Чудовищ нет - Юрий Бурносов

Оба-на!

Кто-то споткнулся о трубы и навернулся. Есть в жизни счастье!

— Стоять! Стой, бля! Порежу!!!

Я рванул по коридорчику, ускоряясь, вбежал в темный отсек и остановился. Дверной проем, через который я планировал выбраться наружу, был завален каким-то строительным мусором, лишь под самой притолокой оставалось отверстие, сквозь которое могла пролезть разве что кошка. Я сам себя загнал в тупик.

Стоп. Есть выход. Есть! Я вырвал из-под ремня дедовский револьвер. Он мог выстрелить. Мог не выстрелить. Сколько там лет патронам? Только сейчас я понял, что играю в очень опасную лотерею, в которой могу проиграть. Страшно проиграть. Со смертельным исходом.

— Попал, сука…

— Попал ты, бля!..

— Урою!!!

И только потом они увидели, что я держу в руке. Наверное, он выглядел невнушительно, как игрушечный, потому что косоротый сказал:

— Гля, бля… Бэтмен!

При чем тут был Бэтмен, я не понял.

— Пистоны, — сказал косоротый.

— Газовый, — сказал маленький.

— Вали его, Деня, — сказал длинный. И я выстрелил.

Да нет, не так. Совсем не так. Я нажал на спусковой крючок и не верил при этом, что старый револьвер выстрелит. Я просто нажал на крючок. Если бы он просто щелкнул, я бы не удивился. Но выстрел грохнул и полыхнул в полутемном закутке, и длинный — он стоял прямо напротив ствола — упал на колени, схватился за живот и закричал.

Теперь медлить я не мог. Они стояли слишком близко, чтобы промазать. Еще несколько лет назад мы стреляли друг в друга из пластмассовых водяных пистолетов, и принцип был тот же самый — на таком-то расстоянии… Я выстрелил в косоротого, потом — в маленького, бросившегося бежать. Он не успел сделать и пару шагов. Наверное, о таких случаях говорят: «Мой револьвер быстр». Был какой-то такой фильм о ковбоях или частных детективах. Или не фильм, а книга… Грохот выстрелов забил мне уши, словно пылью, но я был уверен, что снаружи его никто не слышал: парк слишком далеко, а в руинах могли крутиться дети либо какой бомж — первые убегут, второму без разницы. Я потряс головой; револьвер больно ударил меня между большим и указательным пальцем, сгиб теперь отчаянно чесался.

— Мамка…

Это бормотал косоротый. Его выкидуха — дешевая, китайская, с пластиковой рукояткой под дерево — валялась рядом. По штанам и грязному песку расплывалась темная лужа.

— Мамка, бля… Мамка…

Он лежал лицом вниз, руки зажал под животом, дергался и ворочался, суча ногами. Остальные не шевелились, только длинный еле слышно икал. Мне стало страшно, очень, очень страшно.

— Мамка, бля, мамка… Ма-а-амка…

Косоротый завыл. Я подошел к нему и опустился на колени.

— Что ты?

— Пацан… Ёп… Зачем ты? Зачем ты, братан?

— А что вы? — спросил я. Меня затрясло, по спине под футболкой потекли холодные ручейки.

— Братан… позови доктора… «скорую»… — Он тяжело дышал и все тянул ко мне руку, но я увернулся. Почему-то было противно, словно трогать дохлую кошку. И потом, он бы испачкал меня, рука была вся в крови. — Мамка… мамка, бля…

В самом деле, у него же была мамка. Любила его, растила, волновалась, когда он поздно возвращался. Радовалась, когда поступил в свое ПТУ, или где он там мог учиться… Небось дома сидит, ждет. Пожрать приготовила.

— Ну на хера вы так, на хера, на хера, пацаны?! — бормотал я. Револьвер болтался в руке — я сунул его за пояс, промахнулся, сунул еще раз, больно пропахав выступом мушки по животу.

— Мамка… — выдохнул косоротый. — П… пацан? А, пацан?!

Если он выживет, меня посадят в тюрьму. Не знаю, что там дают за тройное убийство, но не меньше лет пятнадцати…

Я не хотел провести пятнадцать лет в тюрьме и потому снова вынул револьвер. Упер ствол в дергающуюся голову косоротого, но он, кажется, этого не замечал.

— Как тебя зовут, братан? — спросил я.

— Дёня… Денис…

— Сам виноват, Денис, — сказал я. — Я тебя не трогал. На хера так сделал, а?

Меня совсем не забрызгало, хотя в кино всегда бывает не так. В кино все в крови, в ошметках мозга.

Не глядя на Дёню, я на коленях переполз к икающему длинному, точно так же упер ствол револьвера в его висок. Он, кажется, ничего не замечал, ему было очень плохо. Меня снова не забрызгало…

В третьего стрелять не пришлось. Пуля попала в спину, слева, там где-то как раз сердце… Я потрогал шею, как обычно трогают в кино и книжках, — там, кажется, есть такая артерия, вроде сонная, по которой можно понять, жив человек или уже нет. Ничего не билось на шее третьего гопника, маленького. Ничего не шевелилось, не двигалось… Я постоял возле него и, наконец, поднялся с колен.

Только что я убил троих.

Они были сволочи, и я их убил.

Это оправдание?

Наверное, да.

У них было оружие.

Но их нож не мог сравниться с моим револьвером.

Или у них было что-то еще?

Я снова упал на колени и принялся шарить по карманам. Нашел убогий самодельный свинцовый кастет у маленького и складной ножик у длинного. Еще нашел сигареты, дешевые китайские зажигалки, деньги — всего триста десять рублей. Их, черт знает зачем, я сунул в карман. Добро пожаловать: убийство с ограблением… С другой стороны, чего стесняться: деньги все равно менты прикарманят, когда трупы найдут.

3

Хорошо было бы соврать, что я очнулся у магазина «Прометей». Нет, было не так. Я прекрасно помнил, как тщательно вытер о рубашку косоротого нож и прочие вещи, которых касался, как зачем-то ударил его ногой по зубам (торжество победителя?), как вышел из подвала, обошел вокруг все здание и вылез через дырку в заборе у института усовершенствования учителей…

Так или иначе, в продовольственный магазин «Прометей» я вошел совершенно спокойным. Я попросил бутылку водки «Флагман», банку болгарских голубцов и четвертинку хлеба. Водку мне могли и не продать, но тетка за кассой на меня даже не посмотрела. Насрать ей было, сколько мне лет.

— Пацан…

Я отшатнулся.

У крыльца, возле урны, стоял бомжара с мешком на спине.

— Пацан…

«Мамка, бля…»

— Пацан, дай рупь, а? Или скоко не жалко. Бухануть надо.

Я дал ему мятую десятку из денег, забранных с трупов, и пошел, почти побежал в сторону дома. Можно было доехать на троллейбусе, на такси, на худой конец, но я бежал, и бутылка водки в пакете билась о мои ноги. Я успокоился только тогда, когда запер дверь изнутри на замок, щеколду и цепочку, поставил чайник и включил телевизор. Как раз начался омерзительный фильм «Тридцатого уничтожить» — такой же омерзительный, как мое настроение, но телевизор своим бормотанием сглаживал мое одиночество. Я достал из-под окна банку маринованных огурцов, открыл, быстро сгрыз один огурец и отвернул водочную крышку.