Буйная Кура - Исмаил Шихлы

- Я не стану мириться с подлецом.

- Пусть убирается к черту!

- Замолчите. Вы ведете себя, как мальчишки, а не как мужчины.

Черкез вдруг увидел стоящую под навесом сестру. Гюльасер горько плакала, обняв столб и почти повиснув на нем.

Кровь бросилась в голову Черкезу. В глазах у него потемнело, а к горлу подкатился комок. Он почувствовал, что если сейчас же не повернется и не уйдет, то не сумеет сдержаться и разрыдается от гнева, бессилия, беспомощности и от непоправимости происшедшего.

- Что стоишь? - сказала ему Шахнияр. - Подойди к сестре, обними ее.

Черкез ничего не ответил. Глазами, полными ненависти и огня, поглядел на людей, стоящих перед ним.

- Чтоб погиб весь ваш род! - прошипел он сквозь сжавшие горло слезы.

Шамхал снова схватился было за кинжал. Но Шахнияр оттолкнула его и постаралась сгладить слова Черкеза.

- Эй, парень. Я знаю, что ты сейчас зол. Но все равно не болтай лишнего. До сих пор вы были друзьями, а теперь стали и родственниками. Чего тебе еще надо?

Черкез отвернулся, перекинул через плечо винтовку и, ссутулившись, пошел со двора.

11

Джахандар-ага, услышав о том, что Шамхал выкрал Гюльасер, три дня и три ночи лежал на тахте лицом вниз. От бесслезного гнева его глаза превратились в два кровавых пятна. И без того смуглое лицо стало черным, а затем посерело, словно земля. Все эти дни он не ел и не пил. Невозможно было даже подойти к нему. Когда Мелек, дрожа от страха, на цыпочках вошла в комнату и накрыла мужа одеялом, она увидела, как дрожат его плечи и как его сильные и грубые пальцы теребят и рвут бахрому ковра. Она вышла на цыпочках, молча, так же, как и вошла. Никто не осмеливался подойти к нему и заговорить с ним. Думая, что в таком состоянии он может совершить все, что угодно, женщины жили все эти дни, трепеща от страха.

Наконец прошли три томительных дня, каждый из которых, казалось, равен году. Джахандар-ага однажды вечером встал, молча оделся, взял патронташ, заполнил магазин винтовки и взвел курок. Словно всего этого было мало, он надел на себя пояс с кинжалом. Хотя было тепло, он повязал на шею башлык из верблюжьей шерсти. И тут никто не сказал ему ни слова. Зарнигяр-ханум от страха лежала замертво. Она знала, что ее муж задумал что-то ужасное. Материнским чутьем она догадывалась, что над головой сына сгущаются тучи. Но она не сказала мужу ни слова, так как не знала, что сказать, чтобы развеять и смягчить его гнев.

Мелек тоже была встревожена, но тоже не знала, что нужно делать. "В рассерженной голове не бывает ума", - думала она и считала бесполезным говорить со своим новым повелителем, пока он сердит. Она хотела поговорить с Зарнигяр-ханум, вывести ее как-нибудь из оцепенения, посоветовать броситься в ноги мужу, повиснуть у него на шее и никуда не пускать. Но у нее такое положение в доме, что лучше помалкивать...

Вдруг Зарнигяр-ханум сама схватила Мелек за руку, как будто что-то хотела ей сказать. Но слов она не нашла или не сумела их выдавить из себя. Она только глядела на Мелек неподвижными глазами, словно гипнотизировала ее. В глазах, окруженных сеткой преждевременных морщин, почти не было света. А если и был свет, где-то в самой глубине, то был он слаб и трепетен, как огонь в лампе, когда он начинает мигать и колебаться, прежде чем вздрогнуть и окончательно погаснуть.

Мелек показалось, что если пройдет так еще немного времени, то женщина не удержится и рухнет на пол без сознания. Но во взгляде Зарнигяр-ханум, как бы слаб и печален он ни был, Мелек прочитала мольбу к ней, к молодой и сильной женщине, а вместе с мольбой беспомощность, безнадежность и что-то даже робко-просительное и унизительно-рабское. Зарнигяр-ханум молила даже не о помощи, а о сострадании.

Мелек вняла мольбе этого взгляда, послушалась его и пошла в комнату мужа. Она остановилась перед Джахандар-агой, уже шагнувшим к порогу, и посмотрела ему прямо в глаза.

- Куда ты собрался на ночь глядя? - спросила Мелек, словно ничего тут в эти дни не происходило.

Джахандар-ага вздрогнул и остановился, как от пощечины. Его глаза широко раскрылись от удивления и недоумения. Голос его сорвался на хрип:

- С каких это пор ты стала вмешиваться в дела мужчины? С каких это пор ты стала интересоваться, куда и зачем он уходит из дому?

- Я не вмешиваюсь в твои дела, но я боюсь. Кто я такая, чтобы учить тебя, но если у меня разрывается сердце? Заклинаю тебя твоими детьми, не совершай того, что задумал.

Джахандар-ага хотел оттолкнуть Мелек, преградившую ему путь к двери

- Убирайся! - закричал он.

