Партизаны в Бихаче - Бранко Чопич

— Так сколько же вы будете еще сидеть перед этим мостом? — спрашиваю я.

— Пока к Уне с другой стороны не подойдет Первая краинская и не ударит по усташам с фланга.

— Ага, тогда они, верно, не только мост, но и самих себя позабудут! — воскликнул Скендер.

Помня еще с давних гимназических дней и сам этот большой мост и Муратову кондитерскую на углу за ним, я стал расспрашивать связного:

— Ты не знаешь, наши уже заняли ту кондитерскую, что на углу у самого моста?

— Чтобы ее черти взяли, эту кондитерскую! — закричал связной. — Усташи в ней засели и бьют из пулеметов, не дают головы поднять. Будь у нас крылья — и то не перелетели бы через мост. Черный Гаврило на чем свет кроет и Мурата и его пироги-пирожные.

— И он там?

— И он, и Станивук, и Николетина, и даже повар Лиян.

— И его черт принес? — удивился я.

— Там он, так дерет глотку, будто целой артбатареей командует. Идите, там чего только не услышишь и не увидишь. Весело, прямо не бой, а какое-то представление.

— Спустимся вниз, как только заря займется, — загорелся Скендер. — Товарищ Джулум, ты поскорее возвращайся, чтобы нам дорогу показать.

— Сейчас я, мигом!

Когда мы спустились к самому городу, бледный свет с затянутого облаками неба уже коснулся крыш домов. Тут и там над горящими зданиями вырастали, клубясь, страшные столбы черного дыма. А какая раздавалась пальба! Вокруг все трещало, гремело, рвалось, выло и свистело, будто наступил конец света.

— Да, друг Скендер, вот это рассвет! — пошутил я. — Мы, поэты, привыкли, что на заре поют птички, что восток стыдливо румянится зарей, а тихое дуновение утреннего ветерка приносит пьянящий запах сирени. А тут гляди что творится! Пулеметы выводят свою смертоносную песню, подобно барабану на похоронах, гудят пушки, дымится над городом кровавая заря, а ветер разносит горький запах гари.

— И все-таки это великий рассвет, победная заря свободы! — торжественно провозгласил Скендер, высоко поднимая вверх правую руку, словно вознося над городом развевающееся знамя победы. — Так что придется тебе, моя овечка от поэзии, на время в волка превратиться, такие теперь времена настали.

Я смотрел на него, на его вдохновенное лицо с истинным восхищением. В ту минуту мне и в голову не могло прийти, что много позже, почти тридцать лет спустя, я напишу о нем такие слова:

«Поэма Скендера «Стоянка, мать Кнежополька» подобно развевающемуся знамени шла впереди партизанских армий…»

А в то победное бихачское утро Скендер и сам походил на свою поэму-знаменосца. А я?

Я хорошо знал, что никогда бы не смог превратиться в волка, как мне советовал мой собрат по поэзии, но… В то же время я чувствовал, что навсегда останутся в моем сердце наши бойцы, наши партизаны и что о них я в будущем буду слагать стихи и песни с большим жаром, чем о самом прекрасном весеннем рассвете.

Я так и сказал Скендеру:

— Когда-то меня до слез трогали черешни в цвету, синева майского неба и звон колокольчика на шее ягненка. А теперь при виде Николетины Бурсача, идущего впереди роты со звездой на шапке и пулеметом на плече, у меня от волнения по телу бегут мурашки, всего меня охватывает какой-то пламень, так что уж и не знаю, стою ли на земле или плыву вместе с облаками. Вот и скажи мне теперь, что это такое?!

— А знаешь, это и есть настоящее вдохновение, олух ты этакий! Под облака тебя уносит. Не зря же говорят, что поэты скачут на крылатом коне Пегасе.

— Ну спасибо тебе, Скендер, за такое мудрое лошадиное объяснение. А теперь — скорее к мосту, туда, где бьются наши вдохновители — Станивук и Николетина.

16

Рождающийся день принес партизанам новую неприятность — налет вражеских самолетов.

Как только рассвело, появились бомбардировщики. Они кружили над холмами, укреплениями и кварталами Бихача, однако не решались сразу бросать бомбы, потому что не знали, где находятся свои, а где партизаны.

Чтобы обозначить свои позиции, усташи стали растягивать на земле большие простыни и пускать сигнальные ракеты.

— Погодите, мы тоже не лыком шиты! — сообразили партизаны и тоже стали расстилать на своей стороне такие же простыни или же, завязав перестрелку, захватывать их у противника. В неразберихе боя самолеты бомбили то своих, то партизан и сбрасывали боеприпасы то одним, то другим.

— А ну, поглядим, кого этот благословит! — гадали закаленные во многих боях краинские молодцы, следя за очередным приближающимся самолетом. Иной раз они даже спорили.

— Могу поспорить на мою гимнастерку, что этот сбросит патроны нам, — проговорил один щегольски одетый парень.

— А я ставлю свой кожух, что не сбросит, — упрямо стоял на своем пожилой усатый партизан из села Гориеваца. — Если я угадаю, ты даешь мне гимнастерку, если же я проиграю, то отдаю тебе кожух.

— Идет, дядя! Кто обманет, тому с миной целоваться, со снарядом обниматься, бомбу шапкою ловить!

Получилось так, что усачу повезло раза три-четыре подряд и он получил от молодого партизана полный комплект обмундирования: гимнастерку, галифе, солдатские ботинки и фуражку со звездой. Того же он взамен осчастливил своим длинным кожухом, штанами из грубого сукна с огромным отвисшим задом, полинявшей шапкой из волчьей шкуры и, наконец, необъятными опанками, напоминавшими две небольшие лодки, в которых молодой партизан мог спокойно переплыть через Уну с полным ранцем за плечами и с пулеметом в придачу.

— Носи на здоровье, сынок! Все сидит как на тебя сшито, — похвалил его одеяние усач. — Ей-богу, ты теперь вылитый мой покойный батя, даже есть что-то и от старого деда Васкрсие.

Неудачливый спорщик оглядел себя с головы до пят и, увидев, на кого он стал похож, со злостью погрозил кулаком небу над Бихачем и мстительно процедил:

— Ну, мать твою так, как только отобьем первый зенитный пулемет, на коленях буду умолять командира бригады, чтобы его мне дали. Тогда я стану поливать каждый самолет свинцом, кому бы он ни бросал посылки — нам или противнику!

Повар Лиян тоже не слишком обрадовался налету вражеской авиации. Он быстро спрятался в подвале первого попавшегося дома, однако омладинцы из его роты и здесь не оставили повара в покое:

— Эй, что у нас сегодня на обед? Ты что, уже забыл про свои поварские обязанности?

Выглядывая из подвала, Лиян сердито огрызнулся:

— Какие еще там обязанности, какой обед?! На время этой операции я назначен батальонным паникером и, пока Бихач не будет освобожден, на прежнюю должность не возвращаюсь.

— А что мы будем есть