воздушная влага делается облаком, и оттуда изливаются на землю дожди, это показало предшествующее слово, этому научает и пророчество, восписуя таковое дело Богу, когда говорит: призывает воды морские и разливает их по лицу земли (Ам. 5:8), и иное многое. И что все облака возгораются, и совершенно сгорают от теплоты, которая выше их, познали мы это из действительности. Посему остается не упустить из виду возражения, которое естественно возникает перед нами из сказанного. Ибо иной на основании прежних исследований скажет: из примера, что бывает с маслом, познали мы, что вещественное в предмете и по сгорании не погибает, а переходит в воздух, измененное действием огня; но по уничтожении влаги противоположным качеством возможно ли влажному естеству навсегда оставаться не умаляемым, когда сущность теплоты непрестанно пожигает влагу в парах, и превращает в качество сухости, как на основании исследований показало сие обозрение? Посему, если влага испаряется, и влажность, будучи в парах разделена на тонкие и неделимые участки, делается удобоуловимою для теплоты; то, по перехождении влаги в сухое качество, по всей необходимости должно признать более истинным то положение, что есть некое обилие вод, из которого всегда восполняется истраченное огнем. А, может быть, в подтверждение такого мнения иной и из Писания позаимствует некое свидетельство об отверзшихся небесных хлебах (Быт. 7:11), когда надлежало стать всей земле под водою, всякой вершине гор быть в великой водной глубине.

Но утверждаю, что возражение, взятое из Писания, можно отстранить другим Писанием. Ибо знаю, какое употребление Божественных речений обычно Писанию. Что означает оно словом: отверзть, и на что указывает словом: заключит? Ибо явно, что отверзается заключаемое, и заключается отверзаемое. Так, когда во времена Илии усилилась засуха, Писание говорит: заключено было небо на три года и шесть месяцев (Лук. 4:25). Думаю, что выражение Писания: хляби небесные отверзлись употреблено в том же смысле, в каком и сие: заключилось небо во время бездождия. Но тогда, по молитве Илии явившееся из моря облако (3 Цар. 18:44) отверзло им небо пролитием дождя. А сим ясно показывается, что тогда не разверзшаяся небесная твердь излила дождем так называемые над твердью воды, но Писание называет небом окружающий землю воздух, определяющий собою место парам, то есть предел тончайшему естеству того, что над ним, далее которого не имеет никакой силы восходить ничто более тяжелое, ни облако, ни ветер, ни пар, ни испарение, ни птица. Посему, что у нас над головою, то Писанию обычно называть небом: так птиц летающих в сем воздухе называет небесными (Быт. 1:26). Но если это действительно так; то слово наше не решило еще другого вопроса; почему претворение паров в сухость не умаляет влаги, утрачиваемой от преобладания теплой сущности. Но для сего хорошо будет изобрести иной ход умствования, согласный с воззрением сего слова; и может быть, при люботрудной внимательности удастся нам не погрешить в предположении приличном предмету рассуждения.

Слышу пророчество, в котором изображается величие могущества Божия чудесами в твари; оно говорит: Кто исчерпал воды горстью своею и пядью измерил небеса, и вместил в меру прах земли, и взвесил на весах горы и на чашах весовых холмы (Ис. 40:12)? Сими словами, думаю, пророк ясно научает, что каждая из стихий описывается особенными мерами: потому что содержительная Божия сила, которую пророк именует рукою, горстью, пядью, каждое из существ особым образом заключает в должную меру. Посему, если небо измеряется Божьею силою, вода рукою, вся земля горстью, и холмы взвешены, и горам определено явное мерило; то по всей необходимости каждому существу должно оставаться при собственной своей мере и при своем мериле, так что не может произойти ни увеличения, ни сокращения в том, что отмерено Богом и объемлется Его могуществом. Поэтому, если пророчество свидетельствует, что в существах не бывает ни прибавления, ни умаления, то каждое непременно навсегда остается при собственной своей мере, даже когда естество существ оказывается изменчивым. все прелагающим в то или другое, каждую вещь переиначивающим в что либо иное, и из этого снова посредством преложения и переиначивания приводящим обратно в то, чем была первоначально.

Но что влажный пар, быв в пламени, переходит в земленистое качество, горением будучи преложен в нечто сухое, это в сказанном выше достаточно дано разуметь представленным в пример маслом, и после сего надлежит рассмотреть, точно ли, по изменении вещества пара в противоположное качество, возможно оставаться вверху этому остатку пара, как замечает в одном месте слово сие, претворенному горением в, нечто тончайшее и неприметное?