Женщина не шелохнулась. Расставив руки, она ухватилась за оба дверных косяка. Джахандар-ага на время опешил. До сих пор никто не преграждал ему дороги и никто не осмеливался возвратить его с полпути.

- Убирайся отсюда, говорю я тебе! Не то всю злобу, которую я собираюсь обрушить на голову этого щенка, я выплесну на тебя!

- Делай все, что захочешь. Я твоя раба. Но я говорю правду.

- Не заставляй меня проливать кровь.

- Я не прокляну тебя, если прольешь.

Джахандар-ага снова хотел оттолкнуть Мелек со своей дороги. Но женщина закрыла сзади себя дверь и теперь стояла еще решительнее прежнего.

Кровь бросилась в голову Джахандар-аги. Его кустистые брови поползли вверх и зашевелились, сомкнулись в одну дугу. Морщины на лице прорезались еще глубже, на лице и на шее выступили багрово-синеватые пятна. Он поднял руку и что есть силы ладонью ударил Мелек по щеке.

Мелек почувствовала, как глаза ее начало заволакивать туманом, а в голове зазвенело. Ей показалось, что комната поплыла и повернулась, то, что было полом, стало стеной, а одна из стен стала полом. Тридцатилинейная лампа, висевшая на потолке, покачнулась и превратилась в темное пятно.

Джахандар-ага в свою очередь увидел, что Мелек, только что так решительно стоявшая перед ним, вдруг погасла, словно свеча, обмякла и без стона, без звука сползла на пол.

- Проклятье! Только этого мне не хватало, - выругался Джахандар-ага и хотел перешагнуть через Мелек, лежащую на пороге. Кажется, никто еще не умирал от пощечины. Но, увидев, что лицо Мелек стало белым, как бумага, а из носа и из уголков рта сочится кровь, он испугался.

Он наклонился над Мелек, поднял ее с пола и положил на тахту. Она почти не дышала, лоб ее покрылся капельками липкого холодного пота.

- Эй, кто там, скорее принесите воды!

Салатын, которая давно уже стояла в соседней комнате как бы наготове и, замирая от страха, ждала, чем кончится поединок отца с Мелек, прибежала первая. Едва волоча ноги, пришла и Зарнигяр-ханум. Увидев бледное лицо Мелек и кровь у нее изо рта, она расцарапала себе лицо и ударила руками по коленям:

- Да простит тебя аллах, зачем ты убил несчастную? Чем провинилась перед тобой эта сирота?

- Виноват твой щенок. Он породнил нашу кость с костью собаки.

В другое время Зарнигяр-ханум сказала бы, наверное: "Почему он только мой, он и твой щенок". Но теперь промолчала, она стала помогать дочери, которая обрызгивала водой лицо Мелек.

Джахандар-ага бросил винтовку на тахту, вышел во двор и закурил папиросу. Пока он кружил по двору, словно раненый лев, синеватый дым стлался за ним, как туман, ложился на его широкую спину. Джахандар-ага не знал, куда себя деть. Будь проклята его рука, оказавшаяся такой тяжелой. Удивительно было другое: тупая боль, вот уже три дня стягивающая сердце, словно свинец, растворилась в этой одной пощечине. Джахандар-ага чувствовал теперь в душе только пустоту и усталость. Стучало в мозгу, глаза застилала пелена. То, что случилось с Мелек, заставило его забыть про все на свете. Он забыл о сыне, которого только что собирался застрелить, о своей новоиспеченной невестке, которую решил изрубить на куски. Он не видел слуг, круживших по двору, не слышал блеянья овец и ягнят, мычанья коров. Все его мысли были там, рядом с Мелек. Хотя он не осмеливался и считал для себя постыдным войти в комнату и узнать о самочувствии жены, но все же поминутно взглядывал на открывающиеся и закрывающиеся двери. Салатын то вбегала, то выбегала из комнаты, но она ничего не говорила отцу.

Наконец, когда вокруг все утихло, мужчина осмелился и вошел в дом. Мелек лежала в постели.

Он ни у кого ничего не спросил. Тяжелыми шагами прошел наверх и присел на тахту. Зарнигяр-ханум, боясь в такой момент маячить перед глазами мужа, бесшумно, словно тень, выскользнула из комнаты. Салатын принесла ужин, но отец не дотронулся до еды.

- Постели мне! - сказал он тихо.

Джахандар-ага не мог уснуть до полуночи. Он лежал, уставившись взглядом в потолок. Глядел на мотыльков, которые кружились вокруг лампы. Лампа мигала, готова была погаснуть, тени дрожали и метались на стенах. В комнате стояла такая тишина, что звенело в ушах. Да еще слышно было шуршанье крылышек мотыльков, их стуканье, когда они ударялись о ламповое стекло. Джахандар-ага иногда поднимал голову с подушки и глядел в сторону Мелек, славно прислушиваясь, дышит она или нет. Он лежал и никак не мог собраться с мыслями. Мысль о сыне обжигала его сильнее огня. Нельзя было представить, что Шамхал обидит так остро и глубоко. Отец думал, что тот рано или поздно вернется домой. Теперь все было потеряно окончательно и безвозвратно. "Буду умирать, завещаю, чтобы его не пускали на мои похороны. У меня нет сына по имени Шамхал".