Заклятые пирамиды - Антон Орлов

Дирвен еще немного пообижался, он никому и ничего просто так не прощал, но все же решил, что Понсойм и правда лично его оскорбить не хотел. Тем более речь шла о власть имущих Овдабы, придумавших Закон о Детском Счастье, из-за которого Дирвена разлучили с мамой. Некоторое время гордо помолчав, он начал отвечать на реплики собеседника, вначале односложно, потом как раньше. Понсойм был парнем добродушным, так что вскоре они помирились.

– Вон там, смотри, живут крухутаки. Видишь, один летает? Их гоняют из города, но выгнать насовсем никак не могут. Нипочем не соглашайся играть с ними в загадки. Ну, да ты же не вчерашний, сам понимаешь.

Дирвен благосклонно принял эту нехитрую попытку подольститься и поддержал разговор:

– Неужели кто-то соглашается с ними играть?

– Ну, не без дураков же на белом свете! У крухутака всегда одно и то же условие: отгадаешь три загадки – он тебе на любой вопрос ответит, не отгадаешь – долбанет клювом по темени и выпьет мозги, это для них самое лакомое. Разные у людей вопросы: кто деньги украл, куда любимая запропастилась, от кого ребенок, то да се… Бывает, и маги, если припечет, у крухутаков спрашивают, но они-то знатные отгадчики. Обычно игроков находят потом с расколотой башкой, пустой, как выеденное яйцо.

Дирвен поглядел, щурясь от бьющего в глаза солнца, на высокие угловатые здания в грязных потеках – даже издали видно, что сильно обветшалые и, наверное, заброшенные, – на парящий над ними тощий крестообразный силуэт с клювастой головкой и отвернулся. Уж он-то точно проживет своим умом, не связываясь с летучими людоедами. Хорошо еще, что те ограничены нерушимым Условием: есть можно только тех, кто согласился на игру и не отгадал загадок. Если б не испокон веков положенные запреты, волшебный народец давно бы уже всех людей бы в Сонхи сожрал.

– А идем сюда, что еще покажу, – с энтузиазмом посулил Понсойм.

Они повернули за угол. Впереди над каналом выгибался аркой пешеходный мостик с проржавевшими железными перильцами. Что примечательно, на нем не было ни одного рыболова с удочкой, хотя вдоль ограды набережной тех пристроилось хоть отбавляй.

– Мост Убийцы. Не вздумай там остановиться, а лучше вообще по нему не ходи. Ветер-убийца толкнет тебя в спину, и отправишься на обед к водяному народцу. Это какой-то отбившийся ветер, никто не знает, кому из четверки великих псов он подвластен.

– Чего ж тогда мост не снесут, если это такое дурное место? – удивился Дирвен. – Все равно он старый, новый бы взамен построили…

Хотел добавить, что в Овдабе давно бы так и сделали, но решил, что не стоит лишний раз про Овдабу.

– Если его снести, неизвестно, куда переселится ветер-убийца, чтобы на новом месте приняться за то же самое. Сейчас по крайней мере все знают, где ходить не надо, а если он облюбует взамен какой-нибудь другой мост, или балкон, или башню?

– А экзорцизм провести не пробовали? – осведомился Дирвен компетентным тоном, желая показать, что он тоже кое в чем разбирается.

И его тотчас ткнули носом в лужу, беззлобно и неумолимо.

– Ветер не изгонишь, это тебе не нечисть. Тут надо самих Псов Бурь просить о помощи, а те до разговоров с людьми не снисходят. И проблема слишком мелкая, чтоб из-за нее суетиться. На этот мостик несчастные влюбленные приходят – ну, если сами не решаются…

– Их туда пускают?

В Овдабе наверняка бы не пустили. Поставили бы загородку с табличкой: «Ходить воспрещается!»

– Если полиция кого заметит – гоняют, вестимо. Но специально не сторожат, это тебе не Лилейный омут.

– А что за Лилейный омут?

– Одно странное место… – Понсойм понизил голос, добавив таинственных ноток. – Это за городом, к югу от Аленды. Есть поверье, что, если искупаешься в Лилейном омуте, исполнится твое заветное желание: разбогатеешь, или станешь писаным красавцем, или женишься на любимой, или продвинешься по службе – смотря чего тебе надо.

– И это правда? – поинтересовался Дирвен нарочито небрежным тоном. У него были кое-какие заветные желания.

– Брехня народная. Но некоторые верят, а вода там ледяная, даже если стоит жара, и прямо от берега – обрыв на бездонную глубину. Этих доверчивых раз в месяц тралом поднимают, туда специально для этого трал спущен. Для нас это учебная практика, мы должны выслеживать, если какая бестолочь к омуту подбирается, хватать за руки, отговаривать и не пускать. Даже амулеты выдают, предназначенные, чтобы человека обездвижить. Еще сам увидишь, туда всех по очереди посылают дежурить. Там вообще-то скукотища, но никак не отвертишься.

Пока Понсойм делился впечатлениями о Лилейном омуте, они обогнули еще один рынок, галдящий, грязный и пестрый, словно зоосад с экзотическими птицами, и как будто очутились в другом городе. И люди одеты иначе, и кожа у них смуглее, и речь вокруг звучит не ларвезийская. Балконы старых домов убраны цветастым тряпьем – линялые, но в то же время театрально пышные драпировки поражают взгляд мешаниной красного, лилового, зеленого, розового с вытертым золотым галуном.

– Сурийские кварталы. Сюда тоже не ходи, ни один, ни с нашими, если какая-нибудь дурная голова позовет прошвырнуться. В лучшем случае тебя найдут где-нибудь возле помойки избитого, в худшем не найдут вовсе. У тебя смазливая физиономия и светлые волосы, в этом смысле неважнецкая фактура, потому что они таких любят, это увеличивает риск – огребешь тут приключений в буквальном смысле на свою задницу, понял?

Дирвен понял, хотя и не сразу, и, зардевшись, буркнул:

– Я амулетчик не слабого десятка – так сказал учитель Орвехт. Пусть только сунутся…

– Среди сурийцев тоже есть амулетчики и маги. Пойдем, на нас уже косятся. Понаехали, сволота…

– Что они делают у вас в Аленде?

– Живут. И не только в Аленде, в других городах тоже. Их сюда пустили, как дешевых поденщиков.

– Ларвеза ведь воевала с Суринанью, – припомнил Дирвен уроки истории. – За ту территорию, где сейчас ларвезийские южные провинции. По-моему, триста или триста пятьдесят лет назад… Вы тогда победили.

– А теперь потомки побежденных берут ползучий реванш, перебираясь сюда с пожитками, семейными выводками и своими вонючими традициями, – с острой неприязнью процедил Понсойм, сейчас он нисколько не был похож на добродушного деревенского увальня. – По мне, так лучше бы северян сюда переманивали – ну, то есть просвещенных белых людей, которые как мы. Против тебя я ничего не имею, хоть ты и овдеец, а этих черномазых на дух не переношу. Вот увидишь, Овдаба еще пожалеет о своей дурной политике и объединится с Ларвезой против южной заразы.

У Дирвена сложилось впечатление, что его новый приятель повторяет сейчас чужие слова, приправленные опять же чужими эмоциями. Интонация изменилась, как будто он пересказывал, точь-в-точь подражая, слышанные от кого-то речи. Отметив это про себя, Дирвен поинтересовался: