Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Однако премьер-министр горячо поддержала экономию. Она даже заявила Нотту, что тот слишком робок, после чего потребовала прекратить траты на «Красную сливу» Антарктики. Это был окрашенный в красный цвет патрульный ледокол Ее Величества «Эндьюранс», под командованием грозного, внушающего уважение и восхищение капитана Ника Баркера. Его содержание обходилось в 3 миллиона фунтов стерлингов в год. Миссис Тэтчер, которая оставила королевскую яхту «Британия» из соображений престижа, заявила, что «Эндьюранс» — это «военная ненужность»[3534].

Но гидрографическое судно являлось «ключевым активом разведки»[3535]. Кроме того, «Эндьюранс» был мощным символом обязательств Британии перед Фолклендскими островами. Новость о его грядущем отходе «приветствовалась с неподдельной радостью в аргентинской прессе»[3536].

И другие сигналы дошли до генерала Леопольдо Гальтиери, который стал лидером аргентинской хунты в 1981 г. Они говорили о том, что миссис Тэтчер умыла руки относительно Фолклендских островов. Ничто не было яснее «Закона о национальностях», разработанного ее правительством.

Закон был создан, чтобы отказать в любом праве на проживание в Великобритании китайцам из Гонконга. Исключались все, кроме имеющих родителей, бабушек или дедушек, рожденных в Соединенном Королевстве. Исключались и восемьсот жителей Фолклендских островов, хотя гибралтарцы получили особое разрешение на отступление от норм.

В Южной Атлантике этот закон посчитали возмутительным отказом от выполнения имперских обязательств, сравнимых с тем, что миссис Тэтчер бросила белых в Южной Родезии.

Гальтиери, который искал способ отвлечь внимание от внутреннего кризиса (гораздо худшего, чем в Британии), сделал вывод, что можно безнаказанно захватить Мальвинские острова.

В конце концов, британцы проводили политику умиротворения без устрашения и сдерживания. Очень мало они выполнили даже тогда, когда миссис Тэтчер позднее приказала подготовить планы для ответа на враждебные действия и непредвиденные обстоятельства.

Ее министров острова не интересовали. Ридли язвительно замечал: единственная чужеземная территория, на которую ему хотелось бы предъявить претензии — это Бордо. Британцы пытались сбросить с себя груз, который представляли собой жители островов. Казалось невероятным, что они пойдут на кровопролитие, чтобы противостоять свершенному аргентинцами. Поэтому после долгой подготовки и предварительной вылазки на Южную Георгию, что вызвало тревогу в Лондоне, где игнорировали более ранние предупреждения журналистов и дипломатов, хунта начала вторжение.

Разведка перехватила сигналы в Британии, где шифровальщикам удалось взломать аргентинские коды. Расшифровка показала, что вражеские силы высадятся на Фолклендских островах 2 апреля 1982 г. Министерство иностранных дел отправило тщедушному и малозначимому губернатору Рексу Ханту телеграмму в помощь. В ней говорилось: «Вы захотите соответствующим образом расположить свои силы».

Хант имел в своем распоряжении несколько дюжин морских пехотинцев, которых и мог расставлять по местам. А еще он мог разорвать секретные документы и выступить с предостережениями для всех через радиовещательную службу Фолклендских островов. С горечью размышляя о том, что мягкие ответы не смогли отразить аргентинский гнев, губернатор заявил: «Похоже, эти типы действительно решили на этот раз добраться до цели»[3537].

Маргарет Тэтчер пришла к такому же выводу и нацелилась заполучить острова назад — если будет необходимо, то при помощи силы. Раньше она подражала Чемберлену в попытке достигнуть договоренности с диктатором, находясь в слабой позиции. Теперь она надела мантию Черчилля и вознамерилась защищать честь нашей нации[3538]. Такая риторика скрывала абсурдность и неуместность борьбы за сохранение микро-колонии, которую следующие одно задругам правительства пытались ликвидировать. Более того, начиналась борьба против режима, оснащенного оружием, часто закупаемым у Британии. Но Железная Леди оказалась решительной и целеустремленной, а фортуна предпочитает смелых. Пресса возмущалась не Даунинг-стрит, 10, а Министерством иностранных дел, «прогнившим до основания благодаря собственному самодовольству, настоящему презрению и пренебрежению к интересам Великобритании»[3539].

Урезание расходов на оборону еще не нанесло серьезного урона. Поэтому в течение семидесяти двух часов адмирал Лич смог отправить мощное оперативное соединение. Незнание военного дела премьер-министром стало преимуществом. К тому же, это невежество оказалось поразительно всеобъемлющим, возможно, то была «телевизионная точка зрения на войну»[3540]. Когда Лич сказал, что армаде потребуется три недели, чтобы добраться до Фолклендских островов, миссис Тэтчер уточнила: «Три недели? Вы хотели сказать, три дня?»[3541] Адмирал указал, что расстояние составляет 8 000 морских миль.

