Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7 - Антон Чехов

{06311}

в гостиную. Там уже было темно, и Ольга Ивановна, стоявшая у окна, казалась силуэтом. - Зажечь огонь? - спросил Цветков. Ответа не последовало. Слепень продолжал летать и стучать по потолку. Со двора не доносилось ни звука, точно весь мир заодно с доктором думал и не решался говорить. Ольга Ивановна уже не плакала, а по-прежнему в глубоком молчании глядела на цветочную клумбу. Когда Цветков подошел к ней и сквозь сумерки взглянул на ее бледное, истомленное горем лицо, у нее было такое выражение, какое ему случалось видеть ранее во время приступов сильнейшего, одуряющего мигреня. - Николай Трофимыч! - позвала она. - Послушайте, а если позвать консилиум? - Хорошо, я приглашу завтра. По тону доктора легко можно было судить, что он плохо верил в пользу консилиума. Ольга Ивановна хотела еще что-то спросить, но рыдания помешали ей. Она опять припала лицом к драпировке. В это время со двора отчетливо донеслись звуки оркестра, игравшего на дачном кругу. Слышны были не только трубы, но даже скрипки и флейты. - Если он страдает, то почему же он молчит? - спросила Ольга Ивановна. - За весь день ни звука. Он никогда не жалуется и не плачет. Я знаю, бог берет от нас этого бедного мальчика, потому что мы не умели ценить его. Какое сокровище! Оркестр кончил марш и минуту спустя для начала бала заиграл веселый вальс. - Господи, да неужели нельзя ничем помочь? - простонала Ольга Ивановна. - Николай! Ты доктор и должен знать, что делать! Поймите, что я не перенесу этой потери! Я не переживу! Доктор, не умевший говорить с плачущими женщинами, вздохнул и тихо зашагал по гостиной. Прошел ряд томительных пауз, прерываемых плачем и вопросами, которые ни к чему не ведут. Оркестр успел уже сыграть кадриль, польку и еще кадриль. Стало совсем темно. В смежной зале горничная зажгла лампу, а доктор всё время не выпускал из рук шляпы и собирался сказать что-то. Ольга Ивановна несколько раз уходила к сыну, сидела около него по получасу и возвращалась

{06312}

в гостиную; то и дело она принималась плакать и роптать. Время мучительно тянулось, - и вечер, казалось, не имел конца. В полночь, когда оркестр сыграл котильон и умолк, доктор собрался уезжать. - Я завтра приеду, - сказал он, пожимая холодную руку хозяйки. - Вы ложитесь спать. Надевши в передней пальто и взявши в руки трость, он постоял, подумал и вернулся в гостиную. - Я, Ольга, завтра приеду, - повторил он дрожащим голосом. - Слышите? Она не отвечала и, казалось, от горя потеряла способность говорить. В пальто и не выпуская из рук трости, Цветков сел рядом с ней и заговорил тихим, нежным полушёпотом, который совсем не шел к его солидной, тяжелой фигуре: - Ольга! Во имя вашего горя, которое я разделяю... Теперь, когда ложь преступна, я умоляю вас сказать мне правду. Вы всегда уверяли, что этот мальчик мой сын. Правда ли это? Ольга Ивановна молчала. - Вы были единственной привязанностью в моей жизни, - продолжал Цветков, - и вы не можете себе представить, как глубоко мое чувство оскорблялось ложью... Ну, прошу вас, Ольга, хоть раз в жизни скажите мне правду... В эти минуты невозможно лгать... Скажите, что Миша не мой сын... Я жду. - Он ваш. Лицо Ольги Ивановны не было видно, но в ее голосе Цветкову послышалось колебание. Он вздохнул и поднялся. - Даже в такие минуты вы решаетесь говорить ложь, - сказал он своим обыкновенным голосом. - У вас нет ничего святого! Послушайте, поймите меня... В моей жизни вы были единственной привязанностью. Да, были вы порочны, пошлы, но кроме вас в жизни я никого не любил. Эта маленькая любовь теперь, когда я становлюсь стар, составляет единственное светлое пятно в моих воспоминаниях. Зачем же вы затемняете его ложью? К чему? - Я вас не понимаю. - А, боже мой! - крикнул Цветков, - Вы лжете, вы отлично понимаете! - крикнул он еще громче и

{06313}

зашагал по гостиной, сердито размахивая тростью. - Или вы забыли? Так я же вам напомню! Отеческие права на этого мальчика в одинаковой степени разделяют со мной и Петров, и адвокат Куровский, которые, так же как и я, до сих пор выдают вам деньги на воспитание сына! Да-с! Всё это мне отлично известно! Я прощаю прошлую ложь, бог с нею, но теперь, когда вы постарели, в эти минуты, когда умирает мальчик, ваше лганье душит меня! Как я жалею, что не умею говорить! Как жалею! Цветков расстегнул пальто и, продолжая шагать, говорил: - Дрянная женщина! На нее не действуют даже такие минуты! Она и теперь лжет так же свободно, как девять лет тому назад в ресторане "Эрмитаж"! Она боится, что если откроет мне истину, то я перестану выдавать ей деньги! Она думает, что если бы она не лгала, то я не любил бы этого мальчика! Вы лжете! Это низко! Цветков стукнул тростью по полу и крикнул: - Это гадко! Изломанное, исковерканное создание! Вас надо презирать, и я должен стыдиться своего чувства! Да! Ваша ложь во все девять лет стоит у меня поперек горла, я терпел ее, но теперь - довольно! Довольно! Из темного угла, где сидела Ольга Ивановна, послышался плач... Цветков замолчал и крякнул. Наступило молчание. Доктор медленно застегнул пальто и стал искать шляпу, которую он уронил, шагая. - Я вышел из себя, - бормотал он, низко нагибаясь к полу. - Совсем выпустил из виду, что вам теперь не до меня... Бог знает, чего наговорил. Вы, Ольга, не обращайте внимания. Он нашел шляпу и направился к темному углу. - Я оскорбил вас, - сказал он тихим, нежным полушёпотом. - Но еще раз умоляю вас, Ольга. Скажите мне правду. Между нами не должна стоять ложь... Я проговорился, и вы теперь знаете, что Петров и Куровский не составляют для меня тайны. Стало быть, вам теперь легко сказать правду. Ольга Ивановна подумала и, заметно колеблясь, сказала: - Николай, я не лгу. Миша ваш.

{06314}

- Боже мой, - простонал Цветков, - так я же вам скажу еще больше: у меня хранится ваше письмо к Петрову где вы называете его отцом Миши! Ольга, я знаю правду, но мне хочется слышать ее от вас! Слышите? Ольга Ивановна не отвечала и продолжала плакать. Подождав ответа, Цветков пожал плечами и вышел. - Я завтра приеду, - крикнул он из передней. Всю дорогу, сидя в своей карете, он пожимал плечами и бормотал: - Как жаль, что я не умею говорить! У меня нет дара убеждать и уверять. Очевидно, она не понимает меня, если лжет! Очевидно! Как же ей обьяснить? Как?

{06315}

СИРЕНА

После одного из заседаний N-ского мирового съезда судьи собрались в совещательной комнате, чтобы снять свои мундиры, минутку отдохнуть и ехать домой обедать. Председатель съезда, очень видный мужчина с пушистыми бакенами, оставшийся по одному из только что разобранных дел "при особом мнении", сидел за столом и спешил записать свое мнение. Участковый мировой судья Милкин, молодой человек с томным, меланхолическим лицом, слывущий за философа, недовольного средой и ищущего цели жизни, стоял у окна и печально глядел во двор. Другой участковый и один из почетных уже ушли. Оставшийся почетный, обрюзглый, тяжело дышащий толстяк, и товарищ прокурора, молодой немец с катаральным лицом, сидели на диванчике и ждали, когда кончит писать председатель, чтобы ехать вместе обедать. Перед ними стоял секретарь съезда Жилин, маленький человечек с бачками около ушей и с выражением сладости на лице. Медово улыбаясь и глядя на толстяка, он говорил вполголоса: - Все мы сейчас желаем кушать, потому что утомились и уже четвертый час, но это, душа моя Григорий Саввич, не настоящий аппетит. Настоящий, волчий аппетит, когда, кажется, отца родного съел бы, бывает только после физических движений, например, после охоты с гончими, или когда отмахаешь на обывательских верст сто без передышки. Тоже много значит и воображение-с. Ежели, положим, вы едете с охоты домой и желаете с аппетитом пообедать, то никогда не нужно думать об умном; умное да ученое всегда аппетит отшибает. Сами изволите знать, философы и ученые насчет еды самые последние люди и хуже их, извините, не едят даже свиньи. Едучи домой, надо стараться, чтобы голова думала только о графинчике да закусочке. Я раз дорогою закрыл глаза и вообразил себе поросеночка с хреном, так со мной от аппетита

{06316}

истерика сделалась. Ну-c, a когда вы въезжаете к себе во двор, то нужно, чтобы в это время из кухни пахло чем-нибудь этаким, знаете ли... - Жареные гуси мастера пахнуть, - сказал почетный мировой, тяжело дыша. - Не говорите, душа моя Григорий Саввич, утка или бекас могут гусю десять очков вперед дать. В гусином букете нет нежности и деликатности. Забористее всего пахнет молодой лук, когда, знаете ли, начинает поджариваться и, понимаете ли, шипит, подлец, на весь дом. Ну-с, когда вы входите в дом, то стол уже должен быть накрыт, а когда сядете, сейчас салфетку за галстук и не спеша тянетесь к графинчику с водочкой. Да ее, мамочку, наливаете не в рюмку, а в какой-нибудь допотопный дедовский стаканчик из серебра или в этакий пузатенький с надписью "его же и монаси приемлют", и выпиваете не сразу, а сначала вздохнете, руки потрете, равнодушно на потолок поглядите, потом, этак не спеша, поднесете ее, водочку-то, к губам и - тотчас же у вас из желудка по всему телу искры... Секретарь изобразил на своем сладком лице блаженство. - Искры... - повторил он, жмурясь. - Как только выпили, сейчас же закусить нужно. - Послушайте, - сказал председатель, поднимая глаза на секретаря, - говорите потише! Я из-за вас уже второй лист порчу. - Ах, виноват-с, Петр Николаич! Я буду тихо, - сказал секретарь и продолжал полушёпотом: - Ну-с, а закусить, душа моя Григорий Саввич, тоже нужно умеючи. Надо знать, чем закусывать. Самая лучшая закуска, ежели желаете знать, селедка. Съели вы ее кусочек с лучком и с горчичным соусом, сейчас же, благодетель мой, пока еще чувствуете в животе искры, кушайте икру саму по себе или, ежели желаете, с лимончиком, потом простой редьки с солью, потом опять селедки, но всего лучше, благодетель, рыжики соленые, ежели их изрезать мелко, как икру, и, понимаете ли, с луком, с прованским маслом... объедение! Но налимья печенка - это трагедия! - М-да... - согласился почетный мировой, жмуря глаза. - Для закуски хороши также, того... душоные белые грибы...