Между двумя мирами (СИ) - "shellina"

Глядя Бирону вслед, я его почти не видел, размышляя об услышанном. Опять графиня Ожельская. Но она ведь тупая, как пробка, как та же Аннушка, для которой верхом наслаждения было унизить представителя одного из древнейших русских родов, обозвав шутом, женив на своей шутихе и заперев их на ночь в ледяном дворце. Надо было графа де Сада не убивать, а ее светлости подарить, они бы нашли друг друга. Но что за странный разговор? И почему вдруг Бирон стал со мной таким откровенным, если даже Ушаков с его метолами ведения допросов не сумел его разговорить?

Покачав головой я вышел на улицу. Надо же. Лето все еще в полном разгаре, а по моим ощущениям прошли уже года с тех пор как шведский Фредерик начал проявлять свою слишком уж бурную активность.

Пройдя по ухоженной дорожке к берегу живописной речушки, я остановился у изящного, кажущегося декоративным, мостика. Да, герцогиня Курляндская — это не императрица Российская, размах не тот. Внезапно из-за соседних кустов послышался приглушенный женский смех и плесканье воды. Не удержавшись, я направился туда, по едва заметной тропинке, ведущей прямиком в кусты. Рядом со мной сопел телохранитель. Теперь, когда мы находились на условно вражеской территории, я мог уединиться только в своем царском сортире, красном, как знамя большевиков. Тропинка обрывалась прямиком в кустах, в которых было словно специально создавая окно, выломано несколько веток, и в образовавшуюся брешь открывался превосходный вид на…

— О-о-о, — только и сумел я выдавить из себя, ощущая, как сильно и быстро забилось сердце. Очевидно эта площадка специально для подглядывания была сооружена. А посмотреть было на что. Вид из кустов открывался прямиком на берег, где, расположившись возле огромных валунов и на мостках, юные все как на подбор прачки стирали белье. Нижние сорочки, насквозь промокшие совершенно не скрывали молодые, разгоряченные работой тела. Юбки были подоткнуты, обнажая ноги. Вот же черт, я почувствовал, как пересохло во рту, а определенная часть моего тела начала проявлять заинтересованность к происходящему и без порции картошечки за завтрак. Я закрыл глаза, пытаясь вызвать образ Филиппы, но, вопреки ожиданиям, вместо того, чтобы успокоиться, в голове зашумело еще сильнее. Все-таки этому телу всего неполных шестнадцать, и гормоны уже скоро через уши хлестанут, а руки кровавыми мозолями покроются! Интересно, можно ли как-то ускорить свадьбу? А то я загнусь так скоро от сперматотоксикоза. Но как же они хороши, особенно вон та брюнеточка. Она даже чем-то на Филиппу похожа. Я непроизвольно сделал еще один шаг вперед. Давыдов, караулящий меня сегодня, сделал жест рукой, словно пытаясь удержать от соблазна, но куда-там. Похоже, и его пробрало это полное странного эротизма зрелище.

Они меня заметили. Ну еще бы. Сложно было не заметить долговязого парня, под метр девяносто, вываливающегося из кустов, тяжелого дышащего при этом. для меня же все отошло на второй план: невеста, просранная крепость, неясные перспективы, невыясненная до конца численность войска противника… девушки взвизгнули и принялись разбегаться, довольно медленно, и не используя такое грозное оружие как мокрое белье, которым некоторые из них совсем недавно очень азартно колотили о большие плоские камни.

Ухватив за руку приглянувшуюся мне девчонку, я притянул ее слабо сопротивляющееся тело к себе.

— Не может быть, чтобы вы были людьми, нимфы и русалки, посланные нам в искушение, — прошептал я, наклоняясь к розовому ушку. Из-за особенностей профессии девушка постоянно находилась в воде, мыле, песке, которым оттирали пятна, поэтому была чистенькая и пахла водой. Об ароматических мылах можно было только мечтать, особенно для простой девчонки, но я бы не сказал, что запах речной воды вызывал во мне отвращение.

— Что вы такое говорите, сударь, отпустите меня, — она сделала весьма неубедительную попытку вырваться. Крепенькая, с вовсе не изящными ручками, хотела бы, сопротивлялась бы активнее. А у меня вовсе мыслей не осталось, только одна, затащить ее в те самые кусты, из которых я выскочил, завалить на землю, задрать повыше юбку и… Я аж застонал от перспективы.