Однако премьер слушала мужчин в форме с любезностью и благосклонностью, которую редко видели министры и гражданские служащие. Их она жутко запугивала, и благодаря этому получила кличку «Аттила женского пола».

Но они часто заслуживали лучшего. Лорд Каррингтон подал в отставку с поста министра иностранных дел, взяв на себя вину за «неправильное просчитывание ситуации, ибо полагал, что аргентинцы не пойдут на вторжение»[3542]. Хотя Джон Нотт «был напуган и распух от слез», его обуревала навязчивая идея о фиаско в Суэце, преследовал дух предка, пойманного будто в капкан катастрофой первой Афганской войны. Он все еще хотел нести ответственность без власти[3543].

Представитель Великобритании в ООН сэр Энтони Парсонс ловко получил резолюцию Совета безопасности с требованием отступления Аргентины. Но столь же необходимой оказалась и помощь США. Она включала разрешение использовать построенную американцами взлетно-посадочную полосу на жизненно важном промежуточном аэродроме на острове Вознесения, который принадлежал Британии (но сегодня службы безопасности отказывают коренному населению этого острова в «праве на проживание»[3544], которым пользуются олуши и черные морские крачки). Каспар Уайнбергер, министр обороны у Рональда Рейгана, обеспечил безграничную помощь, несмотря на дипломатические и лингвистические увертки и отступничество госсекретаря генерала Александра Хейга. В конце концов, президент решил, что его южноамериканский союзник, несмотря на стойкий антикоммунизм, менее важен, чем союзник европейский. Но Рейган все же не мог понять, зачем миссис Тэтчер этот «маленький, покрытый льдами кусок земли там, внизу»[3545].

Она сказала Хейгу, что это, по сути, вопрос борьбы диктатуры против демократии[3546]. И Фолклендский конфликт был представлен в качестве борьбы за свободу. К счастью для премьер-министра, большинство британцев разделяли эту точку зрения. Пресса и общественное мнение отдавали предпочтение возмездию и массированному ответному удару, предполагая, что он не приведет к многочисленным жертвам. Лидер левого крыла лейбористской оппозиции Майкл Фут выступил против фашистской агрессии: «Борьба с диктатурой — нравственный долг, политический долг и любой другой вид долга»[3547]. Либералы превозносили правление закона и осуждали зло, сотворенное хунтой (хотя министры-«тори» это не поддерживали и даже пытались смягчить зло, поскольку опасались контробвинений в нарушении прав человека в Ольстере). Думающие офицеры, отправляясь на юг, считали: несмотря на абсурдность отправки 28 000 человек для борьбы за острова, которые Великобритании не нужны, «идеал заслуживает самой высокой похвалы[3548].

Но идеалы оказались приглушены крещендо неоколониального шовинизма. Когда корабли отплывали, оркестры играли «Правь, Британия!» и «Земля надежды и славы». Люди размахивали британскими флагами и футболками с надписями «Не плачь обо мне, Аргентина, тебе отобьем мы …!»[3549] Шли разговоры о прекращении позорного упадка нации и новом превращении Британии в настоящую великую державу. Как писал радикальный историк Э.П. Томпсон, это был «момент имперского атавизма, пропитанный ностальгией людей средних лет и старше»[3550].

Никто не был более атавистичным, чем Руперт Мердок, чья бульварная газета «Сан» отмахивалась от мирных предложений заголовками вроде «Засунь это себе в хунту». Она также радовалась затоплению аргентинского крейсера «Хенераль Бельграно», выразив эту радость печально известным заголовком, написанным с ошибкой: «По делом».

Сатирический журнал «Прайват ай» насмехался над жалким кривляньем «Сан» и предлагал устроить соревнование: «Убей аргентинца и выиграй метрополию». Биограф Мердока признавал: люди, входившие в экспедиционный корпус, были оскорблены тривиальным и омерзительным ура-патриотизмом газеты[3551]. Однако их собственные старшие офицеры считали, что победа должна принадлежать «породе бульдогов»[3552]. Командующий адмирал Сэнди Вудворд выразил презрение к «работе латино-американцев, которые летают на старых "Канберрах"». А после того, как морские пехотинцы заново взяли Южную Георгию, он предсказывал легкую победу[3553]. По словам лейтенанта Дэвида Тинкера, который погиб во время кампании, «на флоте чувствовали, что мы — британцы, а противники — люди с темной кожей. Это и будет решающим различием»[3554]. Что касается специальных подразделений армии, то их иногда считали суперменами. Командующий Джереми Мур подозревал: «Глупые и бессмысленные ожидания того, чего спецназ может добиться, происходят из жадного прочтения приключенческих романов и комиксов для мальчиков, а также просмотра " Беано"»[3555].