Лучший друг - Ян Жнівень

– Я не знаю, – честно ответил Егор. – Я думал о предстоящей дороге и приключениях, а потом меня начало ломить, и я лег на пол, а потом я почувствовал горы под пальцами, теплые реки, текущие по ним и лианы, которые подняли меня на вершину холма прямо к Елисейским полям, – почти шепотом сказал Егор последние слова и, словно мертвец, уставился в одну точку мимо головы брата, словно зачарованный. – Я расплылся в удовольствии! Сначала мне было страшно, но потом все мне показалось таким сладким, цветным даже.

– Черт, – Лёша закусил большой палец, а потом сжал галстук двумя указательными. – Давай, брат, без глупостей. Елисейские поля не знаю, но горы и река, – он поднял его руку, из пальцев которой струилась кровь, – это кровь твоя и кусочки долбанного паркета, который ты скоро до фундамента разберешь. Все мы немного переживаем, но до такого состояния доводить нельзя. Хочешь – мы останемся, и ты еще слегка подумаешь.

Одна лишь мысль о том, что теперь его балласт становится еще тяжелее на шее брата и Маши, вывел Егора из себя, и он резко сказал:

– Ни в коем случае. Мы выдвигаемся через час, и это решено. Ты главное не волнуйся – я не пропаду. Уж за меня тебе надо беспокоится в последнюю очередь, – он посмотрел на Машу, расценившую этот жест как упрек в ее сторону, от чего она надулась и задрала нос.

Братья немного посмеялись, и все успокоились.

VIII

Старший брат глянул на часы, но все поняли только лишь по его взгляду, что пришло время, которого все ждали с трепетом, страхом и нетерпением. Будущие путники пулей оделись, померяли пульс, повторив за старшим братом, закинули рюкзаки на плечи, взяли авоськи, деньги и ножи, которые Егор купил на рынке на случай непредвиденных обстоятельств. Лёша залез на шкаф и вытащил главных виновников торжества: «Гриф», Далет и Заин, а также специальные маленькие патронташи, надежно завернутые зачем-то в марлю.

Егор встал в стоечку перед зеркалом и принялся с серьезной миной боксировать, робко доставая нож из ножен и тяжело дыша. К нему подскочил старший брат и схватил его за шею, но Егор не растерялся и ткнул его тупой стороной ножа прямо в пузо, от чего старший упал на пол. Маша стояла и тихо смеялась в углу. Так братья тренировались и дурачились у зеркала, разряжая обстановку, понемногу забывая о разного рода трудностях, которые всплывали в голове. Порой им вместе казалось, что их захлестнул массовый психоз, потому что даже Маша начала вести себя почти как их сестра, понимая глупые шутки и бессмысленные кривляния, которыми два брата передразнивали друг друга.

Успокоившись, все трое выскочили из дома и спустились по лестнице, но Егор решил задержатся у основания дома, разглядывая дряблую титановую обшивку здания, поросшую мхом. Он задумался, осознав, что больше, возможно, никогда не увидит всего этого. Сейчас ему казалось, что это рутина и повседневность, от которой хочется поскорей избавится, но что-то ему подсказывало, что домашний быт и рутина в один момент всплывут в воспоминаниях как что-то приятное.

Он в последний раз окинул взглядом дом и его обветшалые стены, отважно бьющиеся за жизнь цветы под лестницей, горящее окно тетушки Твид, висевшие на веревке трусы соседа, не снимающего их уже больше года, и битое стекло во дворе, так и не убранное с годами. Только сейчас Егор увидел, сколько всего можно было сделать, пока они предавались временным развлечениям, не замечая очевидных моментов, образующих эту самую рутину. Треклятые трусы никто не мог снять и выкинуть, битое стекло убрать, стены отшлифовать, цветы пересадить, а краску заменить. Возможно, это бы кардинально могло поменять их жизнь, но никто об этом не задумывался, утопая в делах, которые, в отличие от трусов соседа, не могли ждать вечно. Или так только казалось человеку, несшему бремя этих дел на плечах. Стало грустно, но Егор собрался с мыслями и пошел прочь, впервые за столько лет почувствовав настоящее удовольствие от пребывания рядом с этим злосчастным и голодным домом, питающимся человеческими страданиями и оттого еще сильнее ветшавшим.

Последней мыслью, которая промелькнула у него в голове, были плакаты «GalaxyGuy» и Уорвика-Рыцаря с его тяжелым сапогом, со временем перешедшие из статуса «символ безысходности» в статус «горький, но ценный опыт». Маша, заметившая это приподнятое настроение и одновременно слегка подавленное расположение духа младшего брата, достала непонятный агрегат и сделала снимок. Из отверстия агрегата вылезла фотография, которая спустя какое-то время стала цветной. На ней младший брат стоял в своей серой рубашке, окутанный вечерним пейзажем на фоне родного дома, засунув руки в карманы и тихо смотря в объектив, словно призрак. Маша вручила ему фотографию, которую он бережно засунул во внутренний карман черного пальто Лёши.

Егор будто полюбил это все в один миг, от чего мысли о том, что он сошел с ума, показались ему не такими абсурдными; все же радость закрыла эти моменты и повела его вперед. Повела туда, где будут новые открытия, свершения и даже ужасы, которые когда-нибудь поменяют свои горькие статусы, превратившись в часть одной интересной истории, которую никто пока даже предугадать не мог.

– Любишь ты паясничать, братан, – сказал Лёша напоследок, докуривая последнюю сигарету у их дома, словно припомнив какие-то его грехи, причем ни с того ни с сего.

– Знаю, – ответил Егор. – Умею, как оказалось.

– Ты говорил с Лерой об этом?

– Нет, – соврал он.

Часть 2

РАСКРЫВАЮЩИЕСЯ БУТОНЫ

Глава 1

Пригород

I

– Снова бессонная ночь? – к стойке бара подошел парень лет двадцати. Все его тело опутывала паутина наколок и татуировок. Обритая голова со временем начала зарастать светло-желтыми волосами, убивая прежний грубый образ Вани.

– Да нет, работа. Не более, – Женя поднял усталые глаза на Ваню и улыбнулся своей постоянно печальной улыбкой так, словно видел его не впервые за долгое время, а в очередную трудную ночь рабочей недели. Последние три года прошли незаметно для него.

– Вижу, что устал. Давай, выходи из-за стойки, – он нежно, по-братски, взял его за плечо. – Два часа никого нет, а смена кончается через три. Никто не придет, а мы поговорим. Давно же не виделись, – тут он слабо толкнул его в грудь и улыбнулся кривыми, потемневшими зубами. У Жени на душе стало так тоскливо от вида старого друга, что он чуть