Вышли в жизнь романтики - Михаил Златогоров

— Так будет проще, без официальности, — одобрил Зюзин.

— Как оркестр? — побеспокоилась Юля.

— Сыграем с вариациями. Вчера до ночи репетировали.

Еще не было и начала восьмого, когда все места вокруг стола были уже заняты.

В жаркой тишине, как бы впитавшей в себя доверчивое ожидание чего-то необычного и удивительного, первое слово взял главный инженер.

Грузный мужчина в бриджах и френче щелкнул замком портфеля. Крупные руки извлекли из портфеля целую стопку бумаг. Попросив налить себе стакан воды, Лев Аркадьевич внушительно начал:

— Коллектив строителей Северостроя, успешно выполняя программу, развивая творческую мысль рационализаторов, на основе социалистического соревнования и всемерного внедрения новой техники…

Юля поймала на себе хмуро-вопросительный взгляд Зюзина. «Все пропало», — подумала она. Руфиному шефу между тем явно доставляло удовольствие звучание собственного голоса. Он монотонно прочитывал машинописные страницы.

Наконец отлегло от сердца: к столу пробирался Одинцов.

Юля даже не заметила, когда начальник строительства вошел в клуб. Наверно, сидел вон там в тени, сзади, где смутно виднеются фигуры Прохора Семеновича и других коммунистов стройки.

— …И не так уж у нас все блестяще, особенно с механизацией, — послышался голос Одинцова. — Ты уж меня извини, Лев Аркадьевич!

Главный инженер допил воду и с обиженно-мрачным видом спрятал в портфель свои бумаги.

Слово взял Одинцов.

Сегодня электролампы горели в полный накал. Они резко высвечивали лицо начальника стройки, его густые, почти сросшиеся брови, серебряные виски.

— У военных моряков есть обычаи. Прощается с кораблем, со службой морской, берет на память ленточку от бескозырки. Хранит ее, как самую большую ценность. Вот и я принес вам сегодня мою… ленточку.

Юля увидела в его руках конверт из целлофана. Алексей Михайлович извлек из конверта мутновато-желтый фотографический снимок. На старой фотографии можно было различить очертания геометрически строгого здания без труб и с широкими окнами. Справа от здания низвергался с бетонного барьера поток воды.

Снимок пошел по рядам; над ним с любопытством склонялись головы. Нетерпеливо тянулись руки: «Не задерживайте… Дайте и нам посмотреть!»

— Одна из самых северных гидростанций мира, — говорил Одинцов. — На Туломе-реке. Здесь, на Кольском полуострове, была первая моя стройка после института. Было это, друзья, ни мало ни много — двадцать два года назад…

Тогда Юли еще и на свете не было. Алексей Михайлович имел уже тогда диплом инженера. Жил с товарищами-комсомольцами в палатке на болоте, среди обросших мхом скал.

— Сидим, бывало, тесным кружком, курим, проклинаем комаров, спорим, Сергея Мироновича призыв вспоминаем: тряхнуть эту старушку землю, чтоб отдала все богатства. Тряхнуть… Но как? Богатства недр не возьмешь без электроэнергии. Мы тогда много читали технической литературы. Знали, что речки полуострова обладают ценной особенностью: большим падением на коротких дистанциях. Примерно четыре-пять метров на километр. Выгодно. Строй и строй! Но тут кто-нибудь начинал сомневаться… А по силам ли? Ведь ни в Европе, ни в Америке еще не строили гидростанции в таких высоких широтах, да разве пробьешься с мачтами в сопки, где и олень не пройдет?..

Был я недавно на Туломе. Зашел к приятелю, ведет меня на станцию, к пульту. Большой пульт. Красные и желтые огоньки… Каждый огонек — фабрика света и тепла. Могучее северное энергетическое кольцо. А начиналось все с палатки, с первого кубометра бетона в основании водосброса…

Страницами удивительной книги открывались перед новоселами Буранного дела и годы их старших товарищей.

…Когда кончалась война, Юля только пошла в первый класс, а вот Прохор Семенович Лойко был уже здесь, в тундре, с важным заданием. Земля тогда еще не очистилась от мин, поселок Металлический лежал в развалинах.

— Жить было негде, ни света, ни воды. Да ведь кто послал? ЦК партии!..

С группой смельчаков в первую послевоенную зиму поднимал он из руин взорванную фашистами трубу металлургического комбината. Никто не брался восстановить эту трубу высотой почти в сто шестьдесят метров. Дело происходило в метельные, лютые дни. Пурга слепила глаза и валила с ног. Приглашенные канадцы отказались, американцы отказались, а бригада Лойко взялась — и подняла трубу, одну из самых высоких в Европе.

