Золотой камертон Чайковского - Юлия Владимировна Алейникова

– Не беспокойся. Мы с мамой самим справимся с хозяйством. Или наймем другую помощницу, а что касается Эме, ноги ее тут не будет.

– Даниил, ты, кажется, действительно спятил! Кем ты себя возомнил? Кто дал тебе право всем распоряжаться? Ты же просто зарвавшийся сопляк, мальчишка, возомнивший себя вершителем судеб!

– Ошибаешься. Просто перед вылетом я пообщался с адвокатом отца. Благо, он не из вашей своры. Так вот, перед отъездом в Россию отец подал на развод, изменил завещание и провел аудит.

– Что?

– Как ты побледнела! Тебе нехорошо? Водички? – издевательски поинтересовался Даниил.

– Какой еще аудит, какое расследование?

– А развод тебя не заинтересовал? Понимаю.

– Я спросила тебя, что еще за аудит?

– Ты же знаешь, Марин, отец всегда был очень мягок, доверчив. Никогда не проверял счета и прочее, но всегда их сохранял. Пригодилось. Восемь лет… – с ноткой мечтательности произнес Даниил. – Сколько прекрасных лет ты провела рядом с великим музыкантом, рядом с гением! Сколько прибыльных, сытых лет. Сколько ты украла, Марин? Ты ведь начала подворовывать с первых дней работы. Конечно, это были копейки, но со временем твои аппетиты выросли, и знаешь, за все эти годы набежала немаленькая сумма.

– Что ты несешь? Это бред, это клевета, я… мы с Павлом…

– Я бы сказал, ты Павла Владимировича обдирала как липку. Но, видно, и у него появились какие-то подозрения. Слушай, а может, ты обо всем знала? Может, ты узнала, что отец тебя подозревает, и отравила его?

– Замолчи! Не смей! Я… никогда!

– Ну, с этим вопросом, думаю, разберутся специалисты, – фальшиво примирительным тоном произнес Даниил. – А знаешь, пожалуй, не стоит готовить мне завтрак, как-то я вдруг сообразил. Отца-то отравили! Собирайся, Марина. Ты здесь больше не живешь, – произнес он совсем другим, строгим, лишенным язвительных ноток голосом. – Выметайся.

– Зарвавшийся сопляк. Прилетит Эме, и тебе придется самому освободить квартиру. Даже если Павел подал на развод, оформить его еще не успели, она законная жена, точнее, вдова Павла.

– Да, вот только ей ничего не принадлежит, – снова вернулся к ерническому тону Даниил. – Эме изменяла отцу, так что, по условиям развода, ей ничего не достанется.

– Какое это теперь имеет значение? Павел умер.

– Нет. Отец не умер, его убили, и теперь все имеет значение, – зловеще проговорил Даниил.

Марина от этих слов невольно вздрогнула.

Максим Георгиевич Смоляков проживал с семейством на Одиннадцатой линии Васильевского острова в старом доме с лепниной на фасаде, пологими лестницами, со стертыми мраморными ступенями, витыми перилами и разномастными дверями – от новых, франтоватых, бронированных, до стареньких, выкрашенных в непрезентабельный коричневый цвет деревянных собратьев со множеством звонков, половина из которых давно уже не работала, и табличек, бо́льшая часть из которых давно уже потеряла актуальность, поскольку означенные в них люди покинули квартиру, отправившись кто в новое жилье, а кто и на погост.

Никита Локтев не любил старые дома, они навевали на него тоску своей неухоженностью, жалкими осколками былого величия, как фрагменты некогда прекрасных витражей на окнах парадных подъездов, изразцовые печи, покореженные и замазанными масляной краской, с выбоинами на месте отвалившихся изразцов, с обветшавшей лепниной и вот такими вот изуродованными временем дверями, за которыми текла десятилетиями чья-то неустроенная жизнь. Почему неустроенная? Потому что невозможно устроить нормальную жизнь в квартире с одним туалетом на восемь семей и общей кухней. В этом Никита был совершенно уверен, хотя сам в коммунальной квартире никогда не проживал, а может, и именно поэтому.

