Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916 - Анджей Иконников-Галицкий

Если это так, то убийство было совершено вовсе не по указанию Исполнительного комитета «Народной воли» (уже фактически не существовавшего к этому времени), а, скорее, вследствие сговора между Дегаевым и высокопоставленными конспираторами из круга «Священной дружины». У них были основания для того, чтобы постараться избавиться от чрезмерно активного, честолюбивого и слишком много знающего подполковника. Скорее всего, и он, направляя свои стопы к дому № 91 по Невскому проспекту, шёл не на рядовое рандеву с агентом, а на организованную этим агентом важную встречу с кем-то из руководства «Дружины». Оружия не захватил, возможно, по уговору, рассчитывая, в случае чего, на помощь троих своих сотрудников. Предмет переговоров тоже вполне понятен: назначенный после отставки Игнатьева министр внутренних дел Д. А. Толстой был бельмом на глазу как у Судейкина, так и у адептов «Дружины». Известно, что Воронцов-Дашков ненавидел Толстого; в этой ненависти он сходился и с революционерами, и с Судейкиным. Почему бы не организовать против «реакционного» министра народовольческий теракт? Почва для секретной встречи глав трёх тайных организаций – Воронцова, Судейкина, Дегаева – была. Но и соперничество между ними было жестоким – слишком уж схожи их цели и средства.

Что произошло на квартире Яблонского, по каким конкретно причинам был убит Судейкин, кто нанёс ему страшные удары – ответить на эти вопросы через сто двадцать пять лет после убийства невозможно. Несомненно одно: 16 декабря 1883 года обнаружился страшный факт сращения политической элиты России, её спецслужб и боевых террористических организаций. Эта тема получила развитие в дальнейшем, актуальна она, надо признаться, и в наши дни.

…Из пяти (или шести?) действующих лиц трагедии, разыгранной в доме № 91 по Невскому проспекту, больше всех повезло Дегаеву: пережив остальных, он умер в 1920 г. в Вермингтоне, штат Южная Дакота, и был похоронен на местном кладбище как почтенный профессор математики Алексендер Пэлл.

Вместо заключения к части первой.

Сонька Золотая Ручка – талант, опередивший время?

Эта женщина – знамение эпохи и символ криминальной фортуны. Образ, составленный из парадоксов. Её прозвище стало именем нарицательным, а настоящее имя потонуло в безвестности. Истории про похищенные ею миллионы передавались из уст в уста, а прожила она чуть ли не полжизни в нищенской обстановке ссыльнокаторжного поселения. Носила титул королевы преступного мира, но вынуждена была терпеть побои пьяного сожителя, осуждённого за убийство. В своих деяниях, сделавшихся легендами, она является то как провинциальная мещанка, то как столичная аристократка, то как бесшабашная соблазнительница, то как верная супруга и добродетельная мать. Репортёр и писатель Влас Дорошевич, повидавший её на Сахалинской каторге, подвёл итог её жизни в нескольких словах: «Перенесла она так же много, как и совершила». А что совершила? Следуя парадоксальной и провокационной стилистике её образа, можно сказать: она стоит у истоков женской эмансипации в России, подобно Софье Ковалевской, Марии Тенишевой или Александре Коллонтай, подобно женщинам-террористкам, в чьих ручках не дрожал револьвер. Как Вера Засулич и Софья Перовская доказали, что в революционной деятельности слабый пол не уступает сильному, так Сонька Золотая Ручка установила равенство женщин и мужчин в криминализованном российском сознании.

Реальный человек, носивший это прозвище, скрыт за плотной пеленой легенд. Нет достоверных и подлинных её изображений, кроме единственной фотографии, сделанной уже в сахалинской каторжной тюрьме, на излёте жизни. Её настоящее имя, время и место рождения трудно определить. Установлено: родилась в Варшаве в небогатой еврейской семье; рано вышла замуж, перебралась в Одессу. Там, видимо, началась её криминальная карьера, но при каких обстоятельствах – неведомо. Вообще о её реальной биографии мало что известно. Она несколько раз вдовела, выходила замуж, переезжала из города в город, из страны в страну, меняла фамилию и даже имя, по-разному указывала свой возраст. Поэтому найти в дебрях бесчисленных архивов подлинные документы, дающие возможность пролить свет на перипетии её жизни, весьма непросто. Научная биография самой знаменитой преступницы дореволюционной России пока что не написана. После лет десяти бурных криминальных похождений она была осуждена под именем Софьи Блювштейн. Под этим же именем стала героиней криминальной хроники, а впоследствии – персонажем сахалинских репортажей Чехова и Дорошевича.