Муж Тамары Георгиевны, тщедушный на вид, сутуловатый, малоразговорчивый инженер, этот «не романтик», как она сама сказала, участвовал, оказывается, в создании удивительного висячего моста через морской залив недалеко от Мурманска. Теперь он проектировал стадион и Дворец культуры для будущего города Буранного.

И Тамара Георгиевна, такая молодая еще, успела уже на одном заводе построить цех, а на другом — клубное здание. Стоит клуб на вершине сопки, как сказочный замок, и рабочие называют его «Терем Тамары».

После того как валторны, альты, трубы, кларнеты, сопровождаемые медными всплесками литавр и уханьем барабана, исполнили марш и вальс «Амурские волны», всех пригласили заглянуть в комнату за сценой.

Юля еле протиснулась сквозь толпу молодежи.

Дружный смех сотрясал стены.

«Гвоздь программы» оказался… самым обыкновенным строительным гвоздем, только очень большим (и где это Майка и Костик отыскали такой?). Его подвязали под шляпкой ситцевым бантиком. Железным восклицательным знаком стоял он под стихотворной надписью в духе Маяковского:

«Строить — и никаких гвоздей! — вот лозунг комсомольцев!»

Ниже маленький плакатик деловито сообщал, сколько стоит килограмм гвоздей, и заканчивался призывом:

«Прошу меня беречь и обращаться со мной соответственно. Гвоздь».

Ай да Майка и Костик!

У Нелли пунцово разгорелись щеки, она никогда еще не была такой хорошенькой, как сегодня. Может, от нового наряда, а может, потому, что с ней — только с ней! — все время танцует брат Яди, Николай. Буровой машинист теперь является в общежитие особенно тщательно выбритый, при галстуке. С Нелли он может говорить часами, как и Женя с Ядей.

Весело сегодня в клубе! Танцы прерываются, звучит боевая песня: «Дети разных народов…» А потом опять ритмичные, певучие звуки, шорох подошв.

Только что объявили призы за лучшее исполнение вальса. Девушка из бригады маляров размахивает огромной коробкой пудры:

— Я теперь и на работу буду ходить пудреная!

Юля уселась в уголке. Кто-то прислал записку по «летучей почте»:

«Мы тебя все целуем, — такой вечер замечательный».

Наверно, Нелли или Ядя.

Теперь можно и домой. Доказали доморощенным Печориным, не верившим, что можно чем-нибудь, кроме кино и танцев, заинтересовать молодежь, что есть у комсомола порох в пороховницах. Не спеша пойдет сейчас Юля по улице поселка. Посидит в комнате одна. Есть мысли, которые просятся в заветную тетрадь. И самая главная: стремиться прожить так, чтобы оставить о себе памятку на земле. Она подумала об этом, когда слушала Одинцова.

Стараясь, чтоб подруги не заметили, Юля стала пробираться к выходу, как вдруг голос Жени Зюзина, усиленный репродукторами, заставил ее задержаться:

— Внимание, внимание! Важное сообщение!

Смолкла музыка. Танцевавшие опустили руки, замерли.

— Товарищи! Нашей Юле Костровой сегодня исполнилось восемнадцать лет. Она об этом смолчала, но мы все равно узнали! Юля! Мы все тебя поздравляем. Желаем больших успехов на работе и в жизни и большого счастья!

Как колотится сердце! Руки тянутся со всех сторон, много рук — широкие и узкие ладони, крепкие, твердые, шершавые и нежные руки товарищей и подруг… Кто-то сует в руки флакон духов, надевает на плечи цветастую косынку: «Это наши скромные подарки!»

Сейчас нужно быть веселой, праздничной, нужно смеяться и танцевать — и как глупо, что на глаза сами собой навертываются непрошеные слезы…

Глава двенадцатая

ЗОНА ВЗРЫВОВ

Было еще совсем темно, но окна общежития на Комсомольской улице уже светились.

«Одуваша встала, одевается…» — подумал Женя.

От хлебопекарни тянуло слабым теплым запахом хлеба. Запах этот тоже напоминал о Яде: на новоселье она резала хлеб и колбасу, которую принесли они с Николаем и Костиком, и ласково журила их: «Что это вы столько взяли, куда столько…»

Мглистое, туманное небо чуть-чуть накалилось на восточном крае. Смутно обозначились в сером сумраке припушенные снегом кусты, бочки, валуны.

От растворного узла промчалась первая машина с бетоном. Сейчас девочки уже на своих рабочих местах.

Женя представил, как Ядя склоняется над ящиком с раствором. Юля тоже славная девушка, а все-таки лучше Одуваши нет никого.