Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Так вот, эти новенькие пробыли в крепости недолго, но успели узнать много интересного. Аман, общаясь с курсантами-баракзаями, которыми ему предлагали покомандовать, выяснил, что через пару недель всех их отправят в Афганистан. А пленных, тех, кто покрепче, якобы решили передать в банды в качестве тягловой силы и на обмен-продажу. Ну а доходяг – тех просто кончат, не нести же их на носилках…

А Рашиду удалось подслушать разговор двух прибывших в лагерь арабов – их вроде как советниками назначили. Эти арабы Рашида за своего не признали, поэтому говорили в полный голос, не стесняясь. Известное дело, арабы только себя настоящими мусульманами считают, а все остальные – это так… Второго сорта люди, не понимающие благородную арабскую речь, стало быть, не способные в полной мере ощутить благодать, заключенную в сурах священного Корана… Спесь многих подводила…

Так вот, эти важные арабы открыто говорили, что через десять дней лагерь должен быть очищен «от грязных и лишних». Кого они так «классифицировали» по категориям, Рашид не понял, но в ходе совсем не случайного разговора явственно услышал, что моджахедам предстоит организовать подход действующих в Афганистане банд к местам их встреч с пакистанскими «братьями» – причём на афганской территории. Дело в том, что не всем моджахедам и в Афганистане, и в Пакистане разрешалось пересекать границу…

Этими своими новостями Аман и Рашид поделились с Абдул Хаком, а тот пересказал всё Борису. И не просто пересказал, а с «добавочкой» – при очередном вывозе нечистот подполковник увидел на свалке коробку из-под батарей для радиостанции. Абдул Хак предположил, что дополнительная радиосвязь могла понадобиться в случае отправки из Зангали в Афганистан большого «контингента» с большими планами… А ещё Абдул Хак слышал от земляков, что вскоре для встречи с беженцами в Пешавар должен прилететь не кто-нибудь, а президент Афганистана Бабрак Кармаль. «Зачистить» на всякий случай Зангали могли и к его визиту… Неужели лагерь действительно собрались ликвидировать? Такие слухи ходили и раньше, но они никогда не были такими детальными… И на конкретные источники никто раньше не ссылался.

А на следующий день после того… как Абдул Хак поведал Борису эти тревожные новости, во внутренний периметр лагеря аккурат в полдень въехали пять грузовиков с зарешечёнными окнами на кунгах. Но выпрыгнули из них не моджахеды, а пакистанские солдаты, чего раньше никогда не бывало, по крайней мере на памяти Глинского. Борис занервничал, испугавшись, что прямо вот сейчас может начаться эвакуация учебного центра, но оказалось, что в грузовиках привезли боеприпасы.

Причем столько! Такого количества патронов к китайским «калашниковым» и выстрелов к самопальным пакистанским гранатометам в Зангали не завозили никогда.

Абдул Хак, быстро понявший, что всю эту «радость» разгружать придётся узникам, предположил, что у моджахедов произошёл какой-то сбой.

– В мозгах у них сбой, – хмуро отозвался Глинский, пристально разглядывавший грузовики. – Разгружать-то вот это всё будем мы, только вот интересно, куда?

Вопрос был и в самом деле не праздный. Лагерный курсантский склад ещё не достроили, а боеприпасы – вот они… Придётся сначала крепостные склады забивать под завязку, а дальше-то что?

Борис задумался:

«Так-так… Чего-то я не понимаю… Если лагерь забивают под завязку боеприпасами – это явно не под визит наших… Или наоборот, именно под него? Чтобы хоть временно, но обозначить лагерь как пакистанский военный склад! Ну да! Исламабад и Раббани решили обезопасить себя от излишнего любопытства возможных посетителей. Сунут нос русские аэродромщики, а им: нельзя, мол, уважаемые, строго охраняемый военный объект, ближе, чем на 500 метров, не приближаться… Ну а если дорогие гости всё же заподозрят уважаемых мужей в помыслах шайтана, то из чувства дружбы с великим советским народом, так и быть, покажем всё, как есть. Видите – склад армии Пакистана. Никого посторонних нет. Ничего, связанного с аэродромом. Да, есть американские советники-вооруженцы. Они работают как раз на складе. Консультируют. Как регламенты хранения соблюдать. А чего тут такого военного? Советские советники тоже так… консультируют… по всему миру… А пленных нет и не было никогда. Да и откуда им взяться на пакистанском-то сугубо оружейном складе? Да, дела… Куда же они нас на самом деле собираются деть? И когда? Вот в чём основной вопрос: когда?»

Глинский не мог найти ответы на мучившие его вопросы и от этого мрачнел всё сильнее и сильнее…

Грузовики они разгружали до самого вечера, и к концу работ даже не «заглушенный» уколами Мастери едва не упал замертво. С ним в паре оказался Мухаммед – тот странный здоровяк, раненный в рот и в шею. А ещё у него не было двух пальцев на правой руке – их ему отрубил хазареец Юнус, чтоб больше стрелять не мог… Ходили слухи, что этого парня взяли с боем… Сколько ни прикидывал Борис «параметры» этого бедолаги на свою мысленную «картотеку» без вести пропавших – ничего не получалось. Видимо, этот белобрысый здоровяк просто не успел попасть в «дачные» карточки. С учетом того, что представляла собой советская военная бюрократия, ничего удивительного в этом не было…

Бешеный темп работ по разгрузке боеприпасов объяснялся просто – «духи» хотели, чтобы грузовики с военными пакистанскими номерами как можно быстрее покинули лагерный периметр. Ведь Пакистан формально соблюдал нейтралитет в отношении происходящего в Афганистане… мало ли что те же курсанты сморозят, попади они потом в плен к шурави…

А ящиков было так много, что часть их пришлось даже затаскивать прямо на крепостную стену и размешать возле постов охраны.

Когда управились с последним ящиком, Борис опустился прямо на землю, потому что ноги просто отказывались его держать. Рядом с ним примостился и Мухаммед. Этот парень и впрямь оказался необычайно здоровым – после каторжной пахоты у него ещё хватало сил на разговоры, если так можно было назвать его мычание и гукание. Он несколько раз ткнул обрубком пальца в образок, выколотый на предплечье Глинского, и выдал набор звуков на целый монолог. Слов Борис, конечно же, не разобрал, а вот интонация, ритмический строй непонятных фраз, как ни странно, показались ему смутно знакомыми… Будто когда-то давно Глинский уже слышал похожий бубнёж… Когда кто-то что-то долго рассказывал… Причём рассказывал один… Где же это было? Борис так ничего и не вспомнил, но вгляделся в Мухаммеда повнимательней:

– Ну, что ты хочешь мне сказать? У тебя такой же образок был? Мама перед Афганом дала?

Парень обрадованно закивал.

– И что – потерял?

Мухаммед качнул головой.

– А что ж, не потерял – значит, украли?

Снова кивки.

– В Афгане уже? Нет? В Союзе ещё? Опять нет? А где же, если не в Союзе и не в Афгане? На пересылке, что ли?

Белобрысый опять закивал и замычал обрадованно, а Борис аж сжался, словно от какого-то странного предчувствия: ведь татуировку-то ему накалывали с того самого маленького картонного образка, который он случайно подобрал на пересылке в Тузели… Раз Борису предстояло стать «Николаем», то и Никола Чудотворец оказался в самый раз. Неужто он и впрямь образок этого парня тогда нашёл? И его судьбу, получается, подобрал. По времени вроде сходится…

Борис помотал головой: «Да ладно… Ерунда всякая мистическая в голову лезет… Этих образков – десятки тысяч напечатали… И каждому второму солдату, если вообще не каждому, мать как оберег вручала… на войне все комсомольцы-активисты очень быстро молитвы разучивали. Это просто совпадение…»

Вслух же он спросил глухо, потому что голос как-то вдруг сел:

– Ты сам-то откуда, парень? Где призывался?

Мухаммед забубнил что-то непонятное, и Борис попросил:

– Ты на земле напиши… Сможешь?

Здоровяк кивнул и большим пальцем правой руки начал выводить на песке буквы. Глинский как-то даже особо и не удивился, прочитав получившееся слово: «Таруса». Потом он долго молчал, словно не решался задать следующий вопрос. Однако всё же задал его:

– Адрес свой помнишь?

Мухаммед угукнул и старательно вывел на земле «Светска 55».

«Не может быть! Этого не может быть! Олег… Здравствуй, брат… Как же тебя угораздило-то, парень. Бедная Людка, за что ж так-то… На одну голову всё…»

Пауза затягивалась. Мухаммед, вернее уже Олег, вдруг ткнул пальцем в плечо Глинскому и тут же в написанное на земле слово «Таруса». И забормотал что-то вопросительное.

– Что? Я? Да, бывал в Тарусе. Пару дней. Машину туда перегонял. ЗИЛ-130, понимаешь?

Парень медленно кивнул, но вот смотрел как-то странно, словно какого-то другого ответа ожидал.

«Нет-нет… Он меня никогда не видел. Людмила только рассказывать обо мне могла, у неё даже фотографий-то моих не было… Или были? Когда она у нас на даче прибиралась, теоретически могла какую-нибудь прихватить… Хотя вроде ничего не пропадало… Да и кого можно узнать по старым фотографиям… Мы теперь все совсем не такие, как на снимках. Нет, он опознать меня не может, это точно… И я ему ничего сказать не могу, хватит и одного Гафара… Прости, брат. Прости».