Думаю, что по известным вам примерам можно заключать и об этом. Ибо здесь тонкие частицы дыма не навсегда остаются носящимися в воздухе, но по разреженности воздуха сходятся с сродным, окрашивая собою землю, стены и дерево на крышах. Посему, сообразно с сим, и о паре также можно предполагать, что и он, поднятый ветрами вверх в выспренний и пламенеющий слой воздуха, при претворении влажного качества сохраняет вещественность, а сделавшись сухим, привлекается к сродному, и возвращается земле. Ибо в каждое из существ с естеством вложена сила притягивать свойственное ему; посему нет никакой несообразности сделать такое предположение, что пар, делаясь каким–то сухим и земленистым, по сему качеству примешивается к сухости земли. Посему, если бы всякое естество влажной сущности было маслянистое; то по грубости сего качества горение обращало бы цвет таковых паров в черный, и про исходящее было бы для всех явно, будучи доказываемо принимаемым видом. Но поскольку в парах водного естества производится что–то самое тонкое и прозрачное, и они, по доказанному выше, вошедши в огонь, влажное качество меняют на сухое; то, если мысль наша и признает это чем–то существенным, по всей необходимости должна сие нечто, тон

кое, убегающее от нашего наблюдения, представлять чистым и воздухообразным. Но если кто признает чувство более достоверным, нежели понятие разума, и старается глазами усмотреть оные неделимые и неприметные величины; то желающему можно видеть, что воздух наполнен такими частицами, когда солнечный свет, входя в окно, сделает более явственною ту часть воздуха, которая освещена лучом. Ибо что недоступно для глаз в прочей части воздуха, то при помощи луча усматривается в бесконечном множестве вращающимся в воздухе. Посему, кто остановит на этом глаз, тот найдет, что поток тонких оных частиц всегда стремится в низ. Открывающееся же в части воздуха служит доказательством, что и во всем происходит подобное сему, потому что все само себе подобно, и целое составляется из частей. А если поток сих тонких и неделимых частиц во всякое время стремится по воздуху к земле; явно же, что не эфирное что либо, будучи раздроблено на сии частицы, рассыпается в воздухе; потому что естество огня не подвергается раздроблению и разлиянию на тонкие части; то по всей необходимости должно увериться, что опускается в низ вещество того самого, что показано было в сем слове восходящим в парах, и что влаги, какие привлечены были естеством теплоты, будучи сожжены и сделавшись землянистыми, не удерживаются долее огнем, но опять возвращаются земле. Так пища, по изменении ее в нас перевариванием в некое тонкое качество, к какой части тела приблизится во время пищеварения, той части переваренное и делается прибавлением. И поскольку многообразна разность членов в составе тела по сухости и влажности, по теплоте и холодности; то при каком бы члене часть пищи ни находилась, делается тем самым, что этот член по природе своей; потому что он, овладев благовременно, себе усвояет тонкость переваренного: подобным сему образом происходит из неделимых оных величин непрестанно совершающееся нечувствительное приращение на земле. Почему прилипающее ко всякому предмету, чем бы ни было по сущности приемлющее, в то естество изменяется, и делается в земле землею, в песке песком, в камне камнем, во всем всем; каким бы из твердых веществ ни было приявшее, принятое превращается в овладевшее им. Если же кто твердость камня признает не допускающею такого приращения; то при всей последовательности нашего рассуждения не почитаю должным спорить с думающими так; потому что их рассуждение не будет иметь никакой силы, если предположим, что этот падающий сверху поток земленистых частиц от того, что не приемлет их, ветры переносят к сродному.

Но иной, может быть скажет, что слово наше опускает из вида собственную свою цель, и предположив доказать, что влажное естество навсегда пребывает в первоначальной своей мере, само того не примечая, ведет к противному заключению. Ибо остается ли в огне возгоняемое вверх, или став сухим опять возвращается на землю, в том и другом случае будет равное умаление воды, и тем не менее сим рассуждением доказывается необходимость преизбытка влаги, по причине всегдашней непременной ее убыли. Посему слову нашему необходимо будет снова рассмотреть естество существ, чтобы в нем рассуждение наше открыло нам путь к предположенной цели.