Кого не взяли на небо - Клим Мглин

— Никто не знает, что ты здесь застряла, — хихикнула кривушка и, спрятав жнец в складках красного сарафана, вышла прочь из кухни.

— Пойдём, моя милая, и найдём таинственный цветок чольсы.

* * *

— Слышь, Холод... — худощавый мужчина в кольчужной рубахе с трудом приподнялся на локте, оглядывая место побоища, — Кажется эти уроды сломали мне два ребра, а может и три.

Он поднёс к лицу кисть левой руки и с удивлением уставился на обрубок указательного пальца. Потом побледнел и вновь упал лицом в грязь.

— Ты легко отделался, Ветер, — белобрысый коротышка ожесточённо пыхтел, силясь выдрать из ляжки стрелу с цветным оперением, — Но согласись: знатная получилась возня.

— Клёвая битва, — поднял заляпанное грязью лицо худощавый.

С неба, неторопливо кружа, спустился гигантский ворон.

— Мог бы и помочь, скотина, — приветствовал его Ветер, — Нас тут чуть не поубивали.

— Был занят, — каркнула птица, — Но не печальтесь: вы, ребята, не выглядите побеждёнными — вы выглядите избитыми. Где Кухулин и Донна?

— Оба быка там, — Холод бросил окровавленное древко в сторону огромной груды порубленного мяса.

— Вот, блять, — Ворон поворошил клювом кровавый фарш, — Морри же просила живьём.

— Не вышло, — сплюнул кровавую слизь Ветер, — Перед смертью пёс Куланна испросил отдыха и, пока мы сопели друг напротив друга, он поведал нам историю об отвергнутой им любви некой могущественной ведьмы в алом платье. Знаешь об этом что-нибудь, Грим?

— Первый раз слышу, — открестился ворон.

— Что толку с ним говорить? — вопросил Холод, — Он же и сам баба — та, в чёрном платье с перьями.

— Не городи хуйни, — отрезал ворон, — Так что там с драмой?

— С трагедией, — поправил птицу Ветер, — Кухулин предпочёл помереть, нежели снова оказаться в её объятиях. Он нам поведал, что его возлюбленная приглашает к ним в постель ещё двух своих подруг — рослую блондинку и миниатюрную брюнетку.

— Ну и? Что было дальше?

— Мы ему ответили и он, сопровождаемый своим рогатым чудищем, вновь яростно бросился на нас.

— И что вы ему сказали? — Ворон выкатил из груды мёртвую человеческую голову — та с ненавистью пырилась в хмурое небо всеми своими семью зрачками.

— Что Морриган поступает так и с нами, а нам это безумно нравится, — хором ответили Сильный Холод и Ветер, Высокий Тростник.

* * *

Темнота наполняла её всю: липкий мрак, который она так любила. Ей не хотелось открывать глаза, здесь так хорошо — прохладно, сладко и влажно, словно в глубокой мягкой могиле.

Кап-кап.

Что-то мешало ей наслаждаться этим вневременным покоем.

Кап-кап.

Тяжёлые капли воды.

Они разбивались о её лоб и стекали по лицу пронырливыми струйками.

Бездна подняла тяжёлые веки.

Известняковые стены, испещрённые сотнями отпечатков. Оттиски латных и кольчужных перчаток, клинков и щитов, прислонённых к этим стенам многие века тому назад. Надписи, исполненные готическими шрифтами.

Она слабо усмехнулась.

— Ты очнулась, сучка? — радостно прохрипел из темноты знакомый голос.

— Да, — ответила Аглая, — Что с нами случилось, Эйстейн?

— Мы долго кувыркались по этой жуткой световой трубе, — поведал Евронимус, — А потом вдруг вывалились прочь и оказались здесь. Ты моментально вырубилась. Я очень больно стукнулся о какую-то каменюку, а потом скатился в воду.

— Стукнулся об камень и не потерял сознание? — удивилась Бездна.

— Не потерял, — обиженно пробубнил из темноты Евронимус, — Я же просто череп, у меня нет сознания. А ты знаешь где мы оказались? Мне почему-то здесь по-кайфу.

— Знаю, Эйстейн, — уверила спутника девушка, — Мне знакомо это место.

Она зажгла маленький карманный фонарик и прошла вглубь грота, туда, где из-под каменной плиты истекал родник, чистый, словно свежепролитая слеза.

Евронимус лежал, наполовину погружённый в холодную воду источника.

— Вытащи меня отсюда, — потребовал череп, — Я весь продрог. Кстати тут, в пещере, плачет какая -то баба. Слышишь?

— Ничего не слышу, — помотала головой Аглая, будто бы вовсе не различала тоскливые стенания мёртвой жены Риндауга, — Кстати, Эйстейн, я хочу тебя спросить: как ты относишься к зрелым женщинам? К женщинам намного старше тебя?

— Никак не отношусь, — вздохнул Евронимус, — Я вообще ничего не знаю о женщинах, я умер девственником. Мне бы сначала познакомиться со своей сверстницей. Ну или помоложе. Навроде тебя. А почему ты спрашиваешь?

— У меня для тебя есть хорошие новости, Эйстейн, — ответила Бездна, — Здесь неподалёку расположена могила Турайдской Розы, могучей ведьмы и писаной красавицы. Несколько веков назад этой девушке отрубили голову. Как ты относишься к новой спутнице в нашем отряде?

— Вот это дело! — обрадовался Евронимус, — Это будет круто! Ты, сучка, просто прелесть!

— Но сначала, — Аглая Бездна ухватила череп за заднюю часть и поднесла оскаленную кость к стене, испещрённой отпечатками, — Считаешь ли ты, Эйстейн Аарсет, по прозвищу Евронимус, считаешь ли ты себя истинным мéталхедом?

— Я и есть тру блэк-мéтал, — заявил череп и крепко зажмурился.

— Тогда тебе ничего не грозит, — пообещала Аглая и с силой впечатала кость в стену.

Последняя продавилась, будто мягкий пластилин, оставляя глубокий оттиск.

— Ах, мой хороший, Варг ошибался: никакой ты не позёр, но истинный мéтал, — восторженно воскликнула девушка и запечатлела на оскаленных челюстях родоначальника норвежского блэка страстный поцелуй, — Теперь пойдём, ты достоин награды: я познакомлю тебя с Майей, Турайдской Розой.

* * *

Они спали, свернувшись в единый клубок возле огромного костра на оплавленном песке, всё ещё хранившем жар минувшей битвы. Монакура Пуу открыл глаза и долго лежал, уставившись немигающим взором вверх: на свинцовую завесу набухших снегом туч. Пугающий, фиолетовый с серебряными прожилками оттенок небосвода исчез; пропала и старая ущербная луна и истекающее кровью солнце. Вернулся тяжёлый балтийский свинец. Пробуждение сопровождалось мучительными желудочными спазмами; сержант не мог вспомнить, когда последний раз пил, ел и облегчался. Он осторожно высвободился из нежных объятий женских и детских рук и поднялся на ноги. Маленькая Сигни что-то прошептала во сне и прижалась к женщине с львиным хвостом.

На развалинах маяка кипела работа. Трое мужчин: два живых русских и один дохлый немец держали совет, присев на корты и вглядываясь во что-то невозможное,