Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Более 400 лет держался этот обычай в значительной степени в своей первоначальной традиционной обрядности.

Годы моей учебы в Солигаличском духовном училище были почти однообразны. Редко это однообразие нарушалось. Одним из крупных событий, нарушивших однообразное течение жизни, было наше путешествие в Тотьму в 1913 г. Мой дядя П.А.Вознесенский решил спутешествовать в Тотьму, видимо, «по обету». Он организовал небольшую компанию, в состав которой входил мой сверстник Феодосий Вознесенский, я и два брата Перебаскиных — сыновья смотрителя духовного училища. В те времена путешествие такого рода возможно было совершить только пешком до реки Сухоны и далее на пароходе. От Солигалича до Устья Толшменского (на Сухоне) было километров 90 (ныне село Красное).

Главным затруднением, связанным с этим походом, было то обстоятельство, что у меня не было никакой обуви. В тесных ботинках с чужой ноги, в которые я с трудом одевался в праздники, идя в церковь, невозможно было пройти и двух верст. Мать, которой очень хотелось, чтобы я совершил путешествие (из религиозных традиций семьи), купила мне у «татарина» — владельца магазина какие-то дешевые туфли за 50 копеек. Они оказались сделанными из гнилой кожи и на второй день пути почти развалились. Я благоразумно снял их и пошел босиком, благо к этому я совершенно привык. Дядя П.А.Вознесенский нес за спиной березовый «пестерь» с пожитками, мы же все — небольшие котомки, у меня — из обычного мешка. Мать испекла мне булок, в каждой из которых было запечено яйцо.

В памяти очень немногое от этого похода. Помню, что мы шли в основном в гору. Помню, чем дальше, тем круче становились подъемы и длинные спуски. Одна из гор оказалась совершенно непривычно велика. На вершине этой горы стояло село, кажется, Чалово. Нам говорили, что с этой горы вода стекает с одной вершины в Волгу, с другой — в Сухону, т. е. в Северную Двину. Народ в Чалове поразил меня своим говором, похожим на говор толшмяков, или совеги, который изредка можно было услышать и в Солигаличе. Вероятно, это и были «толшмяки».

Мы проходили поля, сплошь усеянные валунами. Некоторые из них были огромны, чуть ли не со среднюю избу. Как на таких полях пахали, я не мог сообразить. Вскоре после Чалова мы спустились в долину реки Толшмы и пошли по более ровному месту вдоль берега. Дня через два с половиной мы прибыли в Устье Толшменское.

Позавтракав наскоро, мы вышли на берег реки Сухоны и сели в ожидании прибытия парохода. Сухона показалась мне большой рекой, она, конечно, втрое, а то и больше шире реки Костромы, к которой я привык с детства. Да и природа здесь была иная, чем в Солигаличе. Но главное, что нас всех интересовало, — это ожидаемое прибытие парохода. До тех пор я никогда не видывал парохода и в моем воображении он представлялся чем-то особенным. После долгого ожидания, наконец, вдали показался пароход, привлекший все мое внимание. Он подошел ближе, пронзительно свистнул и пристал к берегу. Здесь даже не было пристани, а просто какая-то маленькая барка. Пароход оказался стареньким, двухколесным однопалубным и, как я в дальнейшем понял, очень маленьким судном, приспособленным не только для перевозки пассажиров, которых было немного, но и для буксировки плотов и барок. Вскоре мы погрузились на этот пароход, заняв места на корме в 3-м классе. После небольшой паузы пароход отвалил, дав оглушительный свисток, от которого захолодело на сердце.

Я смотрел, конечно, с интересом на берега, мимо которых мы плыли. Они ничем не напоминали берега Костромы — пологие, усеянные мелкими камнями. Кругом леса, лишь изредка попадались деревни, правда, похожие на наши деревни. Сколько мы плыли, не помню — вероятно, всего лишь часов 6–8.