Смоляковы занимали отдельную квартиру с добротной металлической дверью и пластиковым колючим ковриком у порога, расположенную на третьем этаже.

– Добрый день. Оперуполномоченный Локтев, следственный отдел, – выставляя вперед вытянутую руку с удостоверением, представился Никита в ответ на заданный из-за двери вопрос «кто?».

– Проходите. – Ирина Смолякова была женщиной высокой, стройной, с длинным носом, решительным взглядом карих глаз и сорок пятым размером обуви. – Максим, к тебе из следственного комитета, – сообщила она в глубь квартиры.

– Вообще-то мне хотелось побеседовать с вами обоими, – поправил Ирину Смолякову Никита.

– К нам, – сухо исправилась хозяйка, указывая Никите на двери комнаты.

– Итак. Чем мы можем вам помочь? – поинтересовался Максим Георгиевич, без всякого интереса глядя на гостя.

Он тоже был высок ростом, черноволос, лысоват, с более вялой, чем у жены, осанкой и мягкими манерами.

– Я по поводу гибели вашего знакомого, Павла Ившина.

– Вы уже говорили по телефону. Так что же вам от нас надо? – перехватила инициативу Ирина Смолякова.

– Мне надо выяснить, кто отравил Павла Ившина, – резко и в тон хозяйке ответил Никита. «Так вам больше нравится?» – злорадно поинтересовался он про себя. Но, кажется, на хозяйку это не произвело впечатления.

– А при чем здесь мы? – спросила она спокойно.

– Ившин ужинал у вас за день до убийства. Меня интересуют все подробности того вечера: что ели, о чем говорили и так далее.

– Извольте. Ели салат из свеклы с черносливом. Оливье, жареные баклажаны с чесноком, тушеное мясо с травами, картошку, маринованные грибы, соленые грибы, маринованные огурчики, пили водку, потом коньяк, затем кофе. На десерт были шоколадные конфеты, подаренные Павлом. Ах, да. Еще подавались хлеб и минералка, – то ли всерьез, то ли с издевкой сообщила Смолякова.

– С меню разобрались, – не поддался на провокацию Никита. – Теперь давайте вспомним, о чем вы беседовали в тот вечер.

– Мы с Павлом давно не виделись, – поспешил ответить Никите Максим Георгиевич, с укоризной взглянув на жену. – Так что разговор то и дело перескакивал с одной темы на другую. Знаете, как бывает, заговоришь об одном, потом вдруг всплывет какое-то имя, и тема разговора тут же поменяется. Потом опять, и так далее.

– И все-таки, о чем и о ком шел разговор в тот вечер?

– Ну, разумеется, говорили о Павле. О его успехах, о выступлении на фестивале, мы с Ириной были на концерте. Потрясающее действо. Потом поговорили обо мне, о моей работе. Об общих знакомых, о планах на следующее лето.

– А что с планами на лето? – заинтересовался Никита.

– Павел приглашал нас погостить у него во Франции, мы, разумеется, с радостью согласились. А еще говорили о детях, о родителях, о городе. Вспоминали разное…

– А о ком из знакомых вы разговаривали в тот вечер?

– Да много о ком. Вспоминали ребят из нашей школы. Потом общих знакомых, например, Рогова, это Пашин друг по консерватории, он сейчас на гастролях, но, когда вернется, собирались все вместе встретиться. Потом Толю Овчинникова вспоминали, это мой университетский приятель, Таню Зубову, Сашку Тарасова, Мишу Баскина, да мало ли кого.

– Кто из этих людей поддерживал с Ившиным отношения?

– Да кроме Рогова, пожалуй, никто, – пожал плечами Максим Георгиевич. – Паша очень высоко взлетел, да и в стране почти не бывает. Так что из старых приятелей у него только я да Сергей Рогов остались.

– Хорошо, но, возможно, Ившин упоминал в разговоре, что кто-то из старых знакомых хотел с ним встретиться или звонил ему, может быть, просил о помощи? Я слышал, что Ившин занимался благотворительностью, и иногда к нему обращались за помощью напрямую.

– Да, действительно, такое случалось. Он иногда помогал устроить кого-то на лечение, оплачивал операции, – согласно кивнул Максим Георгиевич. – Но ничего такого