— Конечно отпущу, только не сию минуту. Чуть попозже, — и я начал активно волочь девчонку к месту будущего греха. Остальные лишь смеялись, наблюдая за этой не слишком красивой, надо смотреть правде в лицо, сцене.

Мне даже удалось приблизиться к кустам и даже увидеть недовольную морду Демидова, который явно осуждал, но, слава Богу, не вмешивался. Я уже приготовился осуществить задуманное, и уже лапал чуть подрагивающей рукой упругую девичью грудь, пытаясь одновременно расстегнуть перевязь…

— Государь! Петр Алексеевич! — вопль Петьки звучавший неподалеку сбивал весь настрой. Стиснув зубы, я не отвечал, продолжая бороться с перевязью, которая, похоже, сговорилась со всеми в борьбе за мою нравственность. — Государь! Срочное сообщение с границы! — твою мать! Я прижался лбом к шее девушки, которая, похоже, умудрилась распалиться под моими грубоватыми ласками, во всяком случае жилка на ее шее пульсировала с сумасшедшей скоростью, и она тихонько постанывала.

— Черт подери! Извини, милая, когда-нибудь мы закончим, например, когда я Шереметьева прибью, — я вскочил, оставив на земле распростертое тело. Девушка приподнялась, глядя на меня недоуменно слегка затуманенными глазами. А ведь я ей понравился. Ну еще бы: молодой, хорош собой, с тугим кошельком, это не тучного Бирона ублажать, готовя к встрече с герцогиней. Подумав, я порылся в кармане и бросил ей серебряную монету. Хм, судя по ее взгляду, я ей не просто нравился, а стал любовью всей ее жизни.

— Государь! Петр Алексеевич! — я едва не зарычал. Да дай мне хоть немного в себя прийти, ирод!

— Государь, — кусты раздвинулись, и ко мне вылез Давыдов. Надо же, я и не видел, как он исчез, деликатный ты наш. Бросив неодобрительный взгляд на девчонку, любующуюся серебрушкой, и не спешащей прикрыть прелести, которые я освободил, еще больше ослабив шнуровку на вороте ее сорочки, когда минуту назад валял по земле, гвардеец посмотрел на меня, кивнув, видя, что я полностью одет, а проклятая перевязь висит как влитая.

— Я слышу, не глухой, — и сжав губы, полез на Петькин зов. Ну ни дай Бог там какая-нибудь ерунда, точно палкой отхожу, хоть моральное удовольствие получу, коль скоро меня физического лишили.

— Государь… О, вот ты где. А что ты там, Петр Алексеевич, в кустах делал? — Петька стоял прямо напротив того места, откуда я появился.

— В кости играл! — рыкнул я, схватив его за рукав и утаскивая в сторону от злополучных кустов.

— Правда? А с кем?

— С водяным, на желание, и почти проиграл ему тебя, но в последний момент выиграл русалку, — я остановился и посмотрел на него. — Что там у вас случилось, ежели вы прервали важное совещание, чтобы оторвать меня от столь увлекательной игры?

— Гонец с границы прибыл. Скакал во весь опор, едва животину не загнал, — Петька все пытался вытянуть шею, и посмотреть через мое плечо, наверное, русалку хотел увидеть.

— Петька, не зли меня, — я вернул его с небес на землю. Моргнув, Шереметьев словно опомнился и принялся рапортовать. — Гетманскую булаву быстро вручили Яну Браницкому, и теперь он подходит к границе с Курляндией во главе восьми пехотных полков, двух кавалерийских, и двух хоругвей.

— Что? — я захлопал глазами. Словно на меня ушат холодной воды вылили. И куда только бушевавшая во мне совсем недавно похоть подевалась? — откуда у Августа столько войск?

— А это не Августа войска. Август только кавалерию предоставил, всю сплошь из шляхты. А пехота и хоругвь — личные объединённые войска самого Браницкого, Потоцкого и Чарторыйского, — Петька, видимо, решил меня добить. — Государь, там Лесси и Фридрих, кажется придумали, как его ласково встретить, да вломить так, чтобы мало не показалось.

— Ну что же, пошли послушаем, А потом, подозреваю, что выдвигаемся на встречу. Хочу посмотреть, у них взаправду крылья за спиной, навроде ангельских, или брешут летописи.