Но вот вдали показался город с церквями и крупными постройками. Это Тотьма. Вскоре мы пристали у настоящей пристани, сошли на берег и прямо отправились в монастырь Феодосия Тотемского, были любезно встречены здесь (поскольку наш руководитель П.А.Вознесенский был дьяконом и надел перед входом в монастырь рясу). Мы получили в свое распоряжение большой номер в монастырской гостинице, внешне чем-то напоминающий монашеские кельи, но значительно больших размеров. Номер был мрачным и грязным, стены хотя беленые, но облезлые, пол деревянный, некрашеный и давно не мытый. Из убранства стен обращала на себя внимание железная кружка для пожертвований, крепко прикрепленная к стене железными коваными полосами и большим замком.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Дело было вечером. Мы сразу же легли спать на грязные топчаны, покрытые войлоком, без белья. Равно утром нас разбудил стук в дверь и возглас монаха: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас!» Пора вставать к заутрене. Мы не особенно торопились, умылись из старинного полуразбитого глиняного умывальника и отправились в церковь. Службы монастырские — более длинные, чем службы в приходских церквах. Возгласы и ектении произносятся протяжно; «И еште молимся…» тянет иеродиакон-тотемчанин. После заутрени — обедня. Помню, в дни нашего пребывания в монастыре умер какой-то старый, видимо, особенно почитаемый монах. Его гроб был поставлен у самого алтаря на солее и старые монахи, видимо, его друзья, плотной стеной окружили его гроб и так стояли целую обедню. Лиц их было не видно, вероятно, это были отшельники. После обедни, с ее бесконечными «и еште молимся» — отпевание. Грустная мелодичная музыка.

После обеда, хотя и очень простого, но вкусно приготовленного (сушь — сушеная мелкая рыба и каша с льняным маслом), мы отправились смотреть город. Помню, подробно мы осмотрели мастерские ремесленного училища (сами ученики были на каникулах). Главной специальностью училища была резьба по дереву. Мы с интересом осмотрели выставленные работы учеников, особенно поразили шахматные фигуры, весьма искусно вырезанные из дерева.

Возвращусь к обеду. Его нам подали в номер, видимо, из особого почтения к П.А.Вознесенскому. Уха из сушеных ершей оказалась вкусной. Особое впечатление произвел на меня монастырский хлеб. Только в старых монастырях умели печь такой хлеб. С тех пор, пожалуй, мне не приходилось есть более вкусного ржаного хлеба. Вечером по монастырскому уставу надо снова идти на службу. На этот раз у раки Феодосия. Производят впечатление остатки гроба Феодосия. Видимо, он был сделан как колода и не сгнил в течение веков. Но гроб наполовину оказался изгрызенным. Больные зубами, а их в те времена было множество, для облегчения боли изгрызли весь гроб (дубовую колоду).

Прожили мы в Тотьме 3 дня. Перед отъездом мы положили в кружку, кто что мог. Я положил гривенник, который у меня остался, и громко заявил об этом. Дядя П.А.Вознесенский разъяснил мне, что такого рода «даяния» должны делаться втайне, чем меня очень смутил.

Как мы возвращались домой, я совсем не помню. Вероятно, первые впечатления были более сильными, чем впечатления обратной дороги.

Из других воспоминаний, относящихся ко времени моей учебы в духовном училище, упомяну о нескольких больших юбилеях. Прежде всего, о юбилее 200-летия со дня рождения М.В.Ломоносова (1911). Собственно, я не помню, как у нас в училище проходил этот юбилей, но помню «стих» к юбилею, который мы долго разучивали на спевках с И.П.Перебаскиным. Стих этот следующий:

«Его избрал Господь от малых Ему открылся в блеске льдов, В сияньи звезд и зорях алых В раскате волн, в шуму лесов И повелел: оставить сети, Повел его из града в град, Чтоб Русь познал от темной клети До светлых княжеских палат, Повел его на Запад славный, Чтоб восприял он разум там, Чтоб от светильника их знаний Светильник свой он воспалил И, высоко держа во длани, Весь край родной им озарил…»