Блювштейн – фамилия мужа, кажется, третьего. Софья – имя, которое она сама себе придумала. Почему Софья? Непонятно. Можно, пожалуй, отметить, что это имя в русской истории носили женщины непростые. Софья Палеолог, супруга Ивана III (тоже, кстати, от рождения именовавшаяся по-другому – Зоя), пересадившая на русскую почву традиции последней византийской императорской династии, а на московский герб – царьградского двуглавого орла. Царевна Софья Алексеевна, соперница Петра Великого и первая женщина-правительница Российского государства. Как не вспомнить и Софью Перовскую… Но эта подвижница революционного террора, сочетавшая ангельскую внешность с железной непреклонностью смертницы, вписала себя в историю цареубийством 1 марта 1881 года, когда имя Софьи Блювштейн уже фигурировало в полицейских протоколах. Вообще говоря, Софья по-гречески значит «хитроумие» (обычно переводят как «мудрость», но это неточно). Великомученица Софья – мать святых сестёр Веры, Надежды и Любови; то есть, иносказательно – родоначальница трёх главных христианских добродетелей. В русской литературе все Софьи, Сони и Сонечки – нежные, но твёрдые, привлекательные и своевольные девушки; в их судьбах лиризм соединён с трагизмом. Так или иначе, наша героиня выбрала себе имя очень точно. Золотая Ручка, великая мошенница и королева криминала, обязательно должна быть Сонькой, как, скажем, предводительница матросов-анархистов времён Гражданской войны могла именоваться только Марусей, и никак иначе.

Ещё одна особенность мифического образа Золотой Ручки. Все биографические легенды сходятся на том, что слава звезды преступного мира пришла к ней в Петербурге. Сюда она якобы приехала в начале 1870-х годов из Одессы, и здесь совершила разные из ряда вон выходящие криминальные подвиги. Скажем сразу: никакими документами эта версия не подтверждается. Правда, большая часть архивов Петербургской полиции и окружного суда, в которых можно было бы отыскать истину, погибла во время Февральской революции. Но ни в криминальной хронике тогдашних столичных газет, ни в отчётах градоначальника нигде не упоминается имя Софьи Блювштейн, или какое-либо иное имя, которое могло принадлежать ей. Знаменитый И. Д. Путилин, возглавлявший Петербургское сыскное отделение с середины шестидесятых годов до конца семидесятых, тоже ни словом не обмолвился о ней в своих мемуарах.

Только бытописатель девиантного Петербурга Владимир Михневич, не называя имён, упоминает о некоей «элегантной даме еврейского происхождения, обладавшей „золотыми ручками“», которая была «виновницей одной из цветущих эпох карманного воровства на железнодорожных станциях и в других публичных местах». По словам Коломенского Кандида (таков был газетный псевдоним Михневича), сия дама «не имела среди своей братии соперников в искусстве отрезывания саквояжей и вытаскивания бумажников» и «была основательницей целой школы „карманной выгрузки“, организовала правильную шайку карманников, действовавших под её руководством, по её инструкциям и указаниям». Если речь здесь идёт действительно о Софье Блювштейн, то её смело можно назвать создательницей одного из первых организованных преступных сообществ в Петербурге, да и вообще в России. «Сама она, – продолжает Михневич, – выходила на „работу“ только в чрезвычайных случаях, когда предвидилась значительная добыча… Например, у одного благочестивого купца, во время проезда его с богомолья, из Колпина в Петербург, в вагоне, когда он чуть-чуть вздремнул, члены ассоциации вышеупомянутой „золотой ручки“ вырезали, вместе с карманом, бумажник, вмещавший в себе тридцать тысяч денег и ценных бумаг».

Михневич краток, но можно дополнить и расцветить его рассказ. Вот поезд отправляется от станции Колпино в Петербург; вот – вагон первого класса, чистая публика. В купе влезает, сопя и отдуваясь, этакий купчина, этакий толстый боров с красной харей и тяжёлой золотой цепочкой на пузе. Задний карман его сюртука оттопыривается: там лежит туго набитый бумажник. Купец благодушен: съездил на поклонение, замолил грехи. Вслед за богомольным толстосумом в купе впархивает молодая интересная особа в платье с турнюром, в шляпке с вуалеткой, из-под коей блестят чёрные живые глаза. Садится напротив и скромненько так молчит, только изредка бросает острые взоры на случайного попутчика. Ну, как-нибудь там начинается разговор. Может быть, со слов: «Ах, какие трубы интересные, и чего это они так дымят?» (за окошком ведь Ижорский завод проплывает). Или ещё с каких-нибудь фразочек, рисующих женское любопытство, беспомощность и прочие очаровательные качества, взывающие к мужской поддержке. Знакомство завязано. Через десять минут купец увлечён, очарован, готов продолжить знакомство до любых дозволенных природой пределов. И не чует в азарте, как тихо отворяется дверь купе, тонкая фигура, подобная тени, проскальзывает внутрь, натренированная рука одним лёгким движением взрезает карман – и видение исчезает вместе с толстым бумажником. На перроне дамочка нежно прощается с «милым папашей», не забыв обнадёжить его насчёт скорой встречи. И лишь через четверть часа, очнувшись от сладких грёз, дабы расплатиться с извозчиком, купчина обнаруживает дыру на месте кармана. И с сокрушённым сердцем, крестясь и задыхаясь, бежит в полицию.