Вырванное сердце - Алексей Сухаренко

– А это не опасно? Стимулирование ваше! – подала наконец голос молодая женщина, словно вышедшая из длительной спячки. – И вообще, я боли боюсь.

Мужчины одновременно повернулись к ней, удивляясь, что она так неожиданно заговорила.

– Я вам могу пообещать, что это не опасно и не больно, – поспешил успокоить роженицу Звягинцев. – У нас самые передовые препараты. Наш родильный дом оснащён австрийским диагностическим оборудованием. Мы укомплектованы лучше Москвы. К нам едут рожать все ваши актрисы и жёны руководителей страны. Так что ваши страхи напрасны.

В роддоме, казалось, всё уже знали и ждали её приезда. Её, чемпионку Советского Союза и Европы, положили одну в двухместную палату, чтобы оградить от любопытных, но желающих поглядеть на столичную знаменитость от этого меньше не стало. Поочередно в палату к выдающейся спортсменке приходили врачи, бесконечно справляющиеся о температуре и самочувствии, медсёстры, проверяющие установленную капельницу и катетер, санитарки, поправляющие один и тот же край одеяла. Следующим эшелоном пошли беременные и разродившиеся мамочки, которым стало известно о такой знаменитой соседке. Царькова уже не обращала внимания на заглядывающих в палату бесцеремонных любопытных женщин. Свыклась и теперь не поворачивала голову на каждый скрип двери.

Беременная женщина в ожидании, когда стимулирующая жидкость спровоцирует родовую деятельность, стала смотреть, как капающий из капельницы физраствор бежит по прозрачной трубочке к катетеру и далее через вену поступает в её организм. Кап, кап, кап – словно часовой механизм или метроном, ведущий отсчёт секундам, складывающимся затем в минуты и неизбежно приближая начало…

…Всё это промелькнуло в вихревом потоке памяти за несколько секунд. Мелькнуло и снова вернуло Царькову в её старую квартиру, подаренную ей за победу на той самой Олимпиаде.

Мария продолжала озабоченно вглядываться ей в лицо, пытаясь предугадать желания пожилой женщины.

– А ты какого числа родилась? – словно под гипнозом, продолжила свой пристрастный «допрос» Зинаида Фёдоровна, уже не в состоянии остановиться.

– Шестого марта, – раздался ответ молодой женщины.

– Какого? – Царьковой показалось, что она ослышалась, поскольку такого просто не могло быть.

– Шестого. – Мария с недоумением посмотрела на странную реакцию больной женщины. – Прямо в канун женского праздника. Правда, хорошо, что не восьмого? А то бы на один счастливый день у меня было бы меньше.

«Этого не может быть! Столько же лет, сколько и моей дочери! Родилась 6 марта – как и моя дочь! И она на меня чем-то похожа в молодости! Как же я этого не заметила?! Неужели она и есть моя потерянная дочь?! Ой, что же теперь делать? Признаваться ей, что я её мать или нет?»

Сердце пожилой пенсионерки моментально откликнулось на волнение острой колющей болью. Царькова схватилось за него, заохала, но больше даже не от боли, от того нового для себя состояния, в котором оказалась впервые за свою долгую и насыщенную жизнь. Мария моментально накапала сердечных капель, но Царькова отвела её руку.

– А ну-ка, подай мне альбом с фотографиями! – потребовала бывшая чемпионка решительным тоном. – Он вон там, в тумбочке!

Патронажная сестра моментально исполнила просьбу, передав ей большой альбом, обтянутый малиновым бархатом. Царькова торопливо пролистала первые страницы, остановившись посередине, на своей фотографии тридцатипятилетней давности.

– Ну, вот я в твоём возрасте. Почти одно и то же лицо. – Она в изнеможении откинулась на подушку, словно выступившая с последним словом в ожидании приговора, и прикрыла глаза, прислушиваясь к раздающимся рядом звукам.

«Вот она взяла альбом и теперь смотрит на мою фотографию. Наверное, посмотрела на меня. Видит моё волнение и уже, наверное, и сама начинает догадываться о том, в чём мне предстоит ей признаться. Да, но как она догадается без моей помощи?»

Женщину начало колотить так, что, казалось, сердце выскочит наружу.

«Ну что же она молчит? Наверное, увидела наше сходство и теперь не знает, что сказать».

— Да нет, вовсе не похожа, – раздался неожиданный ответ Марии. – Ну где же тут схожесть со мной? Вы были похожи на киноактрису.

Она перевернула страницу и стала внимательно рассматривать другое фото.

– Странно. А вот лицо у этого мужчины мне кажется знакомым, а где я его могла видеть, не припомню.

– Это фотография моего мужа. И ты, конечно, на него похожа, а не на меня, – выдохнула Зинаида Фёдоровна, продолжая собираться с духом.

