Том 68. Чехов - Наталья Александровна Роскина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Воспоминания Коровина печатаются по имеющейся в нашем распоряжении вырезке газетной публикации с авторскими исправлениями,— все они оговорены нами в примечаниях.
I
Это было, если не ошибаюсь, в 1883 году.
В Москве, на углу Дьяковской и Садовой, была гостиница, называемая «Восточные номера» — почему «восточные», неизвестно... Это были самые захудалые меблированные комнаты. У «парадного» входа, чтобы плотнее закрывалась входная дверь, к ней приспособлены были висевшие на веревке три кирпича...
В нижнем этаже жил Антон Павлович Чехов, а наверху, на втором этаже — И. И. Левитан, бывший в то время еще учеником Училища живописи, ваяния и зодчества.
Была весна. Мы вместе с Левитаном шли из школы, с Мясницкой,— после третного, последнего, экзамена по живописи, на котором получили серебряные медали: я — за рисунок, Левитан — за живопись...1
Когда мы вошли в гостиницу, Левитан сказал мне:
— Зайдем к Антоше (т. е. Чехову)...
В номере Антона Павловича было сильно накурено, на столе стоял самовар. Тут же были калачи, колбаса, пиво. Диван был завален листами, тетрадями лекций,— Антон Павлович готовился к выпускньга экзаменам в университете, на врача.
Он сидел на краю дивана. На нем была серая куртка, в то время много студентов ходили в таких куртках. Кроме него, в номере были незнакомые нам молодые люди — студенты.
Студенты горячо говорили, спорили, пили чай, пиво и ели колбасу. Антон Павлович сидел и молчал, лишь изредка отвечая на обращаемые к нему вопросы.
Он был красавец. У него было большое открытое лицо с добрыми смеющимися глазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего, но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткой улыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие,— от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты... Несмотря на его молодость, даже юность, в нем уже тогда чувствовался какой-то добрый дед, к которому хотелось прийти и спросить о правде, спросить о горе, и поверить ему что-то самое важное, что есть у каждого глубоко на дне души. Антон Павлович был прост и естественен, он ничего из себя не делал, в нем не было ни тени рисовки или любования самим собою. Прирожденная скромность, особая мера, даже застенчивость — всегда были в Антоне Павловиче.
Был весенний, солнечный день... Левитан и я звали Антона Павловича пойти в Сокольники.
Мы сказали о полученных нами медалях. Один из присутствовавших студентов спросил:
Что же, на шее будете носить? Как швейцары?
Ему ответил Левитан:
Нет, их не носят... Это просто так... Дается в знак отличия при окончании школы
Как на выставках собаки получают...— прибавил другой студент2.
Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и в какой-то своеобразной оппозиции ко всему.
Если у вас нет убеждений,— говорил один студент, обращаясь к Чехову,— то вы не можете быть писателем...
Нельзя же говорить, что у меня нет убеждений,— говорил другой,— я даже не понимаю, как это можно не иметь убеждений.
У меня нет убеждений,— отвечал Антон Павлович.
Вы говорите, что вы человек без убеждений... Как же можно написать произведение без идеи? У вас нет идей?..
Нет ни идей, ни убеждений...— ответил Чехов.
Странно спорили эти студенты. Они были, очевидно, недовольны Антоном Павловичем. Было видно, что он не отвечал какой-то дидактике их направления, их идейному и поучительному толку. Они хотели управлять, поучать, руководить, влиять. Они знали всё — всё понимали. А Антону Павловичу все это, видимо, было очень скучно 3.
Кому нужны ваши рассказы?.. К чему они ведут? В них нет ни оппозиции, ни идеи... Вы не нужны «Русским ведомостям», например. Да, развлечение и только...
И только,— ответил Антон Павлович.
А почему вы, позвольте вас спросить, подписываетесь Чехонте?.. К чему такой китайский псевдоним?..
Чехов засмеялся.
А потому,— продолжал студент,— что когда вы будете доктором медицины, то вам будет совестно за то, что вы писали без идеи и без протеста...
Вы правы...— отвечал Чехов, продолжая смеяться.
И прибавил:
Поедемте-ка в Сокольники... Прекрасный день... Там уже цветут фиалки... Воздух, весна.
И мы отправились в Сокольники.
От Красных ворот мы сели на конку и проехали мимо вокзалов, мимо Красного пруда и деревянных домов с зелеными и красными железными крышами. Мы ехали по окраине Москвы...
Дорогой Левитан продолжал прерванный разговор:
Как вы думаете?..— говорил он.— Вот у меня тоже так-таки нет никаких идей... Можно мне быть художником или нет?..
Невозможно,— ответил студент,— человек не может быть без идей...
Но вы же крокодил!..— сказал студенту Левитан.— Как же мне теперь быть?.. Бросить?..
Бросить...
Антон Павлович, смеясь, вмешался в разговор:
Как же он бросит живопись?.. Нет! Исаак хитрый, не бросит... Он медаль на шею получил... Ждет теперь Станислава... А Станислав, это не так просто... Так и называется: Станислав, не бей меня в морду...
Мы смеялись, студенты сердились.
Какая же идея, если я хочу написать сосны на солнце, весну...
Позвольте... сосна — продукт, понимаете?.. Продукт стройки... Понимаете?.. Дрова — народное достояние... Это природа создает для народа... Понимаете?..— горячился студент, — для народа...
А мне противно, когда рубят дерево... Они такие же живые, как и мы, и на них поют птицы... Они — птицы — лучше нас... Я пишу и не думаю, что это дрова. Это я не могу думать... Но вы же крокодил!..— говорил Левитан.
А почему это птицы певчие лучше нас?.. Позвольте...— негодовал студент.
Это и я обижен,— сказал Антон Павлович,— Исаак, ты должен это доказать.
Потрудитесь доказать...— серьезно настаивал студент, смотря на Левитана своими острыми глазами с выражением чрезвычайной важности.
Антон Павлович смеялся.
Глупо...— отрезал Левитан.
Вот скоро Сокольники, мы уже подъезжаем...
Сидевшая рядом с Левитаном какая-то тетка из мещанок протянула ему красное пасхальное яйцо и сказала:
Съешь, красавчик... (Левитан был очень красив.) Батюшка мой помер... Нынче сороков... Помяни его...
Левитан и Чехов рассмеялись. Левитан взял яйцо и
