Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!» - Василий Журавлёв

За десять лет до описываемых событий мать получает извещение от немецкого консула в Сиднее, что ее сын Фридрих Иоганн Лоренц Альберт, граф фон Эрлангебург скончался от тропической лихорадки на корабле «Вести» и тело его, по морскому обычаю, брошено в море. В действительности, матрос Борегар бороздит море от Сиднея до Саутгемптона, ходит на невольничьих шхунах из Джибути в Йемен, на фелюгах контрабандистов из Трапезунда в Батум.

А затем вступает в Иностранный легион. Уход из общества молодого графа был вызван отнюдь не несчастной любовью, а вопросом чести. Посмертное письмо было, оказывается, адресовано матери:

«…Я не мог сказать отцу, что моя мать взяла любовника, что она выбрала для этой роли товарища моих детских игр и что она оплачивает его услуги фамильными драгоценностями. Я не мог сказать ему этого. Я ушел из дому. Я ушел из жизни, из нашей жизни и, главным образом, из Вашей…»

Легионеры начинают скучать: мама, пусть и графиня, но все-таки это не интрига с женщиной… И оживляются лишь тогда, когда узнают, что любовника матери покойный сержант встречает в легионе.

«…B форт Аман-Ислам, где стояла моя рота, стали прибывать из штаба полка казенные пакеты, написанные мучительно знакомым почерком. Случайно я узнал, что почерк принадлежал новому сержанту-мажору Планьоли. Через три месяца, захватив полковую кассу, сержант-мажор исчез».

Фамилия Планьоли была вымышленной. В действительности, это был немец-аристократ. Он бежал к туарегам и стал организовывать их налеты на форты и обозы легиона. За ним начинается охота. Однажды автор письма встречается с ним один на один. В момент чтения этого эпизода ветераны марокканской кампании вспоминают ту стычку: «Борегар вложил этому молодчику Планьоли штык в живот, как в ножны, а Планьоли поместил в него шесть пуль, как на призовой стрельбе». Оба заклятых врага выживают. Командир полка в Сиди-Бель-Аббесе приговаривает перебежчика к расстрелу, но предатель обращается с помилованием к президенту Республики. Срок истекает, и казнь назначают на утро. Честь расстрелять предателя предоставляют Борегару и его полувзводу. Приговоренный ведет себя трусливо: плачет и извивается в ногах расстрельной команды. Молит о пощаде, даже допускает, чтобы ему завязали глаза, это уж совсем нонсенс…

Но «…когда лейтенант поднял шпагу, чтобы скомандовать залп, конный ординарец подал командиру полка, пожелавшему присутствовать при казни, срочную телеграмму из Парижа. В ней содержалось помилование. Командир положил телеграмму в карман, не читая».

Планьоли-Энгельберт падает после залпа. Но автор письма знает, что это всего лишь испуг — он сознательно зарядил винтовки своих солдат холостыми патронами!

«…По французскому уставу на мне, как на дежурном унтер-офицере, лежала обязанность добить его выстрелом из револьвера. У французов это называется coup de grace — «выстрел милосердия». Я благодарю бога мести, владыку страданий и радостей человеческих за эту минуту. Она была единственной счастливой за целые десять лет жизни».

Но не всегда столь «высокие отношения» становились мотивом для поступления в легион. Однополчане вчерашнего студента Сорбонны Финка — это самые разные люди. «…Люди менее ярких страстей. Было пять-шесть евреев-портняжек, выходцев из румынских гетто и российских местечек. Они бежали в свое время от солдатчины, от нужды, от погромов. Они засели в кварталах Бастилии и Тампль и шили жилеты и брюки. И вот в один душный июльский день распоролось все их шитье. Это было в тот день, когда слово «война» забегало по улицам Парижа. Был один люксембуржец — приказчик из галантерейного магазина на бульваре Сен-Мишель. Он торговал галстуками. Но его клиенты перестали носить галстуки и он пошел сражаться за Францию… пять итальянцев из Пьемонта и Ломбардии. Они мостили улицы Парижа в тот день, когда газетчики забегали по этим улицам с криком: «Война!»

Каменотесам больше нечего было делать в Париже. Им больше нечего было делать, как переменить инструмент и взять в руки ружья вместо молотков. Война была великим приключением».

Но все это: патриотический порыв, желание покарать немецких варваров и дать отпор этим новым гуннам, спасти ценности цивилизации и т. д. и т. п., то есть все то, что писали в газетных статьях той эпохи журналисты. Иностранцы во Франции добровольно лезли в мясорубку, французы — по призыву.

