Категории
Самые читаемые
RUSBOOK.SU » Проза » Русская современная проза » Все мои уже там - Валерий Панюшкин

Все мои уже там - Валерий Панюшкин

Читать онлайн Все мои уже там - Валерий Панюшкин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 19 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 41
Перейти на страницу:

Я обратил их внимание на то, что Гумилев в «Жирафе» пропускает аж шесть слогов.

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взглядИ руки особенно тонки, колени обняв.Послушай: далеко, далеко, на озере Чад(та-та-та-та-та-та) изысканный бродит жираф.

– Вы слышите? – размахивал я в другой день, но тою же коньячной рюмкой и у того же камина. – Шесть слогов пропущено. Возникает как будто пауза. Поэту как будто требуется время, чтобы перенестись мыслью из холодной и туманной России в Африку. Его мысль летит над землей со скоростью света или со скоростью звука. Очень быстро летит, но тем не менее, целых шесть пропущенных слогов, или мгновений, требуется, чтобы преодолеть это огромное расстояние.

– Круто! – сказал Толик.

А Ласка опять смеялась тихим счастливым смехом.

У Бродского я обратил их внимание всего на одну строку: «Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя».

– Что случилось? – спросил я. – Что автор сделал?

Наперебой сначала Обезьяна с Лаской, а потом и Банько с прапорщиком принялись перечислять простыми словами описанное в этой строчке: автор спит, автор сидит в тюрьме, надзиратель смотрит на него в глазок, надзиратель вооружен, автор сидит в тюрьме так давно, что все это ему уже и снится…

– Круто! – сказал Толик, когда понятно стало, что для расшифровки одной поэтической строки нам понадобилась бы пара страниц прозы.

По ночам, когда мы расходились по своим спальням, я часто лежал и думал, отчего бы Толику с таким удовольствием выполнять все эти не свойственные для него задания. Я лежал с открытыми глазами в темноте. За окнами ухала какая-то печальная птица, которую я, не разбирающийся в птичьих голосах, называл неясытью и представлял себе маленькой совой с испуганными глазами, похожими на двухевровую монету. Позже, когда лето вошло в свои права, неясыть ухать перестала и пели соловьи, про которых я знал, как они выглядят. Я лежал, смотрел в темноту и слушал. Откуда-то из глубины дома доносились истошные любовные крики Ласки, и это значило, что девочка занималась сексом с Обезьяной. Или тихо, но ритмично поскрипывала какая-нибудь мебель, и это значило, что Ласка занималась сексом с Банько. Я лежал, смотрел в темноту, и про Ласку мне все было понятно: Обезьяну она любила, а Банько она жалела.

Где-то далеко за забором шумели автомобили, продолжалась жизнь, про которую я не имел никаких известий. Временами я слышал милицейские сирены. Иногда двигатели автомобилей, проезжавших там далеко за забором, были не сдержанно-представительскими, а отчаянными и ревущими. И я воображал себе, что вот едет мимо нашего дома по Рублевке какой-нибудь «щенок» из высокопоставленной семьи – с напудренными кокаином ноздрями и на спортивной «Ламборгини». Я лежал и слушал, как замолкают на несколько минут соловьи.

Когда становилось совсем тихо, я слышал, как внизу в кустах под окном копошатся ежи. И еще я слышал, как бьется мотылек о стекло. И на фоне всех этих ночных звуков каждую ночь я так и эдак прикидывал в голове про Толика, зачем он все это делает? Мысль перекатывалась в мозгу, как в детстве карамелька перекатывается во рту у ребенка, постукивает о зубы, расплывается в кислый и сладкий сок и приятно язвит небо.

Проще всего было бы думать, что Толик занимается со мной фехтованием, логикой и литературой по причине насилия, которое в первые дни так решительно применял к прапорщику Обезьяна. Но прапорщик мой не выглядел человеком, которого просто заставили заниматься. Он мог бы заниматься из-под палки, однако же мне всерьез казалось, что двадцатипятилетнему этому громиле интересно. Или нет? Или не может быть, чтобы милиционеру интересно было разбирать стихи Гумилева и Бродского? У меня не было ответа.

Однажды ночью, когда песня кроватных пружин в доме затихла, а песня соловьев на улице продолжалась, я встал тихонько и спустился в гостиную, чтобы налить себе виски. Было часа три ночи или около того. В окно сквозь кусты и деревья парка я увидал, что у Толика в доме горит свет. Не знаю, что это мне взбрело в голову. По здравом размышлении я бы не пошел навещать ночью одинокого мужчину только потому, что у него горит свет. Вполне ведь могло оказаться, что прапорщик, будучи человеком молодым и здоровым, мастурбирует, например, разглядывая глянцевые картинки в одном из мужских журналов, которые валялись у него на журнальном столике во множестве. По здравом размышлении…

Но не было у меня в ту ночь никакого здравого размышления. Я выпил сотню граммов виски и поддался известному зову приветливо освещенных окон, мерцавших вдали за черными деревьями. Это ведь такое детское совсем чувство, когда идешь в темноте, не глядя под ноги, а глядя только на свет, и немного щекочет в груди от первобытного какого-то волнения.

