Самый глупый ангел - Кристофер Мур

— Мол, я делал это просто для того, чтобы купить тебе что-нибудь к Рождеству… Я вовсе не собирался…

— О, это мне без разницы. Но ты копаешь под Лену. Под мою подругу Лену. Ты только что ездил к ней домой, будто она какая-нибудь преступница. Это все радиация, правда?

— Есть улики, Молли. И дело не в том, что я раскумарился. Я нашел в грузовике Дейла шерсть крылана, а крылан есть у Лениного нового друга. К тому же мальчишка Баркеров сказал… — (На улице завелся грузовик.) — Я должен с ней поговорить.

— Да Лена мухи не обидит. Она привезла мне сыр к Рождеству, бог ты мой. Она пацифист.

— Я знаю, Молли. Я не утверждаю, что она кого-то обидела, но мне нужно выяснить…

— А кроме того, некоторых ебучек давно пора было шлепнуть!

— Она тебе что — рассказала?..

— Мне кажется, трава в тебе выявляет твою мутантскую сущность. — В руке у нее осталась лапшина от лазаньи, и ею Молли ему грозила. Будто в кулаке бьется какая-то живая тварь… но с другой стороны, отходняк у него еще не наступил.

— Молли, да что ты мелешь? Какая еще «мутантская сущность»? Ты принимаешь медикаменты?

— Как смеешь ты обвинять меня в том, что я сумасшедшая? Это еще хуже, чем если бы ты спросил, не пора ли моим месячным — и, кстати сказать, им не пора. Но я просто отказываюсь верить, что ты способен намекать, будто меня следует пичкать медикаментами. Мутант и сволочь! — И она метнула в него лапшину, а он пригнулся.

— Тебя не пичкать ими надо, а накачать, сука чокнутая! — С насилием Тео справлялся не очень — даже с насилием в форме полуразмякшей манки, — но после начального всплеска он незамедлительно утратил боевой дух. — Прости меня, сам не знаю, что на меня нашло. Давай только…

— Прекрасно! — заявила Молли.

Она вытерла руки о кухонное полотенце и метнула им в Тео. Уворачиваясь, он будто бы пулей летел сквозь смазанное время Матрицы; на деле же был просто неуклюжим парнем, который чуть-чуть спекся. И полотенце в него бы все равно не попало. Молли ураганом пронеслась по всей хижине в спальню и рухнула на пол за кроватью.

— Молли, ты не ушиблась?

Она встала, держа сверток размером с обувную коробку, в праздничной рождественской упаковке. К нему прицепилось несколько махров пыли. Молли протянула сверток Тео:

— Вот. Забирай и уходи. Я не хочу больше тебя видеть, предатель. Иди.

Тео изумился. Она его что — бросает? Просит его бросить ее? Как же все пошло не так и почему вдруг так быстро?

— Я не хочу никуда идти. У меня очень плохой день, Молли. И я пришел домой, надеясь хоть на какое-то сочувствие.

— Вот как? Ладно. Вот тебе сочувствие. Ой, бедный обдолбанный Тео, какая жалость, что ты должен копать под мою лучшую подругу за два дня до Рождества, а не забавляться на своем нелегальном огороде, который похож на высокогорные джунгли людей-гиббонов.

Она протянула ему подарок, и Тео принял его. Что же она мелет, черт возьми?

— Так все дело и впрямь в моем триумфальном садике?

— Открывай, — скомандовала Молли.

И больше не сказала ни слова. Только подбоченилась и пригвоздила его к месту взглядом, означавшим: «Сим надаю тебе по заднице или выебу так, что мозги из ушей потекут». Взгляд этот одновременно ужасал и возбуждал Тео, и он не всегда понимал, в какую сторону Молли двинется, а знал только одно: так или иначе она останется довольна, ему же на следующий день обязательно будет худо. То был взгляд Малютки Воительницы, и Тео убедился окончательно: в Молли взыграла «художественная жилка». Наверное, она действительно перестала принимать медикаменты. И обращаться с ней нужно очень осторожно.

Он попятился — недалеко — и оборвал со свертка упаковку. Внутри оказалась белая коробка с серебряной печатью самого эксклюзивного местного стеклодува, а в коробке, обернутый синей тканью, — самый красивый бонг, какой Тео доводилось видеть в жизни. Что-то из эпохи ар-нуво, только с современными материалами — сине-зеленое стекло, сквозь которое бежали изящные серебряные ветви. Если вертеть перед глазами — будто идешь по лесу. Чашку и черенок, точно по его руке, отлили из чистого серебра, и тот же древесный узор как бы перетекал на них со стекла. Да, это сделали именно для него, именно под его вкусы. Тео почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, и сглотнул их.

— Какой красивый.

— Ага, — ответила Молли. — Как видишь, меня беспокоит совсем не твой огород. А ты сам.

