Перестройка - Игорь Борисович Гатин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часть V. ОТЕЦ
Ромка сидел на лекции, когда во вторую поточную аудиторию заглянула ассистентка кафедры, нашла его глазами и начала жестами изображать телефонный разговор. Он ничего не понял, тогда ассистентка подошла прямо к лектору и что-то прошептала на ухо. Пожилой профессор улыбнулся и громко, на всю аудиторию объявил: «Дорогие друзья, у студента Романова только что родилась дочка! Рост пятьдесят один, вес три двести, поздравляю!» И все зааплодировали! Ромка зачем-то встал и дурацки раскланялся, а в мозгу билась одна единственная мысль: «Как дочка?! Почему дочка?!» Он не сомневался, что у него родится сын! «Дочка! Что он может дать девочке, как её воспитывать, он же ничего не знает про девчонок!» – в общем, сумбур и каша в голове. Радость тоже была, но какая-то странная – как будто он усилием воли заставлял себя радоваться. А ещё был страх – вот он возьмёт крохотный комочек на руки, и что? Что он будет с ним делать? Надо же что-то делать. А что? «Зато она вырастет красавицей – в маму!» – эта мысль его несколько успокоила. «И вообще, дочка – это здорово!» – на сей раз мысль пришла словно откуда-то со стороны. «Здорово. Почему здорово? Что в этом такого замечательного?» – а эти вопросы уже всплывали изнутри. Раньше ему казалось, что родительский инстинкт включится автоматически. Вот родится ребёнок, и хоп! – он его уже любит. Ну, как мама его. Или он – маму. Но, к собственному удивлению, он ничего не чувствовал внутри. Разве что беспокойство и растерянность. «Ладно, ввяжемся в дело, а там посмотрим», – это уже подсказывал армейский опыт. И всё-таки как-то иначе он себе представлял рождение собственного ребёнка.
Вику выписали на третий день, как положено. Она была здорова, и ребёнок тоже. Первый удар приняла на себя Зинаида Алексеевна. Она знала, как обращаться с крохотным существом. Мужчины суетились на подхвате. Чувствовали они себя примерно одинаково. Евгений Иванович тоже был не в зуб ногой по детям. Тёща сразу постановила, что пелёнки стирает зять. И только руками и хозяйственным мылом. «От стирального порошка у ребёнка будет сыпь!» – сказала, как отрезала. Ромка вовсе не был против. Чего-чего, а стирать в армии приходилось каждый день, он служил в пустыне, и в жару гимнастёрка начинала вонять уже к вечеру. Пелёнок оказалось неожиданно много – Юля, так назвали дочку, в честь тёщиной бабушки, хорошо кушала и исправно освобождала место для новых порций молока, которого у Вики было хоть залейся. Её грудь выросла на два размера и всё время подтекала. Ромка же на это великолепие только облизывался – тёща строго-настрого запретила им заниматься сексом как минимум пару месяцев после родов. Возвращаясь из университета после занятий, молодой папаша неизменно обнаруживал в ванной огромную гору грязных пелёнок. Там были толстые и тёплые байковые пелёнки, лёгкие и тонкие хлопчатобумажные, марлевые подгузники, различные чепчики, ползунки и распашонки. На стирку и полоскание этой горы у Ромки уходило полтора-два часа ежедневно. Коричневое хозяйственное мыло он тёр на тёрке, чтобы лучше мылилось. Про тренировки и досуг на время пришлось забыть. Теперь их жизнь, а особенно Викина, подчинялась строгому расписанию – кормление по часам, прогулки, купание и так далее. По ночам Юля любила покричать. Спала она рядом с их кроватью, и, конечно, они мигом просыпались и начинали её укачивать. Иногда это занимало часы. Потом уже догадались вставать по очереди. У Вики под глазами появились тёмные круги, у Ромки осунулось лицо. И всё равно Зинаида Алексеевна была вечно недовольна: «И что это у вас ребёнок ночи напролёт плачет, какие же вы родители – собственное чадо успокоить не можете?»
Родители они были неважные. Самоотверженной любви не испытывали. Чувство долга – да. Родительские обязанности – да. А вот чтобы пламенеть, испытывать счастье, ощущать потребность в постоянном контакте с ребёнком – такого не было. Вика, которой только исполнилось семнадцать, буквально валилась с ног, ведь она по настоянию матери продолжала ещё и учиться. Утром, после бессонной ночи, кормила дочку, сцеживала молоко на второе кормление и мчалась в Гнесинку. В обед уже как штык дома, и дальше круговерть материнских забот плюс вынь да положь как минимум три часа в день за инструментом. Это только на первый взгляд музыканты порхают по жизни как стрекоза из басни Крылова. На самом деле служение музыке требует напряжённого каждодневного труда и в известной степени самоотречения. Через два месяца у неё пропало молоко. Было сколько хочешь, и вдруг раз – и нет ни капли. А шикарная налитая грудь за неделю превратилась в два отвисших кожаных мешочка. А ещё она снова залетела. То есть опять забеременела. Никакой материнский запрет они, конечно, не соблюдали. И трахаться начали почти сразу после родов. Ну, так получилось. Когда Вика поняла, что опять беременна, с ней случилась истерика. И Ромка впервые увидел в её глазах не только отчаяние, но и неприязнь к себе. Она рыдала и непрерывно повторяла: «Как ты мог?! Как ты мог?!» Действительно, как он мог? Как-как, да хрен его знает! Вроде соблюдал меры предосторожности, то есть выдёргивал ствол в последний момент. Да, видно, допустил осечку. Или, наоборот, выстрел оказался полноценным. Он испытывал чувство вины и обиду одновременно. Да, трахались они безбашенно, но всегда это был взаимный порыв. И между прочим, именно Вика считала, что не может залететь, пока кормит, и иногда судорожно противилась его предосторожности. Он не сдержался и резко напомнил ей об этом. В ответ тихий плач перешёл в рыдания и сквозь них новая порция претензий: «Ты всегда думаешь только о себе! На меня тебе наплевать! Конечно, твоё дело не рожать! Сунул, вынул и бежать!» В её визгливом неприятном голосе отчётливо проскользнули материнские нотки. У Ромки кровь прилила к голове. От чувства собственной вины не осталось и следа. Он прекрасно осознавал, откуда взялись подобные мысли в этой хорошенькой юной головке. Родились они явно не там. И, как это