На пороге Толикова дома горел превращенный в лампу, откуда-то с Тибета привезенный буддийский молельный барабан. Ночные мотыльки с размаху ударялись об этот экзотический светильник, падали на лиственничный пол крыльца и ползали, потеряв ориентацию и отбив мозги, если у них есть мозги, шуршащею толпою в круге света на полу. А рядом сидел Толик и играл с мотыльками, тихонько подставляя им огромную свою ладонь и терпеливо ожидая, пока насекомые на ладонь вползут.

– Чего вы не спите, Анатолий? – сказал я из темноты и только потом уже вышел на свет.

– Не спится, – Толик пожал плечами, не отрывая взгляда от мотыльков.

Я сел с ним рядом и закурил. Крыльцо было широкое, достаточно широкое, чтобы места хватило не то что двум, а хоть бы даже и двадцати мужчинам. Но когда я садился рядом с Толиком, он немного подвинулся, как бы приглашая меня и демонстрируя, что компания моя ему приятна.

Мы помолчали немного, а потом я спросил:

– Скажите, Анатолий, почему вы все это делаете?

– Что?

– Ну, все наши занятия?

– Так как же? – отвечал Толик.

В его интонации было великое смирение индийского священного животного коровы: гонят ли тебя на выпас… ведут ли тебя в стойло… доят ли…

Я глубоко затянулся и уточнил вопрос:

– Скажите, Анатолий, если бы завтра Обезьяна отпустил вас? Ну, открыл бы ворота… Вы бы ушли или остались и дальше заниматься со мной фехтованием, логикой и поэзией?

– Я бы остался, – неожиданно сказал Толик, интонацией своей как бы спрашивая, можно ли ему остаться.

– Почему бы вы остались?

Мы еще помолчали. Мотыльки продолжали довольно громко биться о буддийский молельный барабан и падать наземь.

– А что там? – сказал прапорщик после паузы. – Койка в общаге? Дежурства? Развод?

– Какой развод? – я сначала не понял. – Вы разводитесь с женой?

– Да нет, – Толик засмеялся. – Развод это утром когда… Ну, в отделе весь личный состав собирают… ну, в актовом зале… ну, все начальство там… сводки зачитывают…

– А вы что делаете на этих разводах? – я вдруг подумал, что ни разу не спрашивал Толика про то, как ему жилось до того дня, когда его пленил Обезьяна.

– А я что? – Толик бережно стряхнул мотыльков с ладони. – Ну, сидишь там, записываешь в блокнот…

Тогда я придумал, что Толик мог бы каждый вечер за ужином рассказывать нам о своей милицейской жизни. С одной стороны, это было бы хорошее упражнение в элоквенции. С другой стороны, может быть, нам удалось бы если и не понять, почему тем памятным ранним утром в Питере прапорщик так зверски убил беззащитного активиста группы «Холивар», то хотя бы представить себе, что творилось у прапорщика в голове, когда он выскакивал из перевернутой патрульной машины и кричал: «А, блядь, щенки!»

Я поделился с Толиком этой своей идеей. Он удивленно пожал плечами:

– Что там рассказывать? – Но от предложения моего не отказался.

Мы помолчали еще немного, а потом я попросил прапорщика рассказать что-нибудь о себе.

– Что там рассказывать? – повторил Толик.

– Ну, знаете, в Издательском Доме, где я работал, был начальник отдела кадров, татарин. У него было несколько идиоматических выражений, которые разошлись на пословицы. Когда он злился, он говорил: «Сотру в бараний порошок», – я поглядел на Толика, но, кажется, тот не понял, что в этом выражении смешного. – А когда он принимал сотрудника на работу, то говорил всегда: «Коротко расскажи о себе», – я улыбнулся, но Толик, похоже, не понял, чему я улыбаюсь.

Он спросил только:

– При чем тут, что он татарин-то?

И я не стал развивать скользкую национальную тему, а просто попросил Толика написать назавтра автобиографию.

Попрощался и пошел спать. Шагал вдоль пруда по дорожке, довольно хорошо различимой в свете молодого месяца, и думал, что заточение, возможно, нравится Толику точно так же, как нравится и мне. Может быть, точно так же ему просто некуда идти: койка в общежитии, утренний развод в отделе, патрулирование или как там это у них называется. Обед, опять патрулирование, ужин, опять койка в общежитии, а на утро снова развод в отделе – и так всю жизнь, и ничего другого не будет. А здесь в заточении – огромный дом, полностью отданный в его распоряжение, мягкая двуспальная кровать, на какой он, наверное, и не спал никогда прежде, глянцевые журналы, экзотические яства, интересные люди, отчетливо превосходящие его в силе и ловкости, Ласка, ласково разговаривающая с ним, фехтование, книжки, спортивный зал, самурайские кодексы… Я шел вдоль пруда и думал, что, возможно, с точки зрения прапорщика, эта комфортабельная тюрьма – куда увлекательнее относительной и беспросветной свободы, в которой он прожил всю свою предыдущую жизнь.

1 ... 19 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 41
Перейти на страницу:
На этой странице вы можете бесплатно скачать Все мои уже там - Валерий Панюшкин торрент бесплатно.
Комментарии
Открыть боковую панель
Комментарии
Сергій
Сергій 25.01.2024 - 17:17
"Убийство миссис Спэнлоу" от Агаты Кристи – это великолепный детектив, который завораживает с первой страницы и держит в напряжении до последнего момента. Кристи, как всегда, мастерски строит