Жуков. Портрет на фоне эпохи - Лаша Отхмезури

30 ноября он прибыл в Москву – город, захваченный большевиками менее двух недель назад. Там еще ощущалось напряжение. Там и тут возникали спорадические перестрелки, введено военное положение. Повсюду были видны следы продолжавшихся целую неделю ожесточенных боев, в которых погибло 1000 человек. Кремль, оборонявшийся юнкерами, верными Временному правительству, брали при помощи артиллерии и броневиков. Среди большевиков, находившихся тогда в Москве, был Михаил Васильевич Фрунзе, будущий организатор Красной армии. Он участвовал в боях с юнкерами во главе отряда из 500 человек. Это был его первый боевой опыт. Но что могла сделать горстка оборванных красноармейцев против мощных армий Германии и стран Антанты, которые все еще продолжали угрожать новой власти? Никто в тот момент не дал бы дорого за голову Ленина и его маленькой группки профессиональных революционеров.

Какие же возможности открывались перед Жуковым в тот момент, когда он приехал в Москву с одним лишь солдатским вещмешком за плечами? Отправиться к дядюшке Пилихину? Старик, так благожелательно к нему настроенный, в 1916 году продал свое дело и уехал в Черную Грязь, близ Стрелковки, в которой жила его сестра Устинья. Найти работу скорняка? Хозяйственная деятельность почти прекратилась из-за забастовок, всеобщей анархии, нехватки топлива и паралича железнодорожного сообщения. Имущие классы гибнут, а вместе с ними и ориентированное на них производство предметов роскоши; так что Георгию Константиновичу с его специальностью трудно было бы устроиться на работу. Французская журналистка Луиза Вейсс так описывает увиденное ею в те дни в Москве: «На ступеньках Рязанского вокзала… целые семьи лежат вокруг костров, горящих на мостовой улиц. Мужчины во фрачных штанах и кожаных куртках, женщины в шубах и лаптях, другие с голыми ногами и в сапогах. Молодые люди, украшенные красными значками, предлагали лисьи и овечьи шкурки, отрезы материй; маленькие девочки старались продать разбитые зеркала, вышитые сумочки…»[61]

Остаться в армии? Но армии больше нет. Всеобщая демобилизация, объявленная 10 ноября, была подтверждена Всероссийским съездом, специально собранным для этого в Петрограде. К 29 января 1918 года она завершится. Идет повальное бегство из воинских частей солдат-крестьян. Жуков сам мог в этом убедиться, поскольку от имени комитета выдавал демобилизационные справки драгунам своего эскадрона. Из организованных вооруженных сил к концу 1917 года остаются только несколько латышских стрелковых полков, образовавших преторианскую гвардию Ленина, да лишенные всякой дисциплины банды рабочих и бывших солдат, помпезно именуемые Красной гвардией.

Очевидно, свою роль в выборе Жуковым пути сыграл и физиологический аргумент: голод. Писатель Борис Зайцев, уроженец Калужской губернии, как и Жуков, вспоминал, что как раз после большевистского переворота был вынужден вернуться к себе в деревню. «В деревне было материально легче,  – объясняет он.  – А в Москве был холод, полуголод, жизнь пещерная»[62]. Московским пролетариям жилось тяжело. Наступала холодная зима с ледяными ветрами; ежедневно приходилось от восьми до десяти часов простаивать на холоде, чтобы получить 200 граммов черного хлеба. Марина Цветаева, дочь основателя Пушкинского музея, рассказывает в своем дневнике о жутком выборе, перед которым она оказалась в 1919 году, но который, однако, был обычным для бедных семей уже в зиму 1917/18 года: «Кому дать суп из столовой: Але или Ирине? [две ее дочери] Ирина меньше и слабее, но Алю я больше люблю. Кроме того, Ирина уж всё равно плоха, а Аля еще держится,  – жалко»[63].

Выбор, имевшийся у молодого унтер-офицера, сводился к альтернативе: вернуться домой и жить за счет семейных запасов или же участвовать в революции, чтобы получать паек от государства. Похоже, он не колебался. Он оставил Москву, не пожелав ввязываться в драку, и отправился к родителям в Стрелковку, где прожил январь и февраль 1918 года. Он издалека следил за рождением 28 января 1918 года Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА), затем за подписанием 3 марта Брестского мирного договора с центральными державами. В середине мая в Поволжье вспыхнула гражданская война. Жуков «решил вступить в ряды Красной гвардии», как напишет он в «Воспоминаниях». Логичный выбор, простой выбор, подумаем мы: ведь красные удерживали Москву, Калугу и… Стрелковку. «Но в начале февраля,  – продолжает он,  – тяжело заболел сыпным тифом, а в апреле – возвратным тифом. Свое желание сражаться в рядах Красной армии я смог осуществить только через полгода, вступив в августе 1918 года добровольцем в 4-й кавалерийский полк 1-й Московской кавалерийской дивизии»[64].

Относительно позднее вступление в ряды Красной армии

У нас нет никаких оснований усомниться в том, что болезнь, целых семь месяцев удерживавшая Жукова вдали от Красной армии, была настоящей. Осенью 1917 года Россию действительно поразила эпидемия тифа, бактерии которого, по всей видимости, стали последним сувениром, привезенным юным унтер-офицером из армии. Ни мыла, ни дезинфицирующих средств не было, а ослабленный недоеданием организм слабо сопротивлялся болезни. Как писала в декабре 1917 года «Правда», в камерах просушки, где проходило санобработку солдатское обмундирование, дохлые тифозные вши образовывали на полу слой толщиной 5 см и напоминали серый песок. Мария, одна из дочерей Жукова, расскажет, что ее отца лечил некий Николай, главный врач маленькой больницы Угодского Завода и сын священника Василия Всесвятского, который венчал его родителей и крестил в 1896 году его самого[65]. Возможно, из-за своего сомнительного социального происхождения этот человек не появляется на страницах мемуаров маршала. Видимо, выкарабкаться больному помогло и его крепкое сложение, но все-таки болезнь не осталась без последствий, вызвав «продолжительную слабость», как он говорил. Вынужденное пребывание в Стрелковке имело и свои преимущества: Жукову не пришлось делать выбор между двумя сторонами Гражданской войны в тот момент, когда исход ее оставался неясным, причем победа большевиков сначала казалась наименее вероятным вариантом. Опасность свержения Ленина и его правительства отодвинулась только после взятия красными 10 сентября 1918 года Казани, отбитой у совместно действовавших эсеров и чехословацких легионеров[66]. Троцкий объявил: «Это перелом». На следующий день «Правда» написала в передовице: «Взятие Казани – первая действительно крупная победа Красной Армии!»[67] С данного времени решение соединить свою судьбу с этой армией, начинающей побеждать, уже не являлось самоубийственным.