Вторая мировая война за одно столетие — совсем другое дело. Это была война мировоззрений, а не ссора между диктаторами, что можно сегодня прочесть в трудах модных авторов. И статистика легиона показывает, что именно в дни паники и смятения, когда немцы молниеносно захватили Бельгию и так легко, без всяких боев, обошли «неприступную линию Мажино», которая, как уверяли население, надежно прикрывает Францию, в легион вступило рекордное количество иностранцев, проживающих на территории страны.

Декретом французского правительства от июля 1939 года, еще до начала «странной войны», сообщалось, что «…в случае войны все офицеры союзных стран по войне 1914–1918 годов имеют право поступить во Французскую армию на следующих началах: подпоручики — сержантами, поручики — су-лейтенантами (подпоручиками), капитаны — лейтенантами, полковники и генералы — капитанами. Все должны пройти медицинский осмотр и сдать экзамен по французскому языку».

В своих воспоминаниях кубанский казак, полковник Федор Елисеев, ставший капитаном Иностранного легиона, так объясняет свое вступление в легион, притом что был уже в пенсионном возрасте: «Считая, что союз Германии Гитлера с красной Россией есть ненормальность — я дал согласие. Долгожданная «весна» похода на красную Москву, кажется, пришла…»

Увы, мечты белогвардейского полковника о «белом» реванше снова не сбылись: «…германская армия заняла Париж, французское правительство эвакуировалось в Бордо и мое досье, как уведомили меня — «диспарю», то есть пропало без вести». И все же Елисеев не собирается мириться с ситуацией: «Как кадровый офицер Российской конницы, я подал заявление служить в одном из кавалерийских полков Иностранного Легиона, которые квартировали в Сирии и Алжире (2 REC. — В. Ж)». Волонтер вновь вызван в штаб. Успешно проходит оба экзамена, но «…ввиду недостаточного знания французского языка был назначен лейтенантом в Пятый пехотный полк Иностранного Легиона, расквартированный на севере Индокитая, в Тонкине» — единственной территории Франции, свободной от немецкой оккупации. «Я не был огорчен, что вместо чина капитана переименован в лейтенанты. Во французской армии капитан должен командовать ротой. Я — конник. Пехотного строя не знал. Не знал и уставов строевой службы их армии. Естественно — я не мог командовать ротой».

А в мирное время? В книге «Иностранный Легион в Марокко» генерал Пешков приводит любопытный разговор с легионером, немцем по происхождению:

«— Вы были офицером?

 — Да, служил в армии Кайзера.

 — Что же вас привело во Французский Легион?

 — Потому что я ненавижу республиканцев и немецкую республику! Мне ненавистны демократы, они полны коварства и предатели. И страшные лицемеры. Демократия вообще противоречит человеческой натуре.

 — Что вы этим хотите сказать? Все люди разве не равны перед Богом и все мы не дети одного Отца?

 — Нет, даже на небе нет равенства, нет его и в Царстве Божьем, ни среди ангелов».

А вот у русских — совсем иная мотивация. «После эвакуации из Новороссийска и Севастополя, — пишет Пешков, — воины Белой Армии оказались в ужасном положении. Русские вступали в Легион тысячами». В основном это были профессиональные военные: донские и кубанские казаки. «…Отслужив свои пять лет, получали французское гражданство и уходили. Некоторые, но таких было немного, возвращались в Красную Россию». Почему же немного?

«…Они боялись преследований со стороны правительства Советов, да и семьи их не очень-то были рады их возвращению.

Мой ординарец — казак с Кубани. Однажды он мне признался с горечью:

 — Написал своему брату, спрашивал, что там у них происходит, и могу ли я вернуться… и вот получил ответ…

В руке он держал письмо.

 — Брат мне пишет: «Не возвращайся». Я его девять лет не видел и был уверен, что он будет рад меня видеть после стольких лет разлуки. А он мне говорит: «Не возвращайся». Знаю, что времена тяжелые. Но брат не хочет, чтобы я возвращался, потому что я захочу получить свою долю от нашего семейного хозяйства, кусок земли. Я не вернусь.

И таких «невозвращенцев» среди казаков было большинство: это спасло им жизни, но не спасло их прижимистую родню от раскулачивания и лагерей».

Как вступали в легион в прежние годы? Об этом существует немало воспоминаний, но документами подтверждается немногое: до 1934 года не велось никакой документации по учету кандидатов и принятых рекрутов, и это при известной французской привычке к крючкотворству. Но легион оказался вне французских правил. Подсчет и ведение разнообразных «гроссбухов» начались только с середины тридцатых годов.