In convertendo. Рассказы - Артур Мейчен

Назавтра после Дня св. Мартина как всегда состоялось квартальное заседание общества «Пансион», и озабоченный Хеммингс изложил обстоятельства дела президенту и членам правления. После долгих рассуждений решили принять все как есть. С тех пор в Керзон-Инн стали квартал за кварталом приходить чеки на 20 фунтов с формальным извещением. Ни обратного адреса, ни даты отправления, все с той же литерой N, означающей Северный округ. Дело регулярно представлялось на суд правления, и неизменно выносилось решение: оставить все как есть.

Так продолжалось до Дня св. Мартина 1918 г. Как всегда пришел чек. Однако сопроводительное письмо было несколько иным, а именно:

«Дорогой сэр, прошу вас получить чек на двадцать фунтов в качестве причитающейся вам ренты за истекший квартал сего года, за мои комнаты на Кони-Корт, 76, Керзон-Инн. В моей гостиной большое сырое пятно на потолке, мне кажется, от трещины в крыше. Буду благодарен, если вы немедленно примете меры. Искренне ваш, Майкл Карвер».

Управляющий почувствовал себя полным болваном. Какая протечка крыши может быть в номере, которого нет ни на Кони-Корт, ни во всем подворье! И каким образом правление будет принимать меры к несуществующей крыше! На завтрашнем заседании мистер Хеммингс молча положил письмо на стол: оно говорило само за себя. Президент внимательно прочел его. Затем письмо внимательно прочли десять членов правления. Один из них, бывший стряпчий, предложил сделать запрос в банк мистера Карвера.

— Иной раз приходится блефовать и перед банкирами, — сказал он с надеждой.

Но мистер Карвер был клиентом банка Телсона, и стряпчему следовало бы это знать. Хеммингс получил от них вежливое уведомление в том, что мистеры Телсоны не имеют привычки обсуждать дела своих клиентов с посторонними. Таким образом, на некоторое время дело заглохло. Однако в следующий раз обычный чек от мистера Карвера сопровождался весьма неприятным письмом, выражающим недовольство, что его просьбе не было оказано должного внимания, а между тем сырое пятно распространилось по всему потолку, и штукатурка грозит рухнуть на ковер. «Буду чрезвычайно признателен, если крыша будет починена немедленно» — так заканчивалось это послание. Президент и члены правления снова принялись разбирать дело. Кто-то сделал предположение, что все это просто розыгрыш любителя шуток, а другой прибавил: «Притом сумасшедшего», но эти предположения были отклонены как безосновательные. Под конец заседания правление вынесло вердикт: оставить все как есть.

В очередной день оплаты чека не оказалось. Пришло только письмо, где говорилось, что мебель жильца покрылась плесенью, а во время дождя он вынужден расставлять по комнате посуду, чтобы собирать воду. В конце письма мистер Карвер заявлял, что решил прекратить оплату помещений, покуда не будет починена крыша.

Вскоре произошло нечто еще более странное — и это именно то событие, из-за которого история могла стать клеветнической, если бы в действительности существовало такое подворье, как Керзон-Инн, или такое место, как Кони-Корт. Третья пара комнат справа от номера 7, Кони-Корт, была свободна от жильцов, стряпчих или агентов, и одна вдова с дочерью заняли ее. «Грязновато, зато тихо», — сказала она своим знакомым. Однако комнаты оказались далеко не тихими. Ночь за ночью, в полночь или в час, а то и в два, в три часа ночи они вместе с дочерью просыпались от внезапной громовой игры на фортепиано, всегда одной и той же музыки, после чего уснуть было уже совершенно невозможно. Вдова пожаловалась управляющему. Мистер Хеммингс вместе с плотником проверил помещения и был вынужден признать, что ничего не понимает.

— У нас никогда не было жалоб от Джексона или Даулинга, — пожал он плечами, и вдова ответила, что эти господа, видимо, уходили ночевать в другие места.

Тогда управляющий решил продолжить осмотр. В конце коридора верхнего этажа находилась старая лестница, ведущая на чердак.

— А что у вас на чердаке? — поинтересовался мистер Хеммингс.

— Там свалена всякая рухлядь, оставшаяся после жильцов, — ответил плотник.

Они поднялись на чердак, освещенный крохотным слуховым оконцем. Здесь стояло полуразбитое пианино, в котором едва сохранилась дюжина струн, покрытый плесенью кожаный саквояж, два непарных мужских носка, пара брюк и несколько разрозненных листов нот с фугами Баха. В кровле имелась трещина, и все было пропитано затхлой сыростью.

Крышу починили, а хлам вынесли вон. Ночные оргии прекратились. Через год пожилая вдова была на концерте. Внезапно она вздрогнула и побледнела.

— Это та самая жуткая музыка, про которую я вам рассказывала, — прошептала она своей подруге.

Прославленный пианист играл фугу си мажор Иоганна Себастьяна Баха.

Ни президент, ни правление, ни мистер Хеммингс никогда больше не слышали о жильце номера 76, Кони-Корт.

7В Coney Court

Розовый сад

Сборник коротких рассказов Артура Мейчена под названием «Нефритовый орнамент» был опубликован в США в 1924 г. Альфредом Кнопфом. Первое, что бросалось в глаза при знакомстве с книгой, — ее откровенно эстетическое название, рассчитанное на ценителей утонченности подлинного декаданса.

По первоначальному замыслу эти миниатюры не претендовали на какую-либо общность темы и создавались как отдельные стихотворения в прозе — то есть в наиболее характерной для французского декаданса форме. Однако в них прослеживается единство не только по форме, но и по основной мысли. Три из них, приведенные здесь, посвящены таинственной чистоте пробуждающейся женской сексуальности — теме, совершенно новой для Мейчена, не появлявшейся в его более ранних произведениях.

И тогда, неслышно ступая босыми ногами, она приблизилась к окну, распахнула его и выглянула в ночной сад. Комната позади нее была окутана таинственным полумраком. Стулья и столики приняли зыбкие колеблющиеся очертания; на расшитых индийских гардинах, драпирующих двери, дрожал чуть заметный призрачный отблеск тальковых лунных лучей. Цвет желтых шелковых занавесей, обрамляющих кровать, еле угадывался в сумраке спальни, а подушка и простыни лежали смутным молочно-белым облаком.

Она снова повернулась к окну и увлажненными от нежности глазами стала смотреть на озеро, смутно мерцавшее в глубине сада. Она не могла спать и даже просто лежать в постели. Было поздно, прошла уже большая часть ночи, но она не могла спать. Серп луны медленно поднимался сквозь тонкие, как паутинка, облака, тянувшиеся длинной грядой от востока к западу. Из темной воды струился бледный свет, словно восходила из глубины еще одна неведомая планета.

Она смотрела вдаль глазами, ждущими чуда, и видела легкое колыхание тростника у восточного берега. Его темная зубчатая стена, увенчанная копьями стеблей, была пронизана трепетными бликами, будто инкрустация серебром и жемчугом по резному черному дереву, и ущербная луна державно стояла в центре неколебимого покоя небес.

Под сенью тростника слышалось сонное перекликание и тихий плеск — это водоплавающие птицы уже почувствовали приближение рассвета. Посередине озера возвышался белый пьедестал с золотым орнаментом, и на нем, весь облитый лунным сиянием, стоял мраморный ангел со свирелью у губ.

За озером раскинулся старинный парк, постепенно переходящий в дикий лес. Его совсем скрыла густая тень облака, проплывающего под серпом луны. А за лесом, далеко-далеко вставали едва различимые силуэты гор, серые полосы облаков и крутой, уже слегка побледневший небосклон. Она пристально глядела туда задумчивыми глазами, окунувшись в тишину, затерянная в волнах полутеней и полусвета. И в прохладу туманного, пронизанного серебром воздуха она простирала свои тонкие белые руки и не узнавала их.

Отвернувшись от окна, она сложила себе на персидском ковре диван из подушек и полусидела-полулежала там, неподвижная и сосредоточенная, словно поэт, грезящий под розовым кустом в волшебном краю. Да, в природе нет ничего реального, только мерцающий флер видений, трепет переменчивых фигур и пятен света. Он говорил ей, что есть лишь одна сущность, одна наука, одна религия — и назвал ей это великое слово. Он говорил, что внешний мир — не что иное, как игра светотени, которая то скрывает, то обнаруживает истину. И теперь она в этом убедилась.

Он говорил ей, что восторг души — это путь проявления невыразимых тайн того мира, который выше разума, который постигается только чувством, — и теперь она в это верила. Она никогда не сомневалась ни в одном его слове, с первого момента их встречи месяц назад. Она взглянула тогда вверх, потому что сидела у самой воды в увитой цветами беседке, а отец спускался по тропинке меж розовых кустов, ведя к ней незнакомца, тонкого и темноволосого, с острой бородкой и меланхоличными глазами. Когда она подала ему руку, он что-то тихо произнес, и она услышала не совсем понятные стихотворные строки, прозвучавшие словно эхо отдаленной музыки. Потом он повторил ей те слова еще раз: