Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

– Тебя это разве интересует? Ты ведь приходишь сюда только ради того, чтобы увидеться с Мустафой.

– Это мое право.

– А у меня, значит, никаких прав больше нет?

Ей не нужно было ему об этом напоминать. Он и так знал, что пренебрег своим долгом, не явившись к Гюльбахар в ту ночь, когда настал ее черед. Каждой кадын, согласно обычаю, причиталось не менее одной ночи в неделю наедине с султаном.

Но она тут не хозяйка, чтобы его попрекать! Он вскочил на ноги.

– Ты, может, и первая кадын, но ты по-прежнему моя рабыня. Вот и соизволь делать как я тебе велю, и не смей ничего и никогда спрашивать с меня.

– А ведь было время, когда тебе и в голову бы не пришло разговаривать со мною на таких тонах, – пробормотала она, понурив голову. – Вот ведь до чего Хюррем тебя околдовала. Она хочет владычества над всем гаремом – включая даже тебя.

– А ты разве не этого же хочешь?

Она подняла глаза.

– Я хочу просто служить тебе.

– Вот и служи мне тем, что будешь отныне хранить молчание, – сказал он.

Поздним вечером после последней молитвы безмолвные пажи принесли Мустафе ужин на золотом подносе. Там были мелкие кубики пряного жареного мяса, фаршированные рисом кабачки, инжир в сметане и свежие апельсины.

Еду подали в сине-белых фарфоровых чашах с филигранной ручной росписью. Слуга, как заведено, отведал понемногу каждого блюда, чтобы удостовериться в отсутствии яда, и, поклонившись, удалился. Мустафа сидел, скрестив ноги, на ковре и вкушал трапезу в полной тишине. Время от времени он поднимал указательный палец правой руки, и по этому знаку паж, сделав шаг вперед, подливал ему в золотой кубок шербета.

Покончив с едой, Мустафа выбрал себе апельсин, содрал кожу с одного бока и попробовал плод на вкус: суховат и кисловат. Он бросил цитрус на поднос и отодвинул тот от себя, давая понять, что трапеза окончена.

Тут же вперед выступил другой паж с чашей воды с благовонной отдушкой. Мустафа омыл в ней пальцы и дал пажу их обсушить. Затем он поднялся и отправился к себе в опочивальню. Согласно обычаю, прислуге дозволялось подъедать за господами, и, покидая комнату, Мустафа успел заметить краем глаза, как пажи набросились на оставленные им объедки подобно своре голодных бездомных псов.

Тем временем другие слуги успели расстелить ему спальный матрац, но ко сну его отнюдь не клонило. Мустафа присел за стойку с Кораном и успел прочесть при свете свечи две сутры, прежде чем желудок его скрутил первый острый спазм.

К приходу Гюльбахар пажи, подававшие принцу ужин, были уже мертвы. Сам же Мустафа был бледен, его трясло, но все-таки он был еще жив. Дворцовый лекарь дал ему рвотное, и сын ее начал со стоном отрыгивать остатки содержимого и так уже практически пустого, но снова взбунтовавшегося желудка.

После этого Гюльбахар положила голову сына себе на руки, как младенца. Должно быть, совсем болен, подумала она, если позволяет мне такое.

– Как вы могли это допустить?! – кричала она на и без того перепуганную стражу. – Кто это сделал с моим сыном?!

– Клянусь, мы их найдем, – заверял ее капы-ага, а сам думал: священной бородой пророка клянусь, что найду; ведь если бы Мустафа умер, вялилась бы уже завтра моя голова на Вратах блаженства.

Гюльбахар баюкала голову Мустафы на руках, рыдая от ярости и страха.

Дегустатора Мустафы тем временем доставили в пыточную к главному палачу. Там он в паузах между криками боли настаивал на своей невиновности. Однако полезные показания он там так или иначе дал, пусть и бессловесные: ему просто скормили поочередно остатки всех блюд, поданных Мустафе на ужин, дабы выяснить, что именно было приправлено ядом.

– Апельсины, – доложил лекарь. – Они каким-то образом сумели отравить апельсины.

Сулейман приказал допросить с пристрастием всех до единого, кто имел хоть малейшее отношение к приготовлению вечерней трапезы для принца. Двое поваров умерли под пытками, моля о пощаде.

Но правда так никогда и не всплыла.

Глава 25

Теплая вода из золотых кранов струилась в мраморную купель. Обнаженные тела скользили сквозь пар под пещерным сводом с куполом наверху. Черные гедычлы в газовых сорочках для бани черпали чашами воду и изливали ее на головы наложниц.

Хюррем сидела на краю каменного пупа, огромной шестиугольной плиты, прогреваемой жаром подвальной печи. Муоми пока что разрабатывала ей мышцы спины. Затем она займется ее животом и бедрами. Хюррем не намерена была позволять себе жиреть и стариться телом.

О недавнем провале она старалась не думать. Отравить апельсины была ее личная идея – и отнюдь не плохая. Она верно рассчитала, что никто на заподозрит яда в цельном фрукте. Она проделала иглой крошечные дырки в кожуре до мякоти, а Муоми сцедила туда цикуты. Лишь судьба да собственная привередливость спасли Мустафу.

Мимо прошла Гюльбахар. Банная сорочка подчеркивала тяжесть ее грудей, да и талия, как отметила для себя Хюррем, еще больше раздалась.

– Я знаю, что это ты, – вдруг обернувшись, сказала она. – Ты покушалась на жизнь моего сына!

– Стареешь, вот тебя ум и подводит.

– Да ты же, ты!

– Ну так беги к Сулейману, расскажи ему о своих подозрениях.

Гюльбахар была на грани слез.

– Если тронешь моего сына, я тебя убью!

– Не думаю, – сказала Хюррем. – Мустафа – это, конечно, твое все, больше-то не будет. А у меня их целых трое, да могу и еще заиметь, благо что к тебе-то на ложе султан более и не наведывается.

– Оставь моего сына в покое!

Тут Хюррем понизила голос так, чтобы никто, кроме Гюльбахар, ее не услышал, и внятно проговорила:

– Пожух твой бутончик, Весенняя роза.

Гюльбахар как с цепи сорвалась. На ее жгучую пощечину Хюррем ответила не менее мощной, но та отпрянула, и удар пришелся вскользь. И тут же Гюльбахар вцепилась ей ногтями в лицо, а Хюррем борцовским захватом опрокинула противницу на пол. Гедычлы отпрянули от дерущихся и принялись звать стражу на помощь.

Муоми помогла Хюррем вернуться в ее покои. С головы ее свисали пряди спутанных мокрых волос, по щекам стекали струйки крови вперемешку с водой.

Она рухнула на диван.

– Лекаря позвать? – спросила Муоми.

Хюррем покачала было головой, но тут же скорчилась от острого болевого спазма в животе. Похоже, неудачно она приземлилась, завалив Гюльбахар на пол.

– Да ты никак ранена всерьез…

– Зеркало подай, пожалуйста.