Газета Завтра 971 (25 2012) - Газета Завтра Газета

Полоумный гуманизм Полоумный гуманизм Владимир Бушин 20.06.2012

Недавно вышла новая книга Даниила Гранина "Мой лейтенант". О войне. Автор ведёт в ней речь от лица вымышленного персонажа. В "Литературной газете" напечатана рецензия критика Андрея Туркова.

В годы расцвета и благоухания демократии Д.Гранин сделал немало довольно обременительных для его возраста и наперсной Золотой Звезды заявлений о войнах вообще, о Великой Отечественной в частности, а также о том, что писали о войне другие авторы. А.Турков, видимо, об этих заявлениях не знает.

Так, будучи выдающимся гуманистом, тов. Гранин однажды заявил, что в "Войне и мире": "Французы для Толстого были не только оккупантами, но и людьми, которые страдали, мучились". Иначе Даниил Александрович и помыслить не может о собрате своём, в старости проповедовавшем непротивление злу. Рисовал, дескать, классик, как грабили французы, но при этом волосы на себе рвали от сострадания; расстреливали, но горючими слезами обливались от жалости. Трогательно? Однако ни одного персонажа-страдальца из числа оккупантов, вроде бы, заслуживающего в какой-то мере сочувствия, автор не назвал. Почему? Да потому что в великом романе и нет такого. Но есть русский офицер князь Андрей, который говорит своему другу Пьеру Безухову накануне Бородинской битвы: "Одно, что я сделал бы, ежели имел бы власть, я не брал бы пленных... Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все". 

А Гранин продолжает просвещать нас: "Толстой относился к французам как к несчастным людям, втянутым в кровопролитие". Конечно, несчастные: пошли по шерсть, а вернулись стриженые. Да и сколько вернулось-то? Из 600 тысяч всего тысяч 50. Но никакого сожаления по поводу этого обстоятельства Толстой не высказывал. Так читал ли Гранин Толстого? Или думает, что никто другой не читал?

За гуманными сентенциями нельзя не видеть укора и призыва: вот бы и нам писать о немцах не только как об оккупантах и преступниках, но как и о страдальцах, не знавших покоя после Бабьего Яра, как о мучениках совести после расправы над жителями Керчи в Аджимушкае, как о не знавших покоя беднягах после расстрела и сожжения сотен Хатыней, в конце концов, как о несчастных людях, втянутых в истребление мирного населения СССР и наших пленных, но, увы, разбитых и выброшенных. А что мы писали? Один поэт возглашал:

Я не дам свою родину вывезти

За простор чужеземных морей.

Я стреляю. И нет справедливости

Справедливее пули моей.

Другой, будто со слов князя Андрея, взывал:

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его, 

Столько раз его и убей!

Мы и стреляли в этих страдальцев, и убивали столь несчастных людей. Какое бессердечие!

Гранин написал сочувственное предисловие к книге немецкого "писателя-солдата" по фамилии Х.Стахов. Чем книга привлекла и умилила его? Тем, что "в ней отсутствует ненависть к русским". А за что немцам нас ненавидеть? Их мудрый Бисмарк настойчиво предупреждал: никогда не лезьте на Россию! Но они не вняли, по призыву Гитлера полезли и получили прекрасный урок, которого должно хватить на все века. За такой урок немцам надо молиться на нас, а не копить ненависть. 

Но я допускаю, что до разгрома под Москвой, даже до Сталинграда у многих немцев ненависти к нам не было. Возможно, кто-то из них даже стыдился того, что, порвав два договора, исключавших всякую возможность войны, они вломились ночью в наш дом, сея разрушение и смерть. Да, пожалуй, могло не быть ненависти. Они просто тщательно очищали территорию для тысячелетнего Рейха. А что можно было на этой территории сцапать, слали домой. Так делал, например, будущий нобелевский лауреат Генрих Бёлль, друг Солженицына, приютивший другого будущего нобелиата после его вышибона из России в 1973 году. Как свидетельствуют недавно опубликованные письма Бёлля с фронта родителям в Кёльн, Генрих слал матушке и батюшке масло, яйца, лук, дамские чулки, туфли... Однажды послал полпоросёнка. И всё это безо всяких приступов русофобии. И даже в 43-м году, уже после Сталинграда и Курской битвы, всё ещё мечтал о своей латифундии в России тоже безо всякой ненависти к русским и даже с явной любовью к русской земле ("Своими именами" № 1'12).

О войнах вообще и о Великой Отечественной у Гранина много загадочных суждений. Так, уверяет: "Каждая(?! — В.Б.) война рано или поздно становится грязной". Во-первых, не рано или поздно, а с самого начала были грязными, например, начатая в 1931 году война Японии против Китая или война США против Вьетнама в 1959-1975 годы, а в наши дни — против Югославии, Афганистана, Ирака. Но, во-вторых, есть освободительные войны против захватчиков, это благородные войны, и грязными они не могут стать ни рано, ни поздно. Такими и были обе наши Отечественные войны. В то же время, конечно, в любой войне могут случаться весьма неприглядные факты и обстоятельства. Кто спорит!

О Великой Отечественной в фильме теледамы Сорокиной товарищ Гранин уверенно заявил: "По всем данным, войну с Германией мы должны были проиграть!" Это по каким же данным — по историческим? Но Россия всегда выгоняла, вышибала, выметала, а то и погребала захватчиков "среди не чуждых им снегов". По экономическим? Но СССР к 1941 году стал могучей мировой державой, по многим показателям занимавшей первое место в Европе и второе в мире. По отсутствию патриотизма в народе? Об этом и говорить смешно.

Однако писатель упорствует, и эту излюбленную мысль вложил в уста какого-то безымянного "старика с кошелкой", который на страницах номера "Новой газеты", посвященного юбилею Победы, до сих пор руками разводит: "Как мы победили, ума не приложу!" И вдруг писателя осенило: "Победила не армия, а народ!" Да разве армия не плоть от плоти народа? Или она состояла у нас из наёмных швейцарцев? И вот швейцарцы разбежались, а народ... Да, говорит, народ взял косы, вилы, топоры и пошел... Уверяет, что сам видел, как ленинградцы шли на фронт с косами. Именно косами народ и скосил всех этих Манштейнов, Леебов, Беков с их пехотными ордами, с их танковыми и воздушными армадами. Правда, самолёты под облаками поначалу косить было трудненько, но ничего, наловчились. Русская смекалка! Тут только одно не совсем ясно: где в Ленинграде нашлось столько нужных кос в нужный момент?

Весьма загадоЧны фронтовые воспоминания писателя. Вот читаем: "Был 41 год, конец августа, мы(?) выходили из окружения. Шли несколько дней. И самое трудное было — выбираться..." Кто — мы? Из такой армии, дивизии или полка? Интересно же знать! Все окружения известны. Молчит. И откель, с какого участка фронта так долго шли? Около или мимо каких городов? Неизвестно. Откуда, из чего труднее всего было "выбираться", когда "выходили из окружения"? Непонятно.

 "Мимо нас шло огромное количество транспорта, бронемашины, мотоциклисты, велосипедисты..." Шли мимо и не трогали группу, как увидим дальше, вооруженных советских солдат? Любопытно. Другим так не везло. А тут, должно быть, знали немцы, что в этой группе будущий Герой Социалистического труда и лауреат премии Гейне. Как можно трогать! Vеrboten!

"Днём мы часами лежали в кюветах, ожидая паузы". Дивное дело! Лежит, можно сказать, вооруженный отряд в придорожных кюветах, а буквально рядом по дорогам валом валят немцы, и на этот отряд, надо полагать, ещё и в советской форме (а как иначе?), никто не обращает никакого внимания. Может, вы, Даниил Александрович, хотели сказать что-то другое, но не получилось? Или не знаете, что такое кювет? Это яма, ров вдоль дороги. Как можно ждать в нём какую-то "паузу" и прятаться от врага, который по этот дороге и шпарит? Ну, как? 

И вот, говорит, однажды лежим мы полёживаем в кюветике, ничто нас не колышет, вдруг, подняв головы, видим: "Идёт колонна наших изможденных пленных, человек пятьсот. А впереди немецкий велосипедист и сзади велосипедист — и всё! (Велосипедисты — это на стадионе да на прогулках, а в армии — самокатчики. — В.Б.). 500 человек идут покорно".

Поверить в это ещё трудней, чем в безмятежное лежание при свете дня в кювете на глазах немцев. Во-первых, чтобы велосипед не повалился, надо ехать с определенной скоростью, и она выше, чем движение изможденной колонны. Так что передний "велосипедист" непременно укатал бы от неё, а задний врезался бы. Поэтому пленных всегда конвоировали на войне пехотинцы или кавалеристы, а не "велосипедисты". Во-вторых, не составляло проблемы налететь сзади на переднего "велосипедиста", руки которого заняты рулём, сбить его на землю и прикончить, причем так, что задний ничего и не увидел бы, и не услышал. Да и с ним расправиться не сложно. Ведь чтобы защищаться, ему надо соскочить с велосипеда, снять из-за спины винтовку или автомат и открыть стрельбу — времени для этого у него не было бы. Словом, немцы уж едва ли могли избрать такой глупый и опасный для них вид конвоирования. Потому и не верится в эту любительскую картину, ибо совершенно прав Гранин: "Неправда в деталях разрушает представление о войне". И ничего подобного инструктор политотдела на фронте видеть не мог.