— Молли, да я же только поговорить хочу с Леной. Ее друг пригрозил мне шантажом. А я выращивал всего-навсего…

— Забирай и уходи, — сказала Молли.

— Милая, тебе нужно позвонить доктору Вэл, может, она согласится тебя посмотреть…

— Убирайся, черт бы тебя побрал. Не тебе отправлять меня к мозгоправу. Вон!

Без толку. По крайней мере — сейчас. Ее голос достиг высот неистовства Малютки Воительницы — Тео узнал этот тембр по тем разам, когда возил ее в окружную больницу, еще до того, как они стали любовниками. Когда Молли еще была городской чокнутой теткой. Она совсем слетит с катушек, если он будет давить.

— Прекрасно. Я уйду. Но я тебе позвоню, ладно?

Она лишь посмотрела на него.

— Все-таки Рождество… — Ну, может, еще одна попытка.

Опять этот взгляд.

— Отлично. Твой подарок на верхней полке в чулане. Веселого Рождества.

Тео выковырял из ящиков какие-то трусы и носки, выхватил из шкафа несколько рубашек и направился к двери. Молли захлопнула ее за ним так, что одно стекло разбилось. И осколки, посыпавшиеся на дорожку, звучали как итог всей его жизни.

Глава 11

Слизь духа

Он мог быть сделан из полированного красного дерева, но если уж двигался, то плыл как лава. Софиты отражались зеленым и красным в его лысине, а он покачивался на табурете и терзал струны светлого «стратокастера» отбитым горлышком пивной бутылки. Звали его Сомик Джефферсон, и лет ему было семьдесят, а может — восемьдесят, а может — и все сто; как и крылан Роберто, в помещении он всегда носил темные очки. Сомик был блюзменом, и в ночь перед ночью перед Рождеством он подпускал болотной смури двенадцатитактным блюзом в салуне «Пена дна»:

Моя бэби под омелойСанта-Крыса развлекла                   (Господи помилуй).Моя бэби под омелойСанта-Крыса развлекла.Раньше пела, точно ангел,А теперь дает лишь «ля».

— Секу, чувак, секу! — заорал Гейб Фентон. — Ну дык а то как же ж? Так и е, братан!

Теофилус Кроу посмотрел на друга — силуэт в длинной шеренге неуклюжих тоскующих мужиков у стойки бара, что покачивали головами, почти попадая в такт, — и покачал своей.

— Белее ты, конечно, не мог уродиться? — спросил он.

— На меня блюза напрыгнуло, — ответил Гейб. — Она ж мя наизнань выпотрошила.

Гейб пил. Тео, хоть и не вполне трезвый, — нет.

(Нет, им удалось раскурить штакетину толщиной в зубочистку — местный полиомиелитный клевер — с Сомиком Джефферсоном между отделениями: стоя на задней парковке «Пены дна» и только что не трением пытаясь добыть огонь из разовой зажигалки на ветру в сорок узлов.)

— Я и не думал, что у вас, сынков маманиных, тут погода бывает, — проскрипел Сомик, засосав косяк так основательно, что уголек стал пылающим глазом демона, который выглядывает из вертепа меж темным пальцем и губой. Мозоли на кончиках пальцев жара не чувствовали.

— Эль-ниньо, — ответил Тео, выпустив вольный смерч голубого дыма.

— Еще раз?

— Такое теплое течение в Тихом океане. Приближается к берегу раз в десять лет или около того. Гадит рыболовам, приносит ливни и штормы. Все думают, что сейчас как раз такой год для эль-ниньо.

— А точно знать када будут? — Блюзмен натянул на голову кожаную «Федору» и сейчас придерживал ее от ветра.

— Обычно после того, как все затопит, винный урожай погибнет, а почти все дома на самом берегу смоет в океан.

— И все потому, что вода теплая?

— Точно.

— Чё ж тут странного, что вас вся страна терпеть не может? — сказал Сомик. — Пойдем-ка вовнутрь, пока мою сраку в Кларксвилль не сдуло.

— Да все не так плохо, — ответил Тео. — Может, его еще в сторону снесет.

Зимний отказ — в него уходил Тео, в нем пребывали все калифорнийцы. Они как данность принимали, что раз по большей части погода хорошая, она останется хорошей и все остальное время, стало быть, под проливным дождем здесь можно отыскать человека без зонтика, а если ночью опускается до тридцати, кто-нибудь непременно будет качать себе горючки на заправке в одной маечке и шортиках сёрфера. Поэтому даже несмотря на то, что Национальная служба погоды велела всему Центральному побережью задраивать люки, поскольку надвигается буря десятилетия, и ветер целый день разгонялся до пятидесяти узлов, готовя почву для урагана, хвойнобухтинцы продолжали встречать праздник так, будто ничего необычайного не произойдет.