Во мраке, переходившем в серебро - Kaтя Коробко

Есть люди, которым ковид вообще не навредил, и в их числе папа моих детей Питер. Он и его жена работают из дому, и работа от пандемии не пострадала. Питер всегда завидовал мне как частному предпринимателю и моей «неубиваемости». Нельзя ему доставить удовольствие видеть мой финансовый ужас сейчас, когда всё рассыпается. Мне хочется думать, что теперь, когда причины завидовать мне нет, нам будет легче общаться. Не могу больше быть стеной для его ненависти.

Но это всё мечты, мечты. Всегда всё не так, как я хочу, а намного хуже. Путешествие запрещены даже между соседними штатами, и все напряженно ждут сообщений о разных новых правилах, которые с каждым днем появляются в отношении работы и учебы. Я люблю свой офис и прячусь в работе, как в домике в детстве. Сейчас офис оказывается миражом в пустыне, тем местом, в котором всё всегда хорошо и работает. Только бы в него попасть! У меня часто так бывало: я уезжала в отпуск, а потом с замиранием сердца открывала дверь офиса и подтверждала себе физически, что он не исчез, а стоит на месте, весь твердый, из кирпича. Всего пара недель, как я не была в офисе, а уже начинаю сомневаться в его существовании.

Агрессия и воинственность у мамы — из последних сил. Она ослабела и уже пару дней лежит после пункции. Встает неохотно, у нее кружится голова. Я в который раз исправила ей электронную книгу, и она запоем читает Пушкина. В последнем рехабе ее снабдили ходунками для дома, а я еще раньше купила другие для улицы. Безопасности ради ей везде надо было ходить с ходунками, так как ноги плохо слушались. Но ходунки ее раздражают. Чтобы доказать мне свою самостоятельность, мама ходит по дому без поддержки. Показывает мне и себе, что она может натренировать свои непослушные мышцы. Видно, насколько ей это тяжело.

Все в семье недовольны ситуацией в целом и друг другом в частности. Детям надоело сидеть дома и бороться с виртуальной школой. Виртуальная школа смотрит на пропуски занятий и на занятия сквозь пальцы, потому что тяжело и учителям, и детям. Бабушке надоело быть и жалкой и беспомощной. Я устала быть предводителем в этом княжестве недовольных.

Время убиваю бесконечной уборкой и собиранием носков по всему дому. Носки, даже в теории, уже никогда не соединятся в пары, нынче даже модно носить непарные носки. Лорочка грустит по своим друзьям, с которыми уже даже по телефону не получается разговаривать. Подростки как-то одичали. Вася практически перепутал день с ночью и утром к урокам вставать не может. Я грущу от того, что глобальная катастрофа и сбежать от этого всего некуда. Надо вариться в собственном соку.

Но мы в физической безопасности и можем сколько угодно гулять на воздухе, а это сейчас бесценная привилегия.

Мне перезванивают из больницы и назначают на 10 апреля беседу с нейрохирургом по телефону. Я даже не хочу сообщать об этом маме, зачем мне очередной скандал. Надеюсь, что смогу донести это все до нее позже — когда успокоимся, ну и используя ее друзей.

У меня, по крайней мере, есть проект книги о семье, в который я могу погружаться и переключаться из удручающего настоящего. Ни у кого другого таких инструментов нет.

31 марта, в 4:30 утра я просыпаюсь от слабых криков моей мамы о помощи. Захожу в комнату и вижу ее на полу в луже мочи. Она упала, идя в туалет, в двух шагах от кровати и, кажется, что-то сломала, потому что подняться не может. Я тоже не могу ее поднять. Вызываю скорую помощь.

Вскоре в нашу маленькую прихожую вваливается толпа спасателей. Я не хочу будить или пугать детей и прошу их быть потише. Два здоровых мужика поднимают маму за обе руки и доносят до туалета. Я переодеваю ее в сухую и чистую рубашку, и ее грузят на носилки, а потом в скорую помощь. В этот раз мне ехать с ней нельзя, из-за Ковида в больницу допускаются только пациенты. Я, как могу доходчиво, рассказываю мамину ситуацию санитарам и волнуюсь по поводу лекарств. Мне не хочется, чтобы все мои прошлые усилия пошли насмарку. На вопросы о таблетках и на любые другие она не отвечает, переводит разговор на более приятную для себя тему о проживании в Лондоне. Ей могут выписать что попало, и проконтролировать не удастся.

Через несколько часов звоню в больницу. Мне сообщают, что она сломала шейку бедра. В памяти всплывают кошмарные факты из моего советского медицинского образования, когда перелом шейки бедра был смертным приговором для стариков. Но моя ассистентка тоже сломала бедро и лечится. Здесь это уже не приговор, хотя приговором может быть что угодно. Упрямство моей мамы может достичь той же цели.

Я собрала две сумки вещей и продуктов и отвезла в больницу. Дальше приемной меня не пустили. На следующий день маму прооперировали, сопоставив кости бедра. После двух дней пребывания в больнице ее снова должны перевести в рехаб. Диагноз перелома понятен страховке, и в этот раз приреканий нет, рехаб показан. Я опять провожу пару дней в переговорах с больницей. Вариантов на рехаб мало, над миром царствует ковид. В этих заведениях старики умирают толпами. Маме нашли место за полтора часа езды от нас. Добираться далеко, но, так как меня туда не пустят, это не принципиально. Важно, что ее не выбросили на улицу и не отправили домой ко мне.

Меня накрывает вина, что своей злостью на маму я притянула это несчастье. И радуюсь, что можно не вздрагивать ночью. Но я хотела сбежать сама, а вынесли на носилках ее. Мне жалко нас обеих. Эта страшная сказка даже не думает оканчиваться. И я понимаю: снятая с меня, хоть и на время, ответственность за маму — это помощь свыше.

Глава 12

Мне кажется, что в этой глобальной катастрофе весь мир находится в бездействии, кроме меня. Вот бы мне поскучать! Я хочу влиться в толпы ограниченных в занятиях граждан! Наконец-то пришел тот день, когда я не должна бежать в десяти направлениях. Дети участвуют или не участвуют в своих виртуальных классах, но не маячат перед глазами. Не надо спешить ко времени на прогулку с собаками, так как не надо везти Лору на работу. Не должна учиться по рабочим вопросам, это бессмысленно и