Метаморфоза - Людмила Стрельникова

Пока я думал и метался в бетонном мешке, наверху послышались шаги, крышка подвала жалобно заскрипела, и в мою темницу проник поток света, обнажив серое, мрачное помещение площадью не более шести квадратных метров. Вверху обрисовался яркий квадрат — люк в подвал. Из него, как с небес, спустилась деревянная лестница, и в светящемся проёме возникли огромные пятки. Очевидно, так ждали явление Христа с небес, как и я ждал прихода своего тюремщика, хотя был уверен, что ничего хорошего от визита не получу, но однако же надеялся — а вдруг удастся войти в нормальный контакт и вырваться на свободу. Вниз спустился здоровый чернявый детина, совершенно не божеской внешности, с длинной физиономией, крепкими лошадиными зубами и маленькими колючими глазками, выглядывавшими из-под широких бровей.

— Привет. Как житуха? — довольно оптимистично осведомился он, и у меня сразу отлегло от сердца — убивать не будет. — Заскучал, небось. Надеюсь, не чихаешь и не кашляешь, а то вызову врача на дом, — продолжал балагурить детина, остановившись напротив меня.

Я продолжал сидеть на матрасе.

— Зачем заперли? — задал я встречный вопрос парламентёру. — Не понятно, за что посадили без суда и следствия. Что надо?

— Ты — деловой. Сразу суть ему подавай, — детина оскалил лошадиные зубы.

— Зачем играть в прятки, говорите, зачем взяли?

— Хорошо, будем говорить, у нас тоже нет времени сюсюкать. В общем, дело вот в чём: мой шеф спёр у тебя тетрадь и сказал, что в ней не хватает каких-то параметров.

— Всё хватает, — отрезал я. — Это у него шариков в голове не хватает.

— Не оскорблять! Нас не проведёшь. Шеф консультировался с одним знающим человеком, так вот он утверждает, что не хватает. Так что — выкладывай. Скажешь сейчас, через два дня выпущу, и гуляй себе.

— А если не скажу?

— Займёмся твоим воспитанием. Дурь из головы выбивают ремнём, но кроме ремня у нас есть много способов развязать язык. Церемониться не станем. Так что думай.

— Чего тут думать! — вспылил я и вскочил на ноги. — Всё в тетради. Это заявляю я, автор. Неужели кто-то чужой способен разобраться в моём изобретении лучше, чем я. Передай шефу — пусть дураков не слушает. Я пятнадцать лет вёл записи, а записывают, между прочим, для того, чтобы не забыть, у меня память плохая, и я записывал всё со скрупулёзной точностью. Можешь передать своему шефу, что зря меня держите.

— Ладно, передам, — детина не знал, что говорить дальше. Видимо, умственные способности его были ограничены, поэтому требовалось наставление шефа.

Он полез наверх, когда я вспомнил:

— Слушай, ты, как там тебя? А поесть мне чего-либо нельзя? И пить хочется. В тюрьме, между прочим, кормят.

— Ладно, снабдим, пообещал он.

Детина принёс мне, как лошади, кастрюлю вареной в мундирах картошки, две буханки чёрного хлеба и ведро воды.

— Ешь поменьше, — напутствовал он, — Когда приду в следующий раз — неизвестно.

Проём над головой погас, крышка захлопнулась, я остался в полной темноте и с остервенением накинулся на картошку. Ел прямо в кожуре, отломив от буханки кусок хлеба. Казалось, что зараз съем целую кастрюлю, но уже после десяти картофелин почувствовал, что наедаюсь и способен управлять чувством голода дальше, поэтому остановился и пришёл к умозаключению, что как только захочется есть, буду съедать по две картофелины и маленькому кусочку хлеба. Но оставаться в подвале становилось опасно и для здоровья, и для жизни. Нужно было искать выход из данного положения. Холод проникал в подвал всё больше, и моя стриженая голова начинала замерзать.

«Схватишь так воспаление мозгов — и прощай мои открытия, — думал я. — Если бы находиться в каменной башне, можно бы как-нибудь продырявить стену или сломать решётку в окне и спуститься вниз, пустив матрас на верёвки. А куда выберешься из подвала? Кругом земля. И матрас не поможет. Свяжешь верёвку, но вверху у люка нет никакой ручки, не за что зацепиться. Да, положение безвыходное». Сделав такое заключение, я растянулся на матрасе и уснул.

А в это время мои приятели били тревогу. Из поликлиники я не вернулся. Они прождали меня день, ночь, пробовали звонить в квартиру — безрезультатно, никто не отвечал. Я для них исчез непонятным образом. В поликлинике через медперсонал удалось узнать, что одному больному в кабинете Жанны Эдуардовны Шелестовой сделалось плохо, больной потерял сознание, и «скорая помощь» увезла его в больницу. Обегав все стационары, Валентина не нашла меня и вернулась домой удручённой.

— Мы остались без головы, — тяжело вздохнув, сообщила она супругу. — Лев Алексеевич пропал бесследно. Увезли на «скорой помощи», а куда — неизвестно.

Они уже смирились с мыслью, что навсегда останутся в том виде, в каком я их сотворил, но мириться с моим исчезновением не собирались.

— Будем искать вдвоём, — уверенно заявил Евгений. — Не думаю, чтобы они убили его, скорее всего, спрятали для своих целей.

— А если убили как свидетеля? Раз он не вернулся, значит, его узнали, несмотря на наш маскарад.

— Только дурак способен убить учёного, препарат которого не удалось получить самому. Сначала его нужно получить, наладить производство, а потом уже избавляться от свидетелей. Я так понимаю, несмотря на то, что на слишком высокий интеллект не претендую, — высказал своё мнение Евгений. — Значит, они должны его спрятать, чтобы он им не мешал или даже заставить его самого показать, как изготавливать препарат. С чужого языка запомнить легче, чем самому разбираться в чужих конспектах.

— Нужно следить за врачихой: куда ездит, где бывает. Она обязательно должна навещать его. Хорошо бы провести в её квартире обыск, — предложила Валентина. — Думаю, препарат и тетрадь она не решится прятать далеко от себя — они представляют огромную ценность и должны быть постоянно под её надзором.

Разыскать, где живёт Жанна Эдуардовна, не составило труда, достаточно было обратиться в отдел кадров. Затем мои приятели переписали расписание её приёма в поликлинике — время, когда она не могла попасть домой. Ключ к квартире подобрали методом проб и ошибок. Когда предварительная работа была завершена, осталось самое главное — найти то, что украдено.

Ровно в семь утра Евгений и Валентина стояли в подъезде противоположного дома и через окошко на лестничной площадке наблюдали за домом, в котором жила врач. В половине восьмого она вышла из подъезда и неторопливо направилась на работу. Ровно в восемь, когда начался приём больных, они оставили своё укрытие и направились к её дому. Ключ заскрежетал в замочной скважине жалобно, словно жалуясь на то, что вынужден повиноваться чужой воле, но всё-таки своё дело выполнил — дверь распахнулась, и они очутились в квартире Жанны Эдуардовны.