– Да, вы, наверное, правы. Словно я эти черты уже не раз видела в зеркале, – задумчиво произнесла сбитая с толку сестра милосердия.

– А он, мерзавец, меня клятвенно заверил, что тебя удочерили и поэтому тебя невозможно найти, поскольку существует тайна усыновления. – Царькова поспешила принять сердечные капли, чтобы хоть как-то унять подпрыгивающее до гортани сердце.

– Не пойму, а какое отношение ко мне имеет этот человек? – Молодая женщина была взволнована настолько, что её небольшой румянец на лице сменила матовая бледность. – Он что, меня искал? А зачем?

– Потому что он твой отец, – сделала половину признания Зинаида Фёдоровна.

– Ваш муж – мой отец? – Бледность лица Марии уже достигла цвета ватмана. – А как же ваша дочь?..

– Ведь я дочку оставила в роддоме. – Царькова ещё не собралась с духом, чтобы сказать – «тебя».

– В каком? В том, в котором была я?.. – Казалось, Мария стала улавливать нить разговора, и от этого в ней произошла метаморфоза.

Её губы сползли вниз, а брови сошлись домиком. Она изменилась до такой степени, что стала похожа на маленького обиженного ребёнка, который собирается плакать. Словно ей протянули конфетку, а она, уже много раз обманутая пустышкой, взвешивает её на ладони, пытаясь угадать, что на этот раз. Есть ли под фантиком шоколад или это очередной обман судьбы, которая решила над ней посмеяться?

– Глупая была. – Царькова, видя её состояние, заторопилась со своей исповедью. – Всё боялась не успеть Олимпиаду выиграть. Чемпионат Союза выиграла, Европу взяла, а тут и Олимпиада подошла. Мужу надо заслуженного тренера получать. Он же тренером моим был. А тут ещё врачи говорят, что ребёнок больным родится. Муж стал уговаривать отказаться от ребёнка. Говорил – последняя попытка, возраст у тебя не для спорта. Вот и уговорил. А потом я стала её разыскивать, а дочки и след простыл. Тайна усыновления. А возраст у меня не только для спорта большим оказался, но и для будущих беременностей. Не смогла я больше ребёночка родить. Словно Господь меня наказал.

– Если этот мужчина с фотографии мой отец… – Мария, задыхаясь от волнения, стала увязывать в логическую цепь всё, что услышала от пожилой женщины, – …а он был вашим мужем… Значит, вы… моя мама?!

Она произнесла это с таким надрывом, словно лопнувшая скрипичная струна, успевшая перед этим исполнить последнюю ноту. Теперь для неё уже ничего не было так важно в этой жизни. Всё самое важное уже случилось и теперь сконцентрировалось на этом пожилом человеке. Её маме. В голове же у её мамы в это время проносились варианты разных ответов: от простых – «да» до более сложных – «да, доченька, я твоя мама», и она никак не могла остановиться ни на одном из них. Первые были словно равнодушное согласие или констатация факта – холодные и сухие, а вторые были и вовсе непривычны, поскольку там было это слово «доченька». Царьковой и хотелось, и было страшно первый раз произнести «дочка» в полноценном смысле этого слова, обращенное к своей нежданно обретённой кровиночке. От одной только мысли назвать эту взрослую женщину дочкой во рту моментально испарялась вся влага, язык со страху прилипал к нёбу.

– …Мама? – переспросила в ожидании затянувшегося ответа Мария.

– Если то, что я сейчас представляю, можно назвать матерью. – Вместо планируемых ответов Царькову «вырвало» словесным суррогатом.

Но молодой женщине и такого признания оказалось достаточно. Сразу после него Мария прильнула к пенсионерке и обхватила её своими руками. Больная почувствовала на своей щеке тёплые слёзы дочери. Это передалось моментально, словно вирус. Она тоже заплакала, подмешивая в этот эмоциональный коктейль свои старческие слёзы.

– Ну ты что? Успокойся, – всхлипывая, успокаивала свою обретённую дочь пенсионерка. – Ты должна меня презирать и ненавидеть.

Царькова растерялась, не зная, что ей делать дальше. Руки зависли над волосами дочери, словно боялись причинить ей боль своим неловким движением.

– Как ты так можешь, мама, ну как тебе не стыдно? – Улыбка Марии уже начинала пробиваться на её лице, словно солнечный лучик из-за дождливой тучи. – Ты лучше обними меня. Я так мечтала о твоей ласке.

Руки Зинаиды Фёдоровны наконец-то легли на голову Марии и сделали первые, робкие поглаживания волос дочери. Она почувствовала тепло родного человека, своего выросшего ребёнка. Его запах. Это были непередаваемые ощущения. Она такого не испытывала никогда в жизни. Это давало ей жизненные силы, которые словно переливались из этого молодого тела в её немощное и больное.