Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

– Я владелец имения. Что вам нужно?

– Вы Крупп?

– Да, Крупп фон Болен.

– Вы арестованы.

По поводу дальнейшего существуют различные версии. Азраэль говорит, что подполковник предложил Круппу следовать за ним, они оба спустились вниз по лестнице, и на глазах у изумленных слуг Крупп сел на заднее сиденье джипа. Военный корреспондент сел с ним рядом, офицер – впереди. Сам Альфрид позже прокомментировал это с усмешкой: «Было поразительное время». Если верить дворецкому, «американские солдаты ворвались в дом и стали его обыскивать, а американский офицер вел Круппа, грубо схватив за руку, словно полицейский». Однако известно, что в то утро никто из солдат не входил в здание и маловероятно, чтобы старший офицер пытался унизить своего пленника, который, по свидетельству всех очевидцев, держался с достоинством. Рассказ дворецкого можно объяснить тем, что слуги испытали просто шок. Арест своего патрона они восприняли так же, как обитатели ставки Гитлера могли бы воспринять арест фюрера.

По дороге Крупп, как вспоминает журналист, поняв, что он штатский, что-то сказал ему по-английски. Они разговорились. Крупп рассказывал, что его работа «не имеет никакого отношения к войне», что он просто промышленник, который выполнял приказы и даже не имел больших доходов от работы на правительство, поскольку были установлены твердые цены.

Доставив своего пленника в штаб полка, Сэгмоен доложил о нем командиру полка и спросил, желает ли он поговорить с Круппом. Полковник Ван Бибер ответил, что не желает разговаривать с «этим сукиным сыном», и предложил отправить его в лагерь для военнопленных. Если Крупп у себя на вилле счел, что следует заставить ждать американцев, явившихся его арестовать, то здесь командир полка счел, что ему не подобает прямо разговаривать с арестованным. Однако Крупп не служил в вермахте, не принадлежал к военнопленным в обычном смысле, и такими, как он, занимались офицеры разведки. Первый допрос состоялся на кухне поврежденного рурского дома. Крупп согласился говорить по-английски. Его спросили:

– Почему вы не покинули Рур?

– Я хотел остаться на своем заводе вместе со своими товарищами по работе, – пожав плечами, ответил он.

– Вы – нацист?

– Я немец.

– Вы – член нацистской партии?

– Да, как и большинство немцев.

Нужно заметить, что «большинство немцев» как раз не состояло в национал-социалистской партии. Ее членами были только 6 процентов граждан Германии и 1,3 процента принадлежали к партийному руководству.

– Каков размер вашего жалованья?

– Я должен отвечать? – раздраженно переспросил Крупп.

– Да, – ответил офицер.

– Четыреста тысяч марок в год, – ответил хозяин концерна, закуривая сигарету «Кэмел».

Поясним: Крупп назвал сумму, равную 160 тысячам долларов по довоенному курсу, хотя никакая цифра не была бы реалистичной. Вопрос показывает невежество ведущего допрос – Крупп был единоличным собственником всего концерна, поэтому говорить о «жалованье» не имело смысла.

– Вы все еще считаете, что Германия победит в войне? – продолжал американец.

– Не знаю, – ответил Крупп. Вспомним: он только недавно избавился от ценных бумаг рейха на огромную сумму. – Политика – не мое дело. Мое дело – производить сталь.

– Каковы ваши послевоенные планы?

– Я надеюсь восстановить заводы и возобновить производство.

Американцы были раздражены, решив, что он говорит о возобновлении производства оружия. Они отпустили Круппа и занялись изучением фотографий незаконченных единиц боевой техники, обнаруженных на сталелитейном заводе.

Первый допрос мало что дал американской службе разведки. Допросы должны были продолжиться в будущем. Альфрид же полагал, что все позади.

Вернувшись на виллу «Хюгель», Альфрид объявил, что находится здесь под «домашним арестом в маленьком доме» (который состоял из шестидесяти комнат). Арест, как полагал он сам, будет продолжаться всего несколько дней. Тем не менее, Альфрид в принципе считал, что, как единственный собственник «кузницы фюрера», он должен, подобно своему отцу, разделить горечь поражения.

Крупп не сразу понял, что происходит в действительности. Меры безопасности постепенно ужесточались. Журналистов к нему больше не допускали, и корреспонденты английских и американских газет вынуждены были питаться слухами типа того, что «американцы взяли штурмом замок из 800 комнат» или что «Крупп находится под арестом в домике садовника». 21 мая Альфрида увезли из замка под усиленной охраной. Он попал в Реклингхаузен, где более мелкие «бароны фабричных труб» выбрали его старшим по лагерю. Через месяц в «Таймс» появилось сообщение, что он находится в руках англичан. В официальном коммюнике в августе было объявлено, что «Крупп задержан частями английской армии на Рейне». С этого времени он официально считался подозреваемым в военных преступлениях. Что касается Густава, то сначала следствию ничего не было известно о его состоянии здоровья и возрасте, потом же, после консультаций, прокуроры пришли к выводу, что следует заниматься делом его сына, по которому есть достаточные основания для предъявления обвинений.

Крупп не хотел верить этому. Строя свою защиту, он выбрал тезис о том, что его преследуют из-за репутации его династии. Через три года в Нюрнберге он заявит, гордясь прошлым: «Когда в 1943 году я принял ответственность за имя и традиции Круппов, то едва ли я предвидел, что это наследие приведет меня сюда… И однако, Круппы были объявлены военными преступниками задолго до окончания войны, а не из-за обвинений, которые теперь составлены против меня, а на основании старого, но ложного представления, будто Круппы хотели войны и развязали войну». Таким образом, пытаясь поставить под сомнение обвинения в грабеже и применении рабского труда, он хотел уверить немецкое общество, и особенно бизнесменов Объединенных Наций в том, что был осужден просто по факту собственного рождения в семье Крупп.

Однажды охранник – американец немецкого происхождения – спросил Альфрида, как лучше к нему обращаться: господин Крупп, господин фон Болен или господин Крупп фон Болен унд Хальбах. В ответ он услышал: «Называйте меня просто Крупп. Я попал сюда из-за этого имени. Эта камера – моя доля в великом наследии Круппов».

Арест Круппа особенно переживал дворецкий Дорман. Возможно даже, он превратился из-за этого в одного из первых антиамериканцев в послевоенной Еаропе. Дорман не мог понять, как же так: в мирное время солдаты могут позволить себе быть вежливыми (их даже поощряют к этому), но воюющие солдаты профессионально невежливы. После того как виллу покинул подполковник Сэгмоен, ее наводнили грубые, заляпанные грязью военные, чтобы оборудовать артиллерийский наблюдательный пункт под застекленным потолком. Заняв виллу, американцы, как им казалось, сами превратились в мишень для артобстрела противника или для снайперов. Однако шли дни, а из-за реки никто по ним не стрелял. Они решили, что вилла «Хюгель» является некоей святыней для верденцев либо у них мало боеприпасов.