Основы пневматологии - Владимир Алексеевич Шмаков

эмпирическое есть монадное объективирование становящегося в предстоянии пластического потока. Человек есть микрокосм, а потому к его онтологической сущности приложима формула: «aham Brahma asmi» («Я есть Брахма»); как вселенская Реальность раскрывается в бинере монадной и пластической стихии, так истинное существо человека есть бинер пластического потока и монадной синархии, бессознательного и иерархии состояний монадного сознания, Нирваны и сознания «имен и форм» («Nama Rupa»). Только монадная природа человеческого существа подлежит познанию путем дифференциации и организации, в каковом процессе и возникают объективированные и соподчиненные модусы Реальности, благодаря чему она и определяется как синархическая совокупность своих качествований; в Индии эта монадная природа и именовалась «sagunam», т. е. «качественной». Напротив, пластическая стихия всеедина и неделима, а потому не может иметь единичных качествований, а потому и называлась индусами «nirgunam», т. е. «бескачественной». Всякое конкретное эмпирическое бытие лежит на грани Нирваны и Манвантары, пластического потока в себе и его монадно объективированных становлений в предстоянии, и именно во взаимодействии членов этого бинера рождается всякая жизнь. Итак, бессознательное в человеческом существе есть не его низшая природа, подлежащая эволютивному развитию, как не есть и темная его сторона, уходящая в пустоту небытия, но глубинная онтологическая сущность, исконный кладезь всякого бытия и всяческих достижений. Именно через свое бессознательное человек непосредственно связан с Реальностью, с Божеством, а потому эта бессознательная пластичность есть действительно стихия абсолютной интимности Бога и человека. Вселенская Реальность в своем всеединстве разлита во всем мире и присутствует в каждом человеке как его бессознательное. Преодоление монадной ограниченности и погружение в бессознательное, в Нирвану, есть слияние с Безусловным, но это слияние, будучи чуждо сознанию имен и форм, представляется последнему как угашение всяческого бытия. Это есть не преодоление мира, но бегство из него, ибо действительная победа над феноменальным есть одновременно и возвращение в первородную пластичность, и целокупная реализация трансцендентной монадной самости как совершенного микрокосмического модуса Божества. Погружение в бессознательное на пути развития, с другой стороны, имеет величайшее значение в жизни человека, ибо он здесь, как Антей, исполняется такой мощью, какую он только в силах вместить в себя и которая затем делается двигателем дальнейшего течения его эволютивного процесса.

Пластичность сознания и элементов его содержания разрешает также проблему памяти. Память есть способность сосуществования по протяжению времени и имманентного сопереживания прошедшего с настоящим. В односторонней монадности факт памяти представляется невозможным и неразрешимым, ибо здесь прошедшее может существовать в настоящем только так, как причины существуют в следствиях, но никаким иным образом. Введение в проблему памяти подсознательного лишь переменяет имена неизвестных, но ничего не объясняет по существу. В самом деле, в монадности сознание может одновременно содержать в себе два звена последовательной цепи только тогда, когда оно содержит также и общий объединяющий их синтетический центр. При громадной сложности эмпирической жизни это невозможно даже в бодрствующем сознании; тем более это невозможно в подсознательном, ибо в этом случае последнее было бы более освещено сознанием, чем само бодрствующее сознание, что есть нелепость. Напротив, пластическая стихия, будучи вечно актуальной и имея своей категорией постоянство и целокупность сосуществования всех своих элементов, есть тем самым и стихия абсолютной памяти. Полное преодоление протяженности и последовательности членений координаты времени, тождество прошедшего и будущего настоящему и есть абсолютно совершенная память. Поэтому человек постольку обладает памятью, поскольку его актуальное сознание способно к непосредственному восприятию пластичности, — и, обратно, чем больше человек осознает проходящий в себе пластический поток, тем более раскрывается у него способность памяти. Гипертрофированная подчиненность монадности и односторонняя центрированность на эгоистической личности обусловливают ограниченность возможных восприятий пластического потока. Как только человек найдет в себе силы преодолеть свою эгоистическую личность, он получает свободу более глубокого внедрения в пластический поток и через него пробуждает память высшего порядка — память кармическую. Мы обычно только потому не помним наших прошлых существований, что находимся в рабстве у нашей эгоистической личности, а потому бессильны воспринимать глубинную природу проходящего в нас пластического потока и его совершенную память. Но как бы слабо и несовершенно ни было наше сознание, свойственная пластическому потоку память все же обнаруживается там, где мы бессильны этому помешать. Таковы: биологическая сторона человека, система его инстинктов и явления наследственности. Всякий автоматизм и всякий инстинкт есть следствие многократного повторения опыта. Это результат как длительного опыта нашей Сансары (цепи кармических существований), так и всего нашего рода. Равным образом явления наследственности суть эмпирически осязаемая память далекого прошлого.

Сдерживание и волевое устремление бодрствующего сознания непрерывно изменяются. В монадной категории мы объясняем это явление только вхождением в поле сознания и выходом из него различных элементов, с одной стороны, и колебанием его общего синтетического уровня — с другой. Между тем общеизвестен эмпирический факт, что та же самая совокупность элементов при одинаковом уровне сознания может действовать на него весьма различным образом. Независимо от утомления и желания мы иногда легко воспринимаем и творим, иногда же оказываемся вовсе к этому неспособными, равно как и собрание тех же самых действующих причин в разное время приводит к совершенно различным психическим последствиям. Все это обычно и объясняется состоянием нашего настроения. Было бы ошибкой ограничивать область проявления настроений только категорией мистики, т. е. областью эмоций. Совершенно аналогично эмоциональным настроениям имеются настроения и в категориях разума и воли. Наше настроение непрерывно изменяется и по каким-то особым законам независимо от монадной деятельности сознания. Его значение обычно совершенно недооценивают в науке, между тем как каждый по своему опыту знает, что состояние настроения есть самое существеннейшее условие успешности всяческих достижений как в восприятии, так и в творчестве. Как показывает самый филологический смысл слова «настроение», оно непосредственно связано с идеей гармоничности музыкальных вибраций. Наша душа, подобно всякому музыкальному инструменту, может или звучать гармоническими колебаниями, или быть способной воспроизводить только какофонию. Как правильная настроенность музыкального инструмента зависит только от степени натяжения его струн, так и душа человеческая может обладать внутренними натяжениями в различной степени гармоничности. Эта различная внутренняя гармоничность хотя и проявляется через посредство форм и их соотносительной организации, тем не менее не зависит от них и лежит в совсем иной природе. Настроение есть эмпирическое обнаружение вида и тональностей слиянности актуального сознания с пластическим потоком. Чем глубже и полнее эта слиянность, тем чище и выше настроение, а высшая степень его гармоничности есть экстаз. Отсюда и вытекает, что как слиянность с пластическим потоком есть конечная цель и метод всякого истинного эволютивного пути, так наука о настроениях, умение их видоизменять, преодолевать и создавать есть первооснова